И – о ужас! – он настаивает на том, чтобы спать со мной поверх простынь, что вызывало огромное недовольство старшего помощника.
– Я думаю, он скоро будет пользоваться вашей зубной щеткой, – проворчал мистер Пайк.
Но щенок любит мое общество и никогда не бывает счастливее, чем лежа в моей постели. Однако и постель не вполне райское убежище, так как Поссум сильно пугается, когда мы оказываемся на подветренной стороне и волны бьются в наши иллюминаторы. Тогда маленький трус, наэлектризованный страхом до кончика каждого волоска, угрожающе рычит и в то же время умильно повизгивает, чтобы испугать и умилостивить бушующее чудовище за бортом.
– Отец знает море, – сказала мне сегодня мисс Уэст. – Он понимает и любит его.
– А, может быть, это просто привычка? – осмелился я выразить сомнение.
– Нет, он его действительно знает. И любит! Вот почему он вернулся к нему. Все наши предки были моряками. Его дед, Энтони Уэст, сделал сорок шесть плаваний между тысяча восемьсот первым и тысяча восемьсот сорок седьмым годами. А его отец, Роберт Уэст, ушел штурманом к северо-западному побережью еще до открытия золотых дней и был капитаном одного из самых быстроходных клипперов, огибавших мыс Горн после открытия золота. Элиа Уэст, прадед отца, служил в военном флоте во время революции. Он командовал вооруженным бригом «Новая Оборона». И еще до него, отец и дед Элии, были шкиперами и владельцами судов.
– Энтони Уэст командовал в тысяча восемьсот тринадцатом и тысяча восемьсот четырнадцатом годах «Давидом Брюсом» с каперским свидетельством. Он был совладельцем этого судна с фирмой «Грэси и Сыновья». Эта шхуна в двести тонн, построенная на Майне, была вооружена большой восемнадцатифунтовой пушкой, двумя десятифунтовыми и десятью шестифунтовыми и отличалась бешеным ходом. Она прорвала блокаду Ньюпорта и ушла в Английский канал и Бискайский залив. И знаете, хотя она обошлась всего в двенадцать тысяч долларов, она взяла у англичан свыше трехсот тысяч долларов призами. Один брат Энтони Уэста плавал на «Осе». Как видите, море у нас в крови. Оно – наша мать. Насколько мы можем проследить всю нашу линию, мы все прирожденные моряки.
Она засмеялась и продолжала:
– В нашем роду есть пираты и торговцы невольниками и всякого рода морские разбойники. Старый Ездра Уэст, уже не помню как давно, был казнен за пиратство, и его труп в цепях висел в Плимуте. Море – в крови отца. И он знает море, как вы могли бы знать свою собаку или лошадь. Каждое судно, на котором он плавает, имеет для него свое лицо. Я наблюдала за ним в решительные минуты и видела, как он думает. Но Боже! Что за минуты я видела, когда он не думает, а просто чувствует и знает, не думая вовсе. Право, во всем, что относится к морю и кораблям, он настоящий артист! Другого слова не подберешь.
– Вы очень высокого мнения о вашем отце, – заметил я.
– Он самый удивительный человек, какого я когда-либо знала, – ответила она. – Не забывайте, что вы не видели его в настоящем виде. Он никогда больше не был самим собой со смерти мамы. Если когда-либо муж и жена составляли одно целое, это были они. – Она замолчала, затем коротко закончила: – Вы не знаете его. Вы его совсем не знаете.
Глава XXVIII
– Кажется, у нас сегодня будет прекрасный закат, – заметил вчера вечером капитан Уэст.
Мисс Уэст и я бросили играть в карты и поспешили наверх. Закат еще не наступил, но шли деятельные приготовления к нему. На наших глазах небо собирало нужные материалы: группировало серые облака в длинные ряды и громоздящиеся кверху массы, покрывая свою палитру медленно нараставшими яркими тенями и неожиданными красочными пятнами.
– Это – Гольден-Гэт! (Золотые Ворота), – вскричала мисс Уэст, указывая на запад. – Смотрите, впечатление такое, будто мы как раз посреди гавани. Взгляните туда, на юг. Разве это не вид на Сан-Франциско! Вот Коль-Бильдинг, а там, дальше, Ферри-Тауэр… а это уж, конечно, Фэрмаунт. – Она окидывала взором пространство между облаками и хлопала в ладоши. – Это закат солнца в закате солнца! Смотрите! «Фарралоны»! В собственном миниатюрном оранжево-красном закате. Разве это не Гольден-Гэт, не Сан-Франциско и не Фарралоны, – обратилась она к мистеру Пайку, который, облокотившись на перила, бросал невольные взгляды то на возившегося на главной палубе Нанси, то на Поссума, который на мостике припадал к полу всякий раз, как над ним хлопал повисший парус.
Помощник капитана повернул голову и окинул небесную картину важным взглядом.
– Ну, не знаю, – проворчал он, – может быть, это и кажется вам похожим на Фарралоны, но мне это представляется военным судном, входящим в Зототые Ворота с добычей со скоростью в двадцать узлов.
И на самом деле, плавающие в воздухе Фарралоны превратились в гигантское военное судно.
Потом началась вакханалия красок, среди которых преобладали зеленые тона. Здесь были все оттенки зеленого цвета – от синевато-зеленого весеннего до желтовато-и коричневато-зеленых оттенков осени. Тут были оранжево-зеленые, золотисто-зеленые и медно-зеленые тона. И все они были так ярки, что невозможно описать; и все же это богатство и эта яркость зеленых тонов исчезла на наших глазах, перешла из серых облаков в море, которое приняло восхитительный золотисто-розовый оттенок полированной меди, тогда как углубления гладких атласистых волн окрасились самым нежно-зеленым цветом.
Серые облака стали длинным-длинным рубиново-красным, или гранатно-красным свитком – таким цветом отливает на свет стакан со старым бургундским вином. У этого красного цвета была такая глубина! А ниже его, отделенная от главной массы красок линией серовато-белого тумана или полосой моря, шла другая, меньшая полоса кроваво-красного вина.
Я перешел на левую сторону кормы.
– О, идите обратно! Смотрите! Смотрите! – кричала мне мисс Уэст.
– Зачем? – отвечал я. – У меня здесь не менее красиво.
Она присоединилась ко мне, причем я заметил кислую улыбку на лице мистера Пайка.
Восточная часть неба была так же достойна наблюдения. Здесь небо представляло собой сплошную нежно-голубую раковину, верхние края которой бледнели, гармонично превращаясь в бледный, но теплый розовый цвет, колышащийся, трепещущий. Отражение этой раскрашенной небесной скорлупы превращало поверхность моря в сверкающий водянистым блеском шелк, переливающийся голубым, бледно-зеленым и розовым цветами. Это был гладкий, блестящий, «шелковистый» тон, который плотно облегал тихо двигавшуюся волнистую воду. А бледная луна казалось влажной жемчужиной, сверкавшей сквозь окрашенную всеми цветами радуги дымку небесного свода.
