— Что значит — считает? — раскипятился Борис. — Я и есть ее отец.
Маргарита звонко рассмеялась, запрокинув голову, отчего ее шикарные волосы красивыми волнами упали на плечи и спину.
— Да? Ты себе льстишь, Боренька! Может быть, ты искренне считаешь, что от того, что ей сосут пальцы, женщина может забеременеть?
— Ты что мелешь–то? Мы занимались сексом!
— Да, конечно. Два или три раза. За весь наш брак. Да ты секс–машина, Боренька!
— Ах ты паршивка! Да, чаще всего я ласкал твои ножки, но ТОЛЬКО ПОТОМУ, что тебя это ВОЗБУЖДАЛО БОЛЬШЕ, ЧЕМ СЕКС! — ахнул Борис, настолько слова жены били его по больному.
— Борь, ты идиот или прикидываешься? — жена облизала ложечку от мороженого и устало вздохнула. — Впрочем, я тоже была дурочкой. Влюбилась в твои красивые слова и пафосные размышления, признания на французском… Надо сказать, первый муж меня не сильно баловал романтикой… Ты восхищался моими ногами, я ходила босиком — чтобы нравиться тебе. Я хотела соблазнить тебя, но ты занимался одними ступнями, а я все надеялась, что ты с ними наиграешься, и мы займемся сексом. Просто сексом. Сначала я пыталась себя убедить, что мне хватает и ног, что я могу испытать оргазм от фут–фетиша, но это все лажа. Потом ты начал таскаться за малолетками и щупать их ножки. И тогда я тебе изменила. Жаль, всего один раз. Я ничуть не любила своего любовника, но в постели с ним было супер. Тогда я и забеременела. Я с ужасом думаю, какими уродами были бы дети от тебя.
— Мерзкая шалава! Лгунья! — больше слов у Бориса не было. Нет, этого не может быть, она все врет, врет, врет, как все бабы, им всем нравятся ласки стоп, все они испытывали оргазм от его массажа и поцелуев ступней. Все женщины тайком мечтают о фут–фетише, не может быть, чтобы не так, она лжет!!!
— Какой же ты хам и лицемер, Борис. Что, тяжело признать себя неудачником? Да, тяжело, но ты же психолог, ты должен знать, что если ты упал ниже некуда, то оттуда есть только один путь — наверх. Но я просто изумлена, какой ты двуличный. Пока девушка тебе нравится, ты осыпаешь ее пошленькими комплиментами, целуешь ручки и превозносишь до небес. Когда же она перестает смотреть тебе в рот и осмеливается высказать свое мнение или обуться, или усомниться в твоих талантах, ты сразу поливаешь ее грязью, отборным дерьмом, стремишься очернить ее, чтоб не отмылась. Впрочем, дерьмо ты тоже любишь. Помню, как я ради тебя согласилась походить по коровьим лепешкам, как у меня жутко потом воняли ноги, я отмывала их с мылом и мне чудился этот жуткий въевшийся запах навоза… Но ты был счастлив и с удовольствием облизывал и нюхал мои ноги, а я сидела и думала, что меня сейчас стошнит…
— Все! Хватит врать, ты, сучка! Тебе это нравилось, НРАВИЛОСЬ, ты врешь! — завопил Борис, так что с соседних столиков заоборачивались посетители.
— Ты мне надоел. Я подаю на развод. Не желаю больше иметь с тобой ничего общего. Собственно, я давно хотела сказать тебе это, но ты свалил из Новосиба, потом из Омска, и я не знала, где тебя искать.
— Не дам я тебе развода, тварь! — заорал Борис.
Женщина пожала плечами.
— Дурак ты, Боря. Так и знала, что будешь истерить и отказываться. Ну да, кому нужен разведенный психолог? Но учти, законопослушный ты мой, разведут нас и без твоего согласия. Все по закону.
Маргарита кивком подозвала официанта и попросила счет. Расплатилась.
— Допивай пиво, Боренька. Удачного дня.
Борис со злости сильно щелкнул зубами, пытаясь разгрызть фисташку. Та неожиданно оказалась твердой, и психолог чуть не сломал себе зуб. Раздосадованный и озлобленный, он покинул ТРЦ и поехал в свое пристанище в Бирюлево.
Если бы не одно «НО», Борис наверное был бы унижен и раздавлен. Ему бы казалось, что все этом мире против него и он совершенно один. Если бы не одно «НО». Евгения из Лос — Анжелеса. С ТАКОЙ девушкой он станет номер один в босоногом Интернете. Он поедет в Америку и взорвет их мещанско–пуританские устои. Он очарует эту девушку и предложит ей руку и сердце. Она не сможет ему отказать. Фотки с их босоногой свадьбы будут раскупаться миллионными тиражами дисков… Сам Доцент Воля лопнет от зависти!
Новосибирск, Советский район.
