Константин Семенович с удовольствием наблюдал за своими воспитанницами. Раскрасневшиеся девушки забыли о своем возрасте, веселились и дурачились. Они организовали хоровод, и неожиданно от топота ног задрожал пол.
«Баба сеяла горох,Прыг-скок, прыг-скок!Провалился потолок,Прыг-скок, прыг-скок!»
Казалось, что от таких прыжков не только потолок, но и все здание может рухнуть.
В коридоре гуляли четверо: Светлана, Лида, а по бокам шли моряки. Игорь был в ударе, и девушки поминутно смеялись.
Три раза погас и зажегся свет: пора расходиться.
— Гости, не надоели ли вам хозяева? — с огорчением сказала Светлана.
— Вы раздевались внизу? — спросил Игорь Лиду.
— Нет. В классе.
— Мы подождем вас.
Лида ничего не ответила и направилась в класс.
Здесь было шумно. Десятиклассницы торопливо одевались и, перекрикивая одна другую, делились впечатлениями от вечера.
— Нет, девочки, я не согласна, — горячо говорила Лариса. — Марина на нас обиделась, — это факт!
— Мы не обязаны с ней сидеть…
— Все-таки она наша учительница, а мы бессовестно сбежали…
— Ты первая.
— А я и не оправдываюсь…
Из кучи неразобранных пальто Лида вытащила свое, разыскала на окне шапочку и, не вслушиваясь в спор одноклассниц, стала одеваться.
— Лида, ты с провожатыми идешь? — не без ехидства обратилась к ней Тамара.
Лида взглянула на подругу, но вместо ответа пожала плечами.
— Ответ не ясен, — заметила Тамара, — Если тебя никто не провожает, идем вместе.
— Идем.
Они вышли из класса, спустились по лестнице, и внизу, возле толкавшихся у выходных дверей школьниц, Лида задержала подругу:
— Тамара, я бы не хотела… Знаешь, что? Выйдем через черный ход.
— А почему? Ага! Понимаю. Моряки?
— Как ты любишь подробности…
— А я бы на твоем месте отшила их как следует, и весь разговор…
— Неудобно. Пойдем черным ходом.
— Он закрыт.
Ключ у Фенечки. Она откроет. Моряки и Светлана ждали Лиду на улице. Через несколько минут Светлана потянула брата за рукав.
— Игорь, идем! Она уже ушла.
— Не может быть! Как я не заметил? Вы идите, а я ее провожу.
Он долго стоял, засунув руки в карманы. Давно уже перестали хлопать дверью и умолк веселый говор расходившихся.
Прозевал! Очевидно, она ушла через другую дверь.
Часть вторая
После праздников
Ленинград живет круглые сутки. Невозможно уловить момент, когда бы город отдыхал.
Куранты Кремлевской башни пробили по радио двенадцать раз. Полночь. Смолкли мощные звуки Гимна Советского Союза, но трамваи, троллейбусы, автобусы еще долго бегают по своим маршрутам, развозя ленинградцев по домам. Наконец и они направились в парк.
Начинается ночная жизнь. Выехали трамвайно-ремонтные бригады. Бредут запоздалые пешеходы. По широким и пустынным проспектам носятся с недозволенной скоростью ночные такси. Развели мосты, и, дождавшись своего часа, буксиры потащили по Неве баржи, вереницы плотов.
Дежурные дворники спокойно беседуют около домов, милиционеры, скучая, ходят с места на место, и кажется, что еще немного — и город заснет.
Но в разные концы уже мчатся грузовики-фургоны с хлебом. Значит, где-то работают, выпекают сотни тонн хлебных кирпичиков, булок, батонов.
Ярко освещены широкие окна фабрик, и на улице слышен гул работающих машин. Заводские трубы дымят, и земля поблизости вздрагивает от ударов паровых и электрических молотов.
Прошел час, и дворники, вооружившись метлами, приступили к утреннему туалету улиц, дворов.
Они еще не окончили работу, а уже по радио застучал метроном:
«С добрым утром, товарищи!».
Темно осенним утром в Ленинграде. На улицах горят фонари, в домах зажигаются лампочки. Лениво позвякивая, словно спросонок, тронулись трамваи, собирая на остановках рабочих. Следом за отцами на проспектах появились школьники, почтальоны с разбухшими от газет, писем, журналов сумками.
Катя Иванова проснулась с беспокойным чувством чего-то недоделанного.
Отец уже на работе, мать на кухне.
