Сола склонила голову.
— У тебя такой старомодный стиль речи.
— Английский не первый мой язык. — Он поставил поднос на стол на колесиках и подкатил его. — И даже не второй.
— Наверное, поэтому мне так нравится слушать тебя.
Он замер, услышав ее слова… и да, может, если бы не болеутоляющие, она бы ни за что в этом не призналась. Что за фигня?
Внезапно Эссейл посмотрел на нее, и яркий огонь в его взгляде придал ему блеска больше, чем обычно.
— Я рад, что мой голос ласкает твой слух, — сказал он хрипло.
Сола сосредоточилась на еде, внезапно ощутив тепло внутри с момента… да впервые.
— Спасибо за старания, но я не голодна.
— Тебе нужна еда.
— Меня тошнит от антибиотиков. — Она кивнула на капельницу, висевшую на стойке возле ее кровати. — Что бы там ни было… это отвратительно.
— Я покормлю тебя.
— Я…
По неясной причине Сола вспомнила ту снежную ночь, когда он преследовал ее на своей территории и наехал на нее у автомобиля. К слову об угрозе во тьме… Господи, он тогда чертовски сильно напугал ее. Но она чувствовала не только испуг.
Эссейл принес в комнату кресло. Забавно, оно был не пластиковым, какое можно встретить в обычной клинике; а будто бы из Поттери Барн, обитое, удобное, с милым рисунком. И Эссейл уселся на него, чувствуя себя не в своей тарелке, и вес тут не причем. Он был слишком крупным, его мощное тело контрастировало с ручками и спинкой кресла, его одежда была слишком черной по сравнению с бледным…
На его пиджаке были следы крови, коричневые, высохшие. И на рубашке. И на брюках.
— Не смотри на это, — сказал он мягко. — Вот, держи. Я выбрал самое лучшее.
Он приподнял крышку, показывая…
— Где я, черт возьми, оказалась? — спросила она, наклоняясь вперед и делая глубокий вдох. — У Жан-Жоржа появилось медицинское подразделение, что ли?
— Кто такой Жан-Жорж?
— Один модный шеф-повар из Нью-Йорка. Я услышала о нем на канале «Еда». — Она села, поморщившись, когда бедро приветственно напомнило о себе. — Я даже не люблю ростбиф… но это выглядит божественно.
— Я подумал, что тебе не хватает железа.
Кусок мяса был приготовлен идеально, с корочкой, которая хрустела, когда он отрезал…
— Это чистое серебро? — спросила она, взглянув на вилку, нож… ложечку на аккуратно сложенной салфетке.
— Поешь. — Он поднес аккуратно отрезанный кусочек к ее губам. — Ради меня.
Ее рот открылся без других подсказок, будто не собирался терпеть отсрочки в духе я-могу-сама-поесть.
Закрыв глаза, Сола застонала. О да, не хотела она есть. Как же.
— Это самое вкусное из того, что я когда-либо пробовала.
Улыбка на его лице была абсолютно необъяснимой. Она была слишком яркой, и все потому, что Сола перекусила… и, должно быть, он понял это, потому что отвернулся, чтобы она не видела выражения его лица.
Следующие пятнадцать-двадцать минут в комнате, не считая свист вентиляции, слышался лишь стук серебра о фарфор. И да, вопреки всем ее о-нет-не-могу, она умяла огромный кусок мяса, картофельный гратен и сливочный шпинат. И булочку к обеду, которая была, без сомнений, домашней. И персиковый кобблер. И даже выпила охлажденной воды из бутылки и кофе из графина.
Наверное, она бы съела салфетку, поднос, столовое серебро и столик, будь такая возможность.
Рухнув на подушку, Сола положила руку на живот.
— Кажется, я сейчас лопну.
— Я должен вынести это в коридор. Прошу меня извинить.
Со своего места она внимательно следила за каждым его движением: как он, плавно двигаясь, встал, взял поднос своими длинными элегантными руками.
К слову о манерах за столом. Эссейл держал серебро с аристократической изящностью, будто привык к такой посуде у себя дома. И он не пролил ни капли, когда наливал ей кофе. Не уронил ни крошки на пути к ее рту.
Настоящий джентльмен.
Не укладывается с тем, что она увидела, когда он протянул ей сотовый, чтобы она поговорила с бабушкой. Тогда Эссейл слетел с катушек, кровь стекала с его подбородка, будто он отхватил от кого-то большой кусок. Его руки тоже были красными от крови…
Учитывая, что она убила всех в том ужасном месте, перед тем как вырваться? Он, очевидно, привез кого-то с собой.
О, Боже… она была убийцей.
Эссейл вернулся и сел рядом, скрестив ноги в коленях, а не лодыжках, как обычно делали мужчины. Сложив ладони так, будто собирался молится, он поднес их ко рту.