Эдик Разутых треснул по клавиатуре, но комп намека не понял и зависание не ликвидировалось. Мля, диск испортил. Пятнадцать рублей выкинул. Он нажал кнопку и старенький третий «пентюх» начал перезагружаться. Эдик налил себе еще водки, опрокинул, занюхал рукавом. Завтра Пашка даст денег, надо будет сходить за жратвой. А то даже закусь не из чего сообразить.
Родители Эдика, наградив сына красивым европейским именем, видимо, вкладывали в него большие надежды. Папа–академик, доктор исторических наук, член СО РАН, мечтал, чтобы сын пошел по его стопам, мама видела его представителем хорошей денежной профессии — например, бухгалтером. Разутых–старший, заботясь о духовном воспитании отпрыска, однажды сходил с ним в театр и после не раз выражался совсем неинтеллигентно, какой черт его дернул повести сыночка туда. Сначала надеялся, что сын перерастет свое детское увлечение, но Эдик заболел театром всерьез и на всю жизнь. Когда в выпускном классе он заявил отцу, что намерен поступать в Москву, в «Щепку», Дмитрий Игоревич схватился за голову и долго пил валерьянку — спиртное он не признавал в принципе, не выносил даже запаха алкоголя, делая исключения только для лекарственных настоек, которые к пожилому возрасту он стал употреблять все чаще.
Но Эдик, несмотря на все протесты родителей, в одно прекрасное утро покинул родной Новосибирск, захватив с собой денег на билет в один конец и немного на прожитие в столице во время вступительных экзаменов. Но судьба распорядилась по своему: в вожделенное учебное заведение он так и не поступил, в другие театральные училища тоже, остался в Москве дворником (там давали комнатушку), год перебивался случайными заработками и на следующий год повторил попытку. Но и на этот раз его попытка не увенчалась успехом. Эдик ушел в запой — к алкоголю за этот нелегкий год он уже успел пристраститься. После пары месяцев бомжевания в столице — из дворников его, само собой, вышибли, — Эдик–таки вернулся в родной город. Отец после этого случая перенес инфаркт и прожил недолго, Эдик жил с матерью, пока она тоже не отдала богу душу. Незадолго до смерти мама все–таки успела женить отпрыска, но прожили молодые чуть больше года и развелись, сделав ребенка. О судьбе его Эдик не заботился совершенно, алиментов не дал ни копейки, благо бывшая жена умудрилась выскочить замуж за обеспеченного человека. Эдик долгое время работал сторожем в местном ДК, благополучно пропивая зарплату, пока один раз не согласился сфотографировать концерт. После этого он часто фотографировал мероприятия, проводимые в ДК, а потом даже стал принимать в них участие, играя Деда Мороза или Кащея Бессмертного в детских утренниках.
Директорша ДК не раз пыталась усовестить его, уговаривала, просила, ругала, грозилась выгнать, но не выгоняла — кто же будет за копейки фотографировать, да и пьяный Дед Мороз лучше, чем никакого. Поэтому когда к нему подошел незнакомый парень, протянул пива и спросил: «Заработать хочешь?», Эдик, чья голова с большого перепою функционировать отказывалась, кивнул, с благодарностью схватил бутылку и долго булькал горлом, заливая горящие внутри трубы.
Работа оказалась нетрудной: Павел Груздев (так его звали) привел ему пару ПТУшниц, которых попросил пофоткать босиком. Девчонки беспрерывно смолили дешевые сигареты, беззлобно матерились, наступая на какой–нибудь острый камушек или вляпнувшись в мусор, но позировали охотно и с радостью выхватили протянутые Павлом сторублевки — по две на модель.
После Эдик принес Павлу фотки, тот пролистал их на мониторе своего компьютера, потыкал мышкой в ступни — здесь велел откадрировать, там увеличить, а вот тут сделать больший акцент на ступни, выдал пятьсот рублей и сказал:
— Теперь сам будешь их искать. Ну, я тоже буду приводить. Девкам по две сотни отстегивать будешь, понял? И побольше фоткай, не жалей места на карточке. Если будут спрашивать — зачем, говори, что это красиво, а в обуви — уродски, ну ты понял, типа свобода от обуви и все такое. Главное, говори, что заплатишь.
Эдик бережно взял пятихатку, подержал в руке и спрятал в карман давненько не стиранных брюк.
— Ну, я пошел, что ли?
— Погоди. Давай сюда свой агрегат. Рожу твою сфоткаю, — остановил его Груздев.
— Зачем? — подозрительно нахмурился Эдик.
— Затем, чтоб было. Ну–ка, рожу сделай поважней. Во, — Павел щелкнул два или три раза, посмотрел. Не, не покатит. — Шляпу какую–нибудь найди, плешь твою прикрыть. И надо будет тебя босиком пофоткать, когда снег выпадет. Бутылка с меня.
Эдик почесал лысеющую башку.
— Две, — он поднял два заскорузлых пальца.
