ты даже не представляешь, какое это было преодоление, какое испытание, какой… почти что подвиг. Звучит слишком громко, но пойми… позволить тебе уйти, заставить себя не следить за каждым твоим шагом – это было самое сложное, через что я проходил в своей жизни. Ты знаешь мою манию все контролировать, ты должна понять…
Наверно, я и в самом деле могла понять. Хотя, если призадуматься, знала так мало о том, что сделало его таким: жестким, сильным, волевым…
Кирилл словно прочел мои мысли. Присел передо мной на колени, не выпуская моей руки, которая теперь лежала на его плече, надежно прижатая к ткани дорогого пиджака его собственной ладонью.
– Ты знаешь, что я рано потерял родителей, – проговорил он неторопливо, словно отмерял вес каждого своего слова. – Но ты не знаешь, что я всю жизнь винил себя в их гибели. В том, что заставил их задержаться, а ведь если бы не мои капризы – они уехали бы раньше, не встретились с тем грузовиком…
Его голова опустилась на грудь, словно он был больше не в силах держать ее на весу или смотреть мне в глаза…
– Дядя и тетя взяли меня к себе, хотя винили в случившемся. Как я выяснил позже – причиной их решения были деньги, которые они за меня получали. Но не давали ничего взамен… кроме презрения и жестокости. Софи, я никогда еще не говорил об этом… потому что не хочу ни жалости, ни осуждения. Но ты – другое дело… мне жизненно важно, чтобы ты поняла меня. Просто поняла…
Моя рука автоматически сжала его плечо, его голова неожиданно склонилась к моим коленям, словно в поисках долгожданного пристанища…
– Я вырос с двумя установками в голове. Первая – что деньги решают все. Заставляют людей делать то, чего они бы в ином случае делать не стали. Деньги – это сила и власть над другими. Ну а вторая… это то, что нужно все и всегда контролировать лично. Чтобы ничего не случилось… больше не случилось.
Я и сама не заметила, как моя свободная рука вдруг оказалась на его голове, пальцы запутались в густых темных волосах, даря незамысловатую ласку и утешение…
– С тобой не сработала ни одна из этих установок, Софи, – вдруг усмехнулся он мне в колени. – Деньги не помогли тебя удержать, контроль не смог напугать… и тогда я впервые понял, как неправильно, уродливо жил все это время. И на что я готов, чтобы тебя вернуть… я способен себя самого перевернуть и переиначить… лишь бы тебе было хорошо.
Он поднял голову, взглянул на меня честно и прямо…
– Вот и все, Софи. Ты одна решаешь теперь, казнить или миловать. А я…
Он растерянно мотнул головой, словно и сам не знал, что будет делать, если я не приму его – вот такого, каким он мне себя раскрыл, не прощу былого, дурного…
Сердце ныло, сердце требовало сказать: пошло все к черту! К черту обиды, преграды, препятствия. Сердце кричало: я люблю тебя, всегда любила, а сейчас, возможно, даже сильнее, чем прежде. Сердце рвалось к нему, и этот ток по жилам перетекал в кончики пальцев, которыми ласкала его волосы…
По лицу потекли слезы: от собственной беспомощности и неуверенности. Ни одно из тех слов, что просились наружу, так и не сошли с плотно сомкнутых губ…
Возможно, еще не отболело. Возможно, еще не забылось… Но внутри словно встал блок: чувства требовали одного, но тело делало совсем другое…
Я осторожно отстранилась, неторопливо поднялась на ноги, словно давая возможность: себе – передумать, ему – удержать…
Но он не сделал ни движения. Лишь сидел все там же, на полу, и глазами раненого зверя смотрел, как я отдаляюсь…
– Мне нужно подумать… обо всем этом, – выдавила из себя, отступая.
Сначала – медленно, потом – почти бегом, когда стало ясно: он совсем не собирался меня держать…
А я была такой дурой, что сбежала из этого места, но оставила там свое сердце.
С ним.
Глава 45
– София!
Я обернулась, заслышав позади себя характерный перестук каблуков: даже не возникло сомнений в том, кого именно сейчас перед собой увижу.
И не ошиблась. Не сдержавшись, я хмыкнула: здесь, в парке, она выглядела даже забавно на своих высоких шпильках и с неизменно идеальным макияжем. Изменилось разве что выражение лица, с каким она теперь на меня взирала.
Я остановилась, позволяя ей меня нагнать. Стоило, возможно, отвернуться, пойти дальше, дав понять, что не желаю иметь с ней ничего общего, но отчего-то не вышло: внезапная перемена в ней что-то царапнула, затронула внутри меня.
– Мы можем поговорить? – выдохнула она, когда наконец оказалась рядом со мной и Лили, нетерпеливо болтавшей ногами, сидя в прогулочной коляске.
– Теперь ты просишь разрешения? – насмешливо поинтересовалась в ответ, припомнив ей тот тон, каким она говорила со мной в прошлый раз.
Юля поморщилась: от того ли, что я упрекнула ее в этом, от того ли, что ей самой было неловко от своего поведения?..
Внутренняя борьба отразилась на ее лице: я четко видела, как избалованная девочка в ней борется с необходимостью пойти со мной на контакт.
Последнее внезапно победило.
– Мне очень жаль, – сказала она и в этот миг с нее словно спали все маски, обнажив бесконечную усталость и… беспомощность.
– Жаль чего? – спросила в ответ, возобновив путь вдоль набережной, но приноравливаясь к ее неторопливым шагам. – Того, что разрушила мою жизнь? Того, как вела себя со мной? Того, как пыталась любой ценой вернуть Кирилла?
Я ожидала, наверно, чего угодно, но только не того, что последовало.
Юля вдруг подалась ко мне, схватила за запястье и с мукой в голосе выдала:
– Всего…
Я с удивлением подняла на нее глаза. Неужели это было искреннее раскаяние? Но с чего бы вдруг?
Мой потрясенный взгляд не остался без ее внимания.
– Я говорила с отцом, – выдавила она из себя, словно эта тема давалась ей тяжело, но избежать ее было невозможно. – Твою маму ведь зовут Арина?
– Да.
– Значит… мы…
– Родные сестры, – закончила я за нее. – Близнецы.
Она прикрыла глаза, губы ее зашевелились, словно повторяя про себя эти слова, пытаясь с ними сжиться… или смириться.
– Если это все… – начала я было, но она поспешно перебила:
– Нет! Выслушай меня!
Ее пыл меня удивил. Казалось, ей было действительно важно, чтобы я ее услышала.
Я молча свернула на пирс, доходящий практически до середины реки. Уединенное, спокойное место… Оно казалось сейчас самым подходящим
