— Не надо за нее отвечать. В конце концов, так можно убить в ней всякую самостоятельность.
— Не выдумывай, пожалуйста! Ничего я не убиваю… А если она еще не умеет сказать…
— Умеет. Она все умеет. Такая большая девочка!
— А ну вас! Больно уж все образованные стали, — проворчала старуха и пошла раздевать внучку.
Последнее время шла упорная борьба между родителями и бабушкой. Бабушка никак не соглашалась, что девочку надо уже сейчас приучать к самостоятельности во всем. Она ее раздевала, одевала, кормила с ложечки, вмешивалась в ее игры и готова была завернуть в вату и спрятать куда-нибудь подальше от всяких ужасов. Всюду бабушке мерещились опасности: сквозняки, болезни, грязь, занозы, ушибы… Самым обидным в этой борьбе для нее было то, что девочка словно сговорилась с родителями. Она с удовольствием умывалась холодной, а не теплой водой, сама хотела одеваться, раздеваться и была недовольна, когда бабушка что-нибудь делала за нее.
До возвращения Константина Семеновича из госпиталя, всегда занятая, Татьяна Михайловна мало вмешивалась в бабушкино воспитание, но с появлением в доме отца она решительно встала на его сторону. Как бы ни был мал и наивен ребенок, Константин Семенович всегда требовал уважать в нем личность и обращаться с ним, как с человеком. Это было первое и главное требование как дома, так и в школе. Всякое сюсюканье, поддакивание и опека сердили его. Он знал, что дети сами видят и чувствуют, когда к ним подлаживаются. «Рученьки», «лапки», «глазенки» дети имеют в грудном возрасте, утверждал Константин Семенович, а потом у них уже руки, ноги, глаза. Мозг детей развивается быстрей, чем техника речи, и поэтому, если какая-нибудь умиленная тетя говорит: «Мисенька, здлявствуй! Ах ты, клоска моя!» — двухлетний Миша с удивлением смотрит на нее, а про себя думает: «Такая большая, а говорить не умеет!».
Подпрыгивая на одной ноге, Оля подбежала к отцу и, забравшись к нему на колени, заболтала ногами.
— Ну, расскажи, что ты делала на улице.
— А я каталась! Меня одна девочка пять раз катала, а другая тоже катала. Я тоже хотела их покатать, только у меня санки с места не двигались! Я завтра опять пойду их катать!
— Молодец! А ты пальто свое и капор повесила на место?
— А бабушка повесила.
— Значит, ты не умеешь?
— Нет, я умею, а бабушка сказала: «Я сама».
— А ты бы ей сказала: «Нет, я сама!». Бабушка уже старенькая, она устала, ей надо помогать. Это нехорошо с твоей стороны…
Девочка внимательно посмотрела на отца, подумала и направилась к двери.
— Куда ты пошла, Лешка?
— А я снова повешаю.
— Теперь уж поздно. Надо было раньше думать. Вот в следующий раз, я надеюсь, что ты сама разденешься и все повесишь на место. Хорошо?
— Конечно, хорошо!
— А сейчас пора покормить Наташу. И Мишка до сих пор не обедал, голодный сидит…
Константин Семенович любил, когда Оля играла за его спиной. Он с удовольствием прислушивался к ее серьезному разговору с игрушками. В игре проявлялись и развивались хорошие качества девочки: заботливость, хозяйственность, самостоятельная фантазия, находчивость…
Часа через полтора вернулась Татьяна Михайловна и застала такую картину: Константин Семенович, облокотившись правой рукой о край стола, сидел нагнувшись над ученическими тетрадями. Левой рукой он придерживал устроившуюся на его коленях и крепко спящую дочь.
— Костя! Зачем ты ее держишь?
— Да видишь ли, какое дело… Она после гулянья заснула. Встать я с ней не могу, а будить не хочется. Уж очень она хорошо спит. Ты посмотри, как раскраснелась.
— А что же мама?
— Она рассердилась на меня.
— Из-за Ляльки?
— Ну конечно.
Татьяна Михайловна подошла к мужу и хотела взять дочь, но он отстранил ее:
— Не надо, Танюша. Пускай еще немного поспит. Она такая тепленькая.
На краю стола стопкой лежали нарезанные листочки бумаги, куда он заносил какие-то выписки.
«Шалость, лень, капризы, отвращение к учению, хитрости, лицемерие, обманы… Уничтожьте школьную скуку — и вся эта смрадная туча, приводящая в отчаяние педагога и отравляющая светлый поток детской жизни, исчезнет сама собой».
— Что это? — спросила Татьяна Михайловна, быстро пробежав глазами эту запись.
— Ушинский.
— А зачем?
— Скоро у нас отчетно-выборное собрание, и я думаю, что придется выступать. Мне приписывают какие-то несуществующие заслуги.