Так не хочется вылезать из-под теплого одеяла! «Сколько времени? Наверно, еще рано, иначе мама разбудила бы», — подумала она и вытянулась. Катя спала, свернувшись калачиком, и никак не могла отучить себя от этого. Валентина Викентьевна — преподавательница физкультуры — рекомендовала спать на правом боку и вытянувшись…
Приятно лежать и думать. Мысли бродят спросонок лениво. «Что же все-таки надо сделать? Уроки выучены… Ах да! Прошел слух, что известны результаты городских контрольных работ и их класс отметили. Если так, то это приятно… Но вчера Таня получила тройку по физике, а Лариса по истории. Тревожный сигнал. Что это такое? Развинтились после праздников? Неужели опять все надо начинать сначала? — размышляла она, переворачиваясь на другой бок.
Катя по себе знала, как трудно после дней безделья засесть за работу. Правда, себе она не позволила распускаться. Наоборот, после праздников особенно много занималась. Но девочки явно остыли. Тройки их не волнуют. Нужно чем-то подогреть. Собрание?.. Нет. Опять слова, слова. Выпустить сводку похлеще? Но, как назло, кроме этих двух троек ничего особенного не случилось.
Вспомнился урок немецкого языка. Вчера она отвечала и сделала ошибку, приставив неправильно артикль. Марина Леопольдовна сердито заметила:
— Иванова, вы слишком много занимаетесь вопросами счастья других. Думайте лучше о своем счастье.
«Разве это справедливо? — думала Катя. — Я хочу помочь воспитателю в трудной работе. Так меня учит комсомол, партия, и вдруг такая непонятная «шпилька». Что она хотела этим сказать? Имела ли в виду дискуссию о счастье, про которую, наверно, Белова ей подробно доложила, или это был упрек, что я слишком увлекаюсь общественной работой? А может быть, просто от злости за то, что на вечере девочки перебежали к Константину Семеновичу и оставили ее одну. — От этой мысли стало весело. — Значит, я теперь настоящий комсорг, если даже Марина Леопольдовна взваливает на меня ответственность за всех. Ну и пускай злится, — решила Катя. — Подумает и поймет, что виновата она сама. Не может же комсорг в порядке комсомольской дисциплины заставить девочек полюбить учительницу… Лариса жаловалась, что у нее плохая память, нет воли, нет способностей и она боится подвести всех. Какая ерунда! Просто она внушила себе это. По математике занимается лучше всех, — значит, и по остальным предметам может. Надо будет сговориться с девочками и подбадривать ее. На уроках психологии Наталья Николаевна очень убедительно доказала, что в каждом человеке заключено много энергии, и при желании он может выработать в себе любое качество».
В комнату вошла мать и стащила с Кати одеяло.
— Катюша, полчаса осталось…
— Да я не сплю!
Она снова натянула одеяло до подбородка. По телу побежали мурашки. В комнате было прохладно.
— Отец тебе записку оставил, — сказала мать, передавая маленький листок, на котором неуклюжим почерком было написано: «Катя, не забудь отнести бумаги на станцию».
Это насчет телефона. Наступление увенчалось победой. Все эти дни она при всяком подходящем случае вспоминала телефон: «Будь у нас телефон, послали бы телеграмму».
«Если есть телефон, можно любую справку получить».
«Куда ты так поздно? Я схожу позвоню по автомату, если своего нет. Ты сиди, отдыхай»…
И вот, наконец, вчера отец принес ходатайство, с завода, хотя при этом и заявил, что хлопоты Катя должна взять на себя. Он палец о палец не ударит.
«Неужели у нас будет телефон?» — с улыбкой подумала Катя и сбросила одеяло.
Выйдя на улицу, Катя глубоко вдохнула сухой морозный воздух и оглянулась по сторонам. Крыши домов, водосточные трубы, фонарные столбы, подоконники были покрыты белым пушистым налетом инея. Ветра нет, и все звуки раздавались как-то особенно отчетливо, гулко. Настроение поднялось и стало таким же бодрым, как это ясное морозное утро. Она ступала с каблука на носок, отчего звук шагов двоился, и в такт этому ритму мысленно напевала:
«У нас будет телефон!
У нас будет телефон!»
Постепенно ускоряя шаги, Катя приближалась к школе.
Когда она вошла в класс, то увидела возле одной парты группу девушек и услышала глухое рыдание.
«Этого еще недоставало!» — подумала Катя и, торопливо сунув книги в свою парту, подошла к собравшимся.
Навалившись грудью на парту и уткнувшись в ладони, горько плакала Надя Ерофеева. Рядом с ней сидела Женя Смирнова и, обняв ее за талию, успокаивала:
— Надя, довольно тебе! Подумаешь, важность! Ну что это такое? Ты же не маленькая… Нельзя же по каждому пустяку плакать.
