Я прошел в тюрьму, не вызвав подозрения у масок, и направился с другими охранниками в главный коридор. Тюрьма Кауф построена в виде огромного колеса с шестью длинными коридорами-спицами. Меченосцы, кочевники, маринцы и всякие чужестранцы занимали два блока в восточной части тюрьмы. Книжники занимали два западных блока. Последние два отводились под казармы, столовую, кухню и склад.
В самом центре этого колеса располагались две лестницы. Одна вела наверх, где находились комнаты масок и кабинет Надзирателя. Другая спускалась глубоко-глубоко вниз, в камеры для допросов. Я содрогнулся, отгоняя мысли об этом маленьком аде.
Шагавшие рядом наемники сняли капюшоны и шарфы, поэтому мне пришлось отстать. Нечесаная борода, которую я отрастил за последние несколько недель, служила прекрасной маскировкой, но только издали. Если же эти люди увидят меня вблизи, то поймут, что я не дежурил с ними на воротах.
Иди, Элиас. Найди Дарина.
Брат Лайи – особо ценный пленник. До Надзирателя наверняка дошли слухи, что распустил Спиро Телуман про мальчишку. Наверняка его держат отдельно от остального населения Кауфа. Поэтому, скорее всего, Дарина нет в той части тюрьмы, где сидят книжники, или в других основных блоках. В камерах для допросов заключенные не остаются больше суток – иначе их просто выносят в гробах. Так что оставались лишь одиночные камеры.
Я быстро шел мимо других охранников, расходившихся по постам. Когда я миновал вход в блок, где сидели книжники, меня окатило жаром и вонью. В Кауфе по большей части царил такой холод, что дыхание вырывалось изо рта облаком пара. Но в блоке книжников всегда стояла адская жара, которую Надзиратель поддерживал при помощи огромных печей. В этих камерах одежда распадалась через несколько недель, царапины гноились, раны гнили. Слабые пленники, попав сюда, умирали в течение нескольких дней.
Однажды я спросил одного охранника-маску, почему Надзиратель не даст пленникам умереть от холода. «Потому что от жары они страдают сильнее», – ответил тот.
Я слышал это страдание в воплях, наполнявших тюрьму, словно дьявольский хор. Старался отгородиться от жутких звуков, но они ввинчивались прямо в мозг.
Иди, черт возьми.
Я подошел к главной ротонде Кауфа и заметил всеобщее оживление. Худощавая фигура в черном спускалась по лестнице. Лицо поблескивало серебром.
Черт возьми. Надзиратель. Единственный человек в Кауфе, кто наверняка может опознать меня по виду. Он гордился тем, что запоминал всё и вся до мельчайших подробностей. Я тихо выругался. После шестого колокола прошла четверть часа, а он всегда в это время посещал камеры для допросов. Я должен был помнить.
Старик проходил всего в нескольких ярдах от меня, разговаривая с сопровождавшим его маской. Длинные тонкие пальцы держали сумку – инструменты для опытов. Я подавил подкатившее к горлу отвращение и пошел дальше. Я проскочил мимо него по лестнице, совсем рядом.
За спиной раздался душераздирающий крик. Два легионера вели заключенного-книжника в грязной набедренной повязке.
Все тело бедняги было покрыто язвами. Когда он увидел стальную дверь, ведущую в блок для допросов, то испустил совершенно безумный вопль. Мне показалось, что он собирается сломать себе руку, лишь бы не попасть туда. Я снова ощутил себя пятикурсником, который слушает мученические крики заключенных и ничего не может сделать, лишь исходить беспомощным гневом.
Один из легионеров, устав от криков мужчины, занес над ним кулак, чтобы вырубить его.
– Нет, – остановил легионера Надзиратель своим жутким пронзительным голосом. – Крик – это чистейшая песня души, – процитировал он. – Плач варваров по покойнику соединяет нас с низшими животными, с невыразимым насилием земли. – Он сделал паузу. – Это из Тиберия Антониуса, философа времен Таиуса десятого. Пусть заключенный поет, – добавил Надзиратель, – так, чтобы слышали его собратья.
Легионеры втащили человека за стальную дверь. Надзиратель последовал за ними, но вдруг приостановился. Я уже почти пересек ротонду и дошел до коридора, ведущего в одиночные камеры. Надзиратель повернулся, осмотрел коридоры, что расходились в пяти направлениях, и затем его взгляд остановился на шестом коридоре, куда собирался войти я. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди.
Продолжай идти. Старайся выглядеть сердитым. Он не видел тебя шесть лет. Тогда ты не носил бороды. Он не узнает тебя.
Ждать, пока старик отведет взгляд, было как ждать мгновения, когда палач опустит топор. Эти несколько секунд тянулись бесконечно, но наконец он отвернулся. За ним захлопнулась дверь камеры для допросов, и я перевел дух.
