«Созерцательное чувство рождается при перенесении в лазурь чистого познавания, достижимого только для очень немногих человеческих существ, – цитировал я. – Жизнь уже не хороша и не преступна. Она – непрестанная игра сил, не имеющая ни начала, ни конца. Освобожденный Разум сливается с Мировой Волей и принимает часть ее сущности, которая является сущностью не моральной, но эстетической…»
В это время вахта наводнила корму, чтобы натягивать левые брасы, бизани, грот-бомбраселя и трюмселя. Матросы пробегали мимо нас или работали рядом с нами, не поднимая глаз. Они не смотрели на нас, так как мы были далеки от них. Этот-то контраст и поразил меня. Тут были высшие и низшие, рабы и господа, красота и безобразие, чистота и грязь. Их ноги были босы и покрыты пятнами смолы и дегтя. Их грязные тела были одеты в самые жалкие лохмотья, тусклые, грязные, изорванные, и на них на всех были надеты только две вещи – короткие штаны и бумажная рубашка.
А мы, в своих удобных палубных креслах с двумя слугами за спиной, являя собой квинтэссенцию элегантного безделья, прихлебывали душистый чай из красивых хрупких чашечек и смотрели на этих несчастных, труд которых делал возможным путешествие нашего маленького мирка. Мы не говорили с ними и не замечали их существования, как и они не осмелились бы заговорить с нами.
А мисс Уэст окидывала их оценивающим взглядом плантаторши.
– Видите, как они поправились, – сказала она, когда они натянули последние обороты канатов на шпили и ушли с кормы. – Это благодаря правильному образу жизни, хорошей погоде, тяжелой работе, свежему воздуху, достаточному питанию и отсутствию водки. И они будут в таком же состоянии, пока мы не пройдем Горн. Затем вы увидите, как они будут сдавать с каждым днем. Зимний переход через Горн всегда очень тяжел для матросов.
– Но затем, как только мы очутимся в полосе хорошей погоды в Тихом океане, вы увидите, как они снова начнут поправляться с каждым днем. И когда мы придем в Сиэтл, они будут выглядеть прекрасно. Но тут они сойдут на берег, в несколько дней пропьют свое жалованье и отплывут на других судах в точно таком же жалком, идиотском состоянии, в каком вышли с нами из Балтиморы.
Как раз в это время капитан Уэст вышел из рубки, прошел один раз взад и вперед по палубе и, улыбнувшись нам и окинув все замечающим взглядом корабль, паруса, ветер и небо, перспективы погоды, ушел обратно в рубку – белокурый ариец, господин, царь, Самурай.
Я допил свой дорогой ароматный чай, и наши косоглазые темнокожие слуги унесли хорошенький прибор, а я продолжал читать де-Кассера:
«Инстинкт желает, создает, выполняет работу видов. Разум разрушает, отрицает, ослепляет и кончает чистым нигилизмом. Инстинкт создает жизнь бесконечно, слепо, в изобилии выбрасывая в мир своих клоунов, трагиков и комиков. Разум остается вечным зрителем. Он, по желанию, принимает иногда участие, но никогда целиком не отдается игре. Разум, освобожденный от тенет личной воли, вздымается к высотам познания, куда инстинкт следует за ним под тысячью различных форм, стараясь стащить его на землю».
Глава XXVII
Мы сейчас находимся южнее Рио, идем к югу. Мы вышли из широт пассатов, и ветер капризен. «Эльсинора» выдерживает штормы с дождем и ветром. Мы можем целый час болтаться на мертвой зыби, а следующий час мчаться вперед со скоростью четырнадцати узлов, убирая паруса так быстро, как только люди успевают взбираться наверх и спускаться вниз. Тихая ночь, когда сырой, душный, насыщенный электричеством воздух не дает уснуть, может внезапно смениться ярким солнечным днем и сильной зыбью, предвещающей сильные штормы в той части океана, к которой мы направляемся. Целый день «Эльсинора» может нырять и прыгать с убранными грот-брамселями и крюйселями, под нависшим небом, на неровных волнах.
А все это означает лишнюю работу для людей. По мнению мистера Пайка, все они очень неумелы, хотя теперь они уже изучили канаты и снасти. Он ворчит, рычит, фыркает и насмешливо улыбается всякий раз, когда наблюдает за их работой. Сегодня в одиннадцать часов утра ветер был так резок, что после того, как он налетел сильным порывом, мистер Пайк велел убрать грот. Но вахта не могла справиться с гротом, и после долгих выкриков и дерганья снизу пришлось вызвать на помощь вторую вахту.
– Боже мой, – стонал мистер Пайк. – Две вахты для такой тряпки, с которой половина приличной вахты могла бы справиться. Взгляните-ка на этого моего боцмана.
Бедный Нанси! Он выглядел самым жалким, больным, бедным созданием, какое я когда-либо видел! Он был так несчастен, так изможден, так беспомощен! И совершенно так же бессилен был Сёндри Байерс. Его лицо выражало страдание и безнадежность, и, подтягивая свой живот, он бесцельно бродил по палубе, выискивая, что бы он мог сделать, но никогда ничего не находил. Он бездельничал. Он мог стоять и глазеть на какой-нибудь трос целую минуту, следя за ним глазами сквозь всю сложную систему тросов и снастей со всей пристальностью человека, решающего запутанную математическую задачу. Затем, держа руки на животе, он отходил на несколько шагов и избирал для наблюдения другой трос.
– Боже мой! Боже мой! – вздыхал мистер Пайк. – Как можно плавать с подобными боцманами и подобной командой? Но, все-таки, будь я капитаном этого корабля, я бы управился с ними. Я бы показал им, что такое настоящее управление, даже если бы мне пришлось потерять нескольких из них. А когда они ослабеют после Горна, что мы станем делать? Тогда все время будут работать обе вахты, а это их еще скорее свалит с ног.
По-видимому, этот зимний обход Горна вполне соответствует всему, чего мы от него ожидаем, читая рассказы мореплавателей. Железные люди, вроде обоих помощников, очень почтительно относятся к «Жестокому Мысу», как они называют этот крайний пункт материка Америки. Забавно, что оба помощника, сделанные из железа и с железными языками, в серьезные минуты одинаково повторяют: «О, Боже мой, Боже мой!»
В периоды затишья я нахожу большое удовольствие, упражняясь в стрельбе. Я уже расстрелял пять тысяч патронов и стал считать самого себя экспертом. В чем бы ни заключалась сноровка в стрельбе, я ее приобрел. Когда я вернусь домой, я займусь стрельбой в цель. Это здоровый, красивый спорт.
Поссум боится не только парусов и крыс. Он боится также стрельбы и при первом выстреле удирает вниз с визгом и лаем. Ненависть, которую мистер Пайк испытывает к бедному щенку, просто смешна. Он даже сказал мне, что будь это его собака, он бросил бы ее в море вместо мишени для стрельбы. Несмотря на это, привязчивый, ласковый маленький негодяй так глубоко запал мне в душу, что отказ мисс Уэст от него меня обрадовал.
