Они миновали рынок возле кладбища, где в этот час уже закрыли фруктовые и овощные лавки, и движутся мимо старьевщиков, расположившихся на соседней площади. Ни единого дуновения ветерка не освежает тяжелый влажный зной. Мило потеет под сюртуком и облизывает губы.
– Сегодня я лично следил за ними, – добавляет он. – С утра пораньше они посетили еще два книжных, выпили газированной воды в кафе на улице Гриль, прошлись по Елисейским полям.
– И с ними все время этот аббат?
– Прилип намертво! В голове не укладывается: жрет, пьет за их счет, ни в чем себе не отказывает, к тому же всякий раз тащит их в места подороже.
Оба не торопясь спускаются к Сене по людной улице Лавандьер. Мило отгоняет тростью чистильщика обуви, который преграждает им путь, держа в руках ящик, полный щеток и гуталина.
– Так вот, на Елисейских полях, неподалеку от площади Людовика Пятнадцатого, имела место любопытная встреча, которая, возможно, тебя заинтересует… Я наблюдал за ними издалека, и тут ко мне подошел начальник тамошних гвардейцев, швейцарец по имени Федеричи, давний мой знакомый. Пока мы с ним болтали и он жаловался на светских щеголей, которые, несмотря на запрет, разъезжают по этим местам верхом, я заметил, как аббат поздоровался с какими-то прохожими: две очень приличные дамы, одна в зеленом, другая в голубом, обе с зонтиками и в шляпах с лентами, и два господина, которые их сопровождали… У одного я заметил перевязь Святого Людовика. Мне это показалось любопытным, и я спросил Федеричи, не знаком ли он с ними.
Рапосо поворачивается к полицейскому и смотрит на него очень внимательно. Мило замедляет шаг, снимает шляпу и вытирает рукой лысину, покрытую капельками пота.
– Того, что с перевязью, зовут Коэтлегон, он военный. Второй – парикмахер по прозвищу Де Вёв: хлыщ от парижской моды, которого дамы из высшего общества сделали миллионером.
– Серьезно? Каким образом?
– Представь себе: парикмахеры и модисты с их париками, костюмами и прическами по последней моде – настоящие хозяева города. Сегодняшняя парижская мода – это Де Вёв. Если не ошибаюсь, как-то раз этому пройдохе посчастливилось причесать принцессу де Ламбаль, ближайшую подружку королевы.
– Вот и в Мадриде то же самое… Только там все происходит месяцев на шесть позже, когда до нас наконец добираются ваши свинские журналы с картинками.
Мило смеется, вытирая скомканным платком мокрую изнутри от пота шляпу.
– Одна из дам, та, что в зеленом платье, – художница по имени Аделаида Лабий-Гиар. А в голубом – некая мадам Дансени. Тебе знакомо ее имя?
– Ни разу не слышал. А что, должен?
– Еще бы. – Мило надевает шляпу и продолжает путь. – Это твоя соотечественница.
– Неужто испанка? С эдакой фамилией?
– Это фамилия мужа: Пьер-Жозеф Дансени был комиссаром короля по продовольствию, а в итоге сколотил себе состояние, торгуя недвижимостью. Прежде он возглавлял французскую торговую миссию в Сан-Себастьяне, где познакомился со своей будущей супругой, женился и увез ее с собой. У них роскошный особняк на Сент-Оноре и поместье неподалеку от Версаля.
– А испанскую ее фамилию ты, случайно, не знаешь?
– Эчарри – вот как ее зовут. Полное имя – Маргарита Эчарри де Дансени. Дочь какого-то испанского финансиста.
Рапосо напрягает память.
– Точно, был один Эчарри, он был связан с банком Сан-Рафаэля, пока тот не лопнул.
– Наверняка тот самый. Разумеется, человек очень состоятельный… Дочка привыкла к роскоши: элегантная, богатая, настоящая светская дама. Устраивает каждую среду у себя в гостиной знаменитые вечеринки, что-то между философией и литературой.
– Возраст?
– Лет тридцать. Или даже больше. Злые языки утверждают, что ей никак не меньше сорока… Бледная кожа, глазища здоровенные, черные: одна из тех красивых женщин, которые ни на секунду не забывают о том, что они красивы. И пользуются этим.
– Не могу взять в толк, что общего у этой красотки с аббатом Брингасом?
– Если узнаешь, удивишься еще больше.
– Говори, не томи.