Я вошел в коридор, где, в отличие от ротонды, было довольно безлюдно. Каменная же лестница, ведущая в одиночные камеры, оказалась еще более пустынной. У одной из трех дверей, той, что выходила в блок с тюремными камерами, стоял на страже одинокий легионер. Я поприветствовал его, в ответ он что-то пробурчал, не отрывая взгляда от ножа, который точил.
– Сэр, – окликнул его я. – Я здесь, чтобы узнать о заключенном, пере…
Он поднял голову как раз вовремя. Дико округлил глаза, но в этот самый миг я ударил его кулаком в висок. Не дав ему упасть, я снял с него мундир, забрал ключи и положил на пол. Затем, связанного и с кляпом во рту, запихнул в ближайший шкаф, надеясь, что никто его не откроет.
График дежурств висел на стене рядом с дверью, и я быстро его изучил. Потом отпер первую дверь, вторую и, наконец, третью и оказался в длинном сыром коридоре, который освещало голубоватое пламя единственного факела. Легионер, что сидел со скучающим видом за конторкой у входа, удивленно поднял глаза.
– А где капрал Либран? – спросил он.
– Съел что-то, и теперь его выворачивает, – ответил я. – Я – новенький. Прибыл вчера с фрегатом. – Я бросил украдкой взгляд на его бирку. Капрал Гултар. Значит, плебей. Я протянул руку. – Капрал Скрибор.
Услышав плебейское имя, Гултар расслабился.
– Тебе надо вернуться на свой пост, – изрек он. В ответ на мое замешательство он понимающе улыбнулся. – Я не знаю, как было у тебя на старом месте, но здесь Надзиратель не позволяет трогать заключенных в одиночках. Если захочешь поразвлечься, придется подождать, когда тебя припишут к боксам.
Я подавил приступ отвращения.
– Надзиратель приказал мне привести к нему заключенного к седьмому колоколу, – сказал я. – Но его нет в списке. Ты знаешь об этом что-нибудь? Парень-книжник. Молодой. Волосы светлые, глаза голубые… – Я заставил себя остановиться. Постепенно, Элиас.
Гултар взял свой список.
– Здесь ничего нет.
Я добавил в голос нотку раздражения.
– Ты уверен? Надзиратель настаивал. Мальчишка-то ценный. Все вокруг о нем болтают. Говорят, что он умеет делать серранскую сталь.
– А-а, этот.
Я напустил на лицо выражение скуки. Тысяча чертей. Гултар знает Дарина. Это означает, что парень в одиночке.
– Зачем бы, черт возьми, Надзирателю его к себе требовать? – Гултар почесал голову. – Парень мертв. Уже несколько недель как.
От радости не осталось и следа.
– Мертв?
Гултар посмотрел на меня вопросительно, и я добавил голосу равнодушия:
– И как он умер?
– Отвели в камеру для допросов, и больше он оттуда не выходил. Хорошенько его отработали, этого нахального крысенка. Отказывался называть свой номер на построении. Всегда выкрикивал имя. Дарин. Как будто гордился им.
Я привалился к конторке Гултара, медленно впитывая его слова. Дарин не мог умереть. Не мог. Что я скажу Лайе?
Ты должен был добраться сюда быстрее, Элиас. Должен был найти способ. Ужас собственного провала ошеломил меня, и хотя в Блэклифе нас учили не выказывать своих эмоций, в этот момент я обо всем забыл.
– Чертовы книжники стонали по поводу его кончины несколько недель, – посмеивался Гултар, не обращая на меня внимания. – Их великого спасителя не стало…
– Как ты его назвал? Нахальный? – Я притянул легионера за воротник. – Кто нахал – так это ты, сидишь здесь внизу и занимаешься работой, с которой справится любой идиот-пятикурсник, и еще смеешь болтать о том, в чем ни черта не смыслишь.
Меня охватили ярость и разочарование, не оставив место добродетели. Я крепко стукнул его головой и отшвырнул в сторону. Легионер отлетел и ударился о стену с мерзким звуком. Закатив глаза, он сполз на пол, и я отвесил ему последний пинок. Он еще не скоро очнется. Если вообще очнется.
Выбирайся отсюда, Элиас. Найди Лайю. Расскажи ей о том, что случилось. Все еще вне себя от ярости после известия о смерти Дарина, я затащил Гултара в одну из пустых камер и закрыл замок. Но когда я направился к выходу из блока, снаружи загремел засов.
Дверная ручка. Ключ в замке. Поворот. «Прячься, – вопил разум. – Прячься!»
Но здесь негде было прятаться, кроме как за конторкой Гултара. Я нырнул под нее, свернувшись в клубок, и приготовил ножи. Сердце бешено колотилось.