— Не скромничай, не скромничай…
— А я и не скромничаю, а просто говорю то, что есть. Ну что я мог сделать за два месяца? В школе крепкий учительский коллектив, и он воспитал моих девочек. Напрасно некоторые преподаватели открещиваются от воспитания. Я не спорю, что вопросы воспитания и вопросы образования — не одно и то же, но они так тесно переплетаются, что разъединить их невозможно. Всякий преподаватель, хотел бы он того или не хотел, воспитывает каждым своим поступком, словом, интонацией голоса, личным характером, настроением и даже внешностью… Вот, например, оценка знаний…
Оля зашевелилась на коленях, пытаясь повернуться на другой бок.
— Дай, я положу ее в кровать, — сказала Татьяна Михайловна и, осторожно подняв девочку, унесла в другую комнату. Оля даже не проснулась.
— Ну, ну? Ты говорил — оценка знаний… — вернувшись, напомнила она мужу.
— Оценка знаний… отметки, — сказал он и показал на тетрадь, где только что поставил пятерку. — Преподавателю дано право ставить отметку, и никто не может вмешиваться и изменять ее. Отметка — это дело его педагогической совести. Чем же руководствуется учитель, выставляя отметку? Уровнем знания учащегося? А только ли? Вот работа слабой ученицы, и сделана она на четверку. А я поставил пятерку. Почему? Потому, что она старалась. Она так много работала, что нельзя этого не поощрить. Может быть и другой случай. Хорошая, способная ученица, и ей легко сделать работу на пятерку, а делает она на четверку, да и то с натяжкой. Я ставлю тройку. Это ударит ее по самолюбию, и в следующий раз она будет относиться добросовестней. Но занижать отметки нужно очень и очень осторожно. Можно убить всякое желание учиться. Вообще, справедливая, беспристрастная оценка — это половина авторитета учителя.
— А у нас есть учительница, которая очень снисходительна и всегда завышает отметки.
— Встречаются и такие. Это ложный и вредный путь. Она добивается популярности и любви учащихся… Это очень вредно, — еще раз повторил Константин Семенович. — Помимо всего прочего, такая добренькая преподавательница ставит всех учителей в ложное положение. Правда, дети в этом быстро разбираются. Есть и другого сорта преподаватели, которые пытаются создать себе авторитет строгостью. Они занижают отметки и с чрезвычайной легкостью ставят двойки и колы. Не знаю, что хуже. И в том и в другом случае мотивы личные. А личные мотивы — это самое худшее, что может быть в нашей работе. Ты, согласна?
— Ну конечно.
— Говоря об отметках, я хотел доказать, что всякий преподаватель, независимо от его воли и желания, является воспитателем…
Затронув любимый предмет, Константин Семенович увлекся и не заметил, как в комнату вошла Арина Тимофеевна. Остановившись посреди комнаты, она посмотрела на обедающих возле дивана кукол и вздохнула:
— Что же это выходит, Таня… Мне, стало быть, полная отставка?
— Какая отставка, мама?
— Будто не понимаешь? Теперь я, значит, не имею права и слова внучке сказать? И то плохо и это нехорошо… Так вы мне прямо бы сказали…
Арина Тимофеевна не договорила, но Татьяна Михайловна и Константин Семенович поняли, какое должно быть продолжение: «Прямо бы сказали, что не нужна. Уеду к Андрею. Я ведь не безродная». Андрей, ее брат, жил в Калинине, и при всех семейных недоразумениях она всегда грозила уехать к нему. Татьяна Михайловна взглянула на мужа и поняла, что разговор нужно вести ей.
— Ну опять, мама! — примирительно сказала она. — Ну зачем ты обижаешься? Надо в конце концов понять… Ведь мы вмешиваемся только, когда ты слишком балуешь Ляльку. Ее надо приучать к порядку, к труду, к чистоте, к дисциплине. Надо ее закалять. А то вырастет кисейная барышня, и ты сама потом будешь от нее плакать.
Арина Тимофеевна слушала с поджатыми губами, в воинственной позе, скрестив руки на груди. Такой разговор возникал не впервые.
— Таня, я институтов не кончала, а тебя вырастила не кисейной барышней.
— Мама, дело не во мне и не в институтах…
— А в чем?
— Дело в твоей обидчивости. Ты очень любишь Ляльку, но ведь и мы ее любим не меньше. Любить надо разумно. Она не игрушка, не для забавы нам растет. Из нее должен получиться полезный человек… А что для этого нужно? Ты послушай внимательно, а не качай головой, — загорячилась Татьяна Михайловна, видя, что мать настроена скептически. — Мне государство доверило воспитывать тридцать пять таких же «Лялек»…