— Ты убил его, ведь так? — спросила она тихо.
— Кого?
— Бенлуи.
Его притягательный взгляд избегал ее.
— Мы не будем говорить об этом. Обо всем этом.
Сола старательно свернула верхнюю сторону покрывала.
— Я не могу… не могу притвориться, будто прошлой ночи вообще не было.
— Придется.
— Я убила двух мужчин. — Она встретила его взгляд и быстро заморгала. — Я убила… двух живых существ. О, Господи…
Прикрыв лицо руками, она попыталась сохранить самообладание.
— Марисоль… — Раздался скрип, будто он подкатил кресло Поттери Барн еще ближе. — Дорогая, ты должна выкинуть это из головы.
— Двух человек…
— Животных, — отрезал он. — Они были животными, заслуживающими худшей участи. Все они.
Опустив руки, она не удивилась смертоносному выражению на его лице, но не испугалась его. Воистину, она боялась того, что сделала.
— Я не могу… — Сола указала рукой на свою голову. — Не могу выкинуть эти образы из головы…
— Блокируй их, милая. Просто забудь произошедшее.
— Я не смогу. Никогда. Я должна сдаться полиции…
— Они убьют тебя. И ты думаешь, они бы повели себя достойно по отношению к тебе? Могу тебя заверить в обратном.
— Это моя вина. — Она закрыла глаза. — Мне следовало знать, что Бенлуи будет мстить. Я просто не думала, что дойдет до такого.
— Но, дорогая, ты в безопасности…
— Скольких?
— Что, прости?
— Скольких… ты убил? — Она шумно выдохнула. — И прошу, не пытайся притвориться, что никого не тронул. Помни, я видела твое лицо. Прежде чем ты умылся.
Он отвел взгляд и вытер рукой подбородок, будто тот все еще был в крови.
— Марисоль. Закопай воспоминания глубоко внутри… и оставь их там.
— Так ты справляешься с этим?
Эссейл покачал головой, стиснув челюсти, его рот сжался в полоску.
— Нет. Я помню каждое убийство, все до единого.
— Значит, ты ненавидишь то, что должен был сделать?
— Нет, я упиваюсь этим. — Он не сводил с нее уверенного взгляда.
Сола поморщилась. Выяснить, что он был убийцей-социопатом — та самая вишенка, которой не хватало на ее мороженом.
Он наклонился к ней.
— Марисоль, я никогда не убивал без причины. Я упиваюсь убийствами, потому что те люди заслуживали своей участи.
— Значит, ты защищал остальных?
— Нет, я бизнесмен. Если мне не переходят дорогу, я придерживаюсь кредо «живи сам и не мешай другим». Но я не позволю на себя давить… и не допущу, чтобы угрожали моим людям.
Она долго изучала его лицо… и он не отводил взгляда.
— Думаю, что верю тебе.
— Ты должна.
— Но все равно, это — грех. — Она вспомнила свои молитвы и ощутила неведомую ранее вину. — Я осознаю, что совершала преступления раньше… но я не причиняла никому вреда кроме финансового. Это и так плохо, но, по крайней мере, я никому не сжигала ли…
— Марисоль. Посмотри на меня. — Он взял ее за руку.
Она не сразу смогла поднять глаза.
— Я не знаю, как теперь жить с собой. На самом деле не знаю.
Почувствовав, как сердце гулко бьется в груди, он осознал, как ошибался. Он думал, что обеспечив Марисоль физическую безопасность и разобравшись с Бенлуи, он закроет эту ужасную главу ее жизни. Решил, что когда она окажется под его защитой, и он убедится, что вернул ее бабушке в целости, то удастся перевернуть этот лист.
Ошибался. Причем сильно… и видя ее душевную боль, он не знал, как помочь ей.
— Марисоль… — Он никогда не говорил таким тоном. С другой стороны, он не привык умолять. — Марисоль, прошу.
Когда она подняла веки, он обнаружил, что делает глубокий вдох. Они оба были вымотаны, и ее неподвижность напомнила ему о возможном ужасном исходе.
Но что сказать ей?
— Воистину, не стану притворяться, что понимаю эту концепцию греха, которой ты придерживаешься, с другой стороны, наши религии различаются… и я уважаю это. — Боже, было ненавистно видеть синяк на ее лице. — Но, Марисоль, ты сделала все ради выживания. Своего выживания. То, что ты сделала тогда — причина, по которой сейчас ты дышишь. Жить — значит делать необходимое, и ты все сделала.
Она отвернулась, словно боль была слишком сильна. А потом прошептала:
— Я просто жалею, что не смогла… черт, наверное, ты прав. Наверное, мне нужно вернуться назад не на две ночи, чтобы стереть воспоминания. Произошедшее — кульминация многих моих поступков.