Мило, неплохой рассказчик, пускается в объяснения. Федеричи – швейцарец, о котором он недавно упомянул в разговоре с Рапосо – шеф охранников, следящих за порядком в районе Елисейских полей. Человек он аккуратный, серьезный, и, как всякий швейцарец, лишен воображения, однако именно поэтому от него ничего не ускользает – ни имя, ни лицо, ни мельчайшая деталь, если дело касается вверенного ему участка. По его словам, этот аббат Брингас – фрукт еще тот; когда-то он был задержан якобы за распространение политических памфлетов, а на самом деле – за порнографию. Так вот, помимо всего прочего, это человек довольно образованный и по-своему обаятельный. По крайней мере, так говорят. В общем, он не только шляется по кофейням, где собираются писатели и философы, но и пользуется расположением в определенных кругах парижского света, отчасти благодаря своему экзальтированному характеру. Его принимают в хороших домах, включая гостиную мсье Дансени: на вечеринках его супруги Брингас играет роль обаятельного и талантливого шута.
– Я внятно излагаю, приятель? – осведомляется Мило у Рапосо.
– Да, вполне.
Тем временем они выходят на набережную Эколь в районе старого Лувра. Мило облокачивается о каменный парапет, Рапосо стоит возле него. Вид, открывающийся с набережной, великолепен: Новый мост, заполненный множеством экипажей, катящихся в обе стороны меж двух берегов, набережная острова Нотр-Дам, разрезающая поток воды. Там и сям виднеются лодки и шаланды, скользящие по реке или пришвартованные к ее берегам целыми гроздьями.
– Коротко говоря, не удивляйся, – продолжает Мило, – если два твоих голубка и этот шут в одну прекрасную среду появятся в салоне супругов Дансени. Потому что аккурат этим утром Брингас представил их самой госпоже Елисейских полей; затем они отправились на прогулку и премило болтали, пока не добрались до ее экипажа, ожидавшего на площади Людовика Пятнадцатого.
– Все вместе?
– Именно. Видел собственными глазами, и еще Федеричи был со мной, как пес святого Бернарда, комментируя каждый их шаг.
Рапосо поворачивается спиной к реке и опирается локтями о парапет. Перед ним возвышается колокольня церкви Сен-Жермен-л’Оксеруа. Как раз напротив нее, соображает Рапосо, в Варфоломеевскую ночь, когда парижский народ так славно охотился на протестантов, жарче всего лилась кровь. Чтобы потом, добавляет он про себя, все свалили на испанцев и их монахов. Одним – заботы, другим – слава.
– Надо будет разузнать поточнее про этих Дансени. На всякий случай.
– Я сам с удовольствием тебе все расскажу, чтобы ты потом не говорил, что я не отрабатываю луидоры, которые ты мне отсыпал в прошлый раз… И те, что еще отсыплешь.
– Так что же, у этих господ много денег?
– Не то слово! Они нас с тобой купят с потрохами по цене всего лишь одного своего ужина.
– А баба?
Мило обращает на него насмешливый взгляд.
– Что – баба?
– Сам знаешь. – Рапосо соединяет два пальца – большой и указательный, и в образовавшемся отверстии елозит пальцем левой руки. – Любовники у нее есть?
Его собеседник грубо хохочет, показывая зубы и сухие бледные десны.
– Это Париж, приятель! Пуп светской жизни, а заодно всякого ее дерьма… Даже королева не отстает: все мужья с королем во главе носят рога так же естественно, как парики… Про Дансени, разумеется, тоже много чего болтают. По крайней мере, за ней кое-кто ухлестывает, а она позволяет себя обожать. Ее законный супруг – человек тихий, кроткий, от дел давно отошел и наслаждается спокойствием. У него хорошая библиотека, где он проводит большую часть времени. По моим сведениям, имеется там и «Энциклопедия»… О ней-то они и толковали с твоими испанцами.
– Можем мы взять все это под контроль?
– Разумеется. Там, где есть лакеи и слуги – и тех и других у Дансени предостаточно, – есть и полезные сведения.
– Значит, я могу полностью рассчитывать на тебя?
– Не беспокойся, приятель. Положись на старика Мило… Ты будешь знать обо всем так, словно сам был свидетелем.
Полицейский дружески хлопает Рапосо по плечу и указывает на трактир, расположенный по ту сторону моста.
– Что-то я проголодался, – говорит Мило, потирая живот. – Ты уже обедал?
– Пока нет.
– Что скажешь насчет жареных свиных ушей и пары стаканчиков красного, чтобы заморить червячка?
– Ничего не имею против ни того, ни другого.
– Платишь ты, разумеется.
– Даже и не мечтай.
– Тогда сыграем в кости. Как тебе такой вариант?
По дороге им попадаются хорошенькие парижанки, которых Рапосо провожает взглядом. Француженки ему нравятся, признается он себе уже в который раз. Они не жеманничают, как испанки, которые не выпускают из рук молитвенник или четки. Даже улыбаются так, будто бы делают мужчине одолжение.
– А что у тебя с развлечениями? – лукаво интересуется Мило.
