В южной части неба мы увидели совершенно иной закат – то, что было бы всюду признано превосходным оранжево-красным закатом, с низко нависшими серыми тучами, нижние края которых были ярко освещены и окрашены.
– Хм! – проворчал мистер Пайк, когда мы стали восхищаться своим новым открытием. – Взгляните на закат, который у меня здесь, на севере! Он не так уж плох, смею вас уверить.
И, действительно, он был не плох. Северная часть неба представляла собой огромное поле окрашенных облаков, изборожденное курчавыми перистыми розовыми полосами от горизонта до зенита. Все это было поразительно. Одновременно на одном и том же небе – четыре солнечных заката! Каждая из четырех частей неба горела и пылала и пульсировала своим, совершенно особым закатом.
И когда все краски померкли в медленных сумерках, луна, все еще окутанная туманом, уронила блестящие тяжелые серебряные слезы в смутно-сиреневое море. А затем наступили тишина и темнота ночи, и мы очнулись от очарования, насыщенные красотой, склонившиеся друг к другу, опершись на перила.
Я никогда не устаю наблюдать за капитаном Уэстом. В чем-то у него есть сходство с некоторыми портретами Вашингтона. Ростом в шесть футов, он аристократически тонок и обладает решительной, ленивой и величественной грацией движений. Худобой он напоминает аскета. По внешности и манерам он совершенный тип старинного джентльмена Новой Англии.
У него такие же серые глаза, как и у его дочери, хотя у него они скорее живые, нежели теплые, и так же, как у нее, улыбаются. Цвет кожи у него темнее, чем у нее, а брови и ресницы – светлее. Но он кажется человеком, стоящим выше страстей или даже простого энтузиазма. Мисс Уэст тверда, как и ее отец, но к ее твердости примешивается теплота. Он чист, ласков и вежлив, но он холодно ласков и холодно вежлив при всей своей любезности, в каюте или на палубе, с лицами, равными ему по своему общественному положению, его любезность холодна, возвышенна, тонка.
Он отлично владеет искусством ничего не делать. Он ничего не читает, кроме Библии, и все же никогда не скучает. Часто я замечаю, как он сидит в кресле на палубе, рассматривая свои безукоризненные ногти и, я готов в этом поклясться, не видит их. Мисс Уэст говорит, что он любит море. А я тысячи и тысячи раз задаю себе вопрос: «Как?» Он не проявляет никакого интереса к каким-либо изменениям моря. Хотя он и обратил наше внимание на только что описанный мной восхитительный закат, сам не остался любоваться им на палубе. Он сидел в большом кожаном кресле внизу, не читая и даже не дремля, а просто глядя прямо перед собой в пространство.
Дни бегут, проходят и времена года… Мы покинули Балтимору в конце зимы, пришли к весне, затем миновало лето, наступает осень, и мы пробираемся к югу, навстречу зиме мыса Горн. И когда мы обогнем мыс и пойдем в северном направлении, у нас снова будут весна и лето, долгое лето, следующее за солнцем в его пути к северу, и мы придем в Сиэтл летом. И все эти времена года прошли или пройдут в течение пяти месяцев.
С белыми одеждами покончено, и под тридцать пятым градусом южной широты мы носим костюмы умеренного климата. Я замечаю, что Вада дал мне более теплое белье и более плотные пижамы, и что Поссум по ночам не довольствуется поверхностью постели и норовит забираться под одеяло.
Мы находимся сейчас у Ла-Платы, в районе, известном своими штормами, и мистер Пайк ожидает бурю. Капитан Уэст как будто ничего не ждет, но я замечаю, что он больше времени проводит на палубе, когда небо и барометр становятся угрожающими.
Вчера мы получили намек на погоду Ла-Платы. Намек пришел вчера в сумерки перед наступлением темноты. Ветра почти не было, и «Эльсинора», поддерживая ход с помощью перемежающихся дуновений с севера, отчаянно барахталась в большой зыби, являвшейся отголоском какого-нибудь только что окончившегося шторма к югу от нас.
Впереди нас разрастался с волшебной скоростью глубокий мрак. Я думаю, что он образовался из туч, но на тучи совсем не был похож. Это был только мрак и ничего больше, который громоздился все выше и выше, пока не повис над нами и не распространился вправо и влево так, что закрыл половину поверхности моря.
Но легкие дуновения ветра с севера продолжали надувать наши паруса, и «Эльсинора» все еще барахталась в крупной зыби; паруса опускались и хлопали с глухим громыханием, а мы медленно подвигались навстречу этому ужасающему мраку. На востоке, посреди того, что бесспорно было грозовой тучей, беспрестанно сверкали молнии, время от времени своими вспышками разрывая мрак впереди.
Наконец последние дуновения прекратились, и в промежутках между раскатами приближавшегося грома голоса людей, работающих на реях, казались звучащими над самым ухом, а не долетавшими с высоты нескольких сот футов. По тому рвению, с которым они работали, можно было судить, что приближавшаяся угроза производила на них должное впечатление. Обе вахты работали под руководством обоих помощников, а капитан Уэст прохаживался, как обычно, по палубе, словно посторонний зритель, не отдавая никаких приказаний, кроме тихих советов поднимавшемуся время от времени на корму мистеру Пайку.
Мисс Уэст, покинувшая нас за пять минут до того, появилась в виде настоящего моряка, облаченная в зюйдвестку, клеенчатый плащ и непромокаемые сапоги. Она решительно приказала мне одеться таким же образом, но я не мог уйти с палубы, боясь что-нибудь упустить, и приказал Ваде принести мой штормовой костюм. Затем из мрака с молниеносной быстротой налетел ветер, в сопровождении самого адского грома. А с дождем и громом пришел мрак. Он был осязаем. Он проносился мимо нас в реве ветра, подобно какой-то материи, которую можно было ощупать. Мрак навалился на нас так же, как и ветер. Я не могу иначе описать этого, как старым, даже древним, выражением: не видно было даже собственного носа.
– Не чудесно ли! – прокричала мне в ухо мисс Уэст, стоя рядом со мной и цепляясь за перила.
– Чудесно! – заорал и я в ответ, касаясь ее уха губами, так что ее волосы щекотали мне лицо.
И, я не знаю почему, – это, должно быть, вышло непроизвольно у нас у обоих – среди этого ревущего мрака, когда мы цеплялись за перила, чтобы не быть снесенными прочь, наши руки нашли друг друга, сжали одна другую и затем вместе стали крепко сжимать перила.
«Дочь Иродиады», – мрачно сказал я себе, но рука моя не покинула ее руки.
– Что это происходит? – прокричал я ей в ухо.
– Мы потеряли курс, – донесся до меня ответ. – Мне кажется, нас относит назад. Руль работает, но судно не слушается его.
Прозвучал трубный глас архангела. Самурай своим мелодичным штормовым голосом закричал рулевому: «Полный поворот!»
