Эпоха франкофонии XVIII–XIX столетий привела к тому, что у нас слов на – о/-е, не только собственно французских, стало больше, чем своих, и что они, как-то ещё сохраняя принадлежность к среднему роду, не подчиняются русской морфологии, не склоняются: адажио, аллегро, алоэ, альди́не, амбре, анданте, антре, аплике, априозо, арго, ариозо, ателье, аутодафе, банджо, барокко, безе, бильбоке, бламанже и бланманже, болеро, бордо, брыле, буриме, бюро, (ватер)поло, варьете, верже, вето, гестапо, гетто, депо, декольте, дефиле, дефине, динамо, домино, досье, жабо, желе, жюри, зеро, индиго, инкогнито, кабаре, казино, канапе, канта́биле, ка́нтеле, какао, канопе, каноэ, каприччио, карго, каре, кафе, кашне, кашпо, кило, кимоно, кино, клише, койне, колье, комбине, консоме, крупье, купе, кураре, кюрасо, ландо, лассо́, либи́до, либретто, люмбаго, магнето, мамба, манто, манго, маренго, матине, метро, морзе, мото, мотто, муаре, мулине, наргиле, нотабене, пальто, панно, папье-маше, пате, пежо, пенсне, перпетуум-мобиле, пианино, пике, пирке, плато, плиссе, портмоне, портье, пралине, пресс-папье, протеже, пуантилье, пюре, радио, рашилье, реле, резюме, рено, реноме, сальто-мортале, самбо, сольфеджо, сомбреро, соте, стило, суаре, суфле, табло, танго, тире, трико, трио, трюмо, турне, факси́миле, фиаско, фигаро, филе, фортепьяно, фото, шале, шевро, фрикасе, фуле, шевро, шоссе, экарте, экстемпорале, эльдорадо, эмбарго, эскимо, эсперанто.
Оформившиеся своеобразия переносятся и на заимствования из других языков, в настоящее время – преимущественно из английского. Благо они не склоняются, при согласовании здравый смысл легко снимает противоречие грамматического рода с полом: идальго, импрессарио, инкогнито, кабальеро, кюре, маэстро, микадо, пьеро, торреро, рантье, сомелье, чичероне, шевалье и даже шимпанзе мужского рода, а женского – глассе, дезабилье, декольте, контральто, сопрано, эмансипе, чайхане (сегодня слово установилось в форме чайхана). Протеже и инкогнито – в соответствии с полом мужского и женского рода. Если верить словарям (а они весьма противоречивы) мужского рода также слова авокадо, авизо, жабо, карго, какао, манго, сомбреро, торнадо, торпедо и названия вин: бордо, бургундское, каберне и другие (но не советское шампанское). Цицеро – среднего и мужского; динамо, медресе, фортепьяно – среднего и женского; сабо смело снабжают пометой множ. Какао споров не вызывает, хотя слышится и какава и сладкий какао. Разнородно новейшее нано – и оно, и он, и она.
Видеть тут победу здравого смысла над грамматикой (пела замечательная меццо-сопрано; японский микадо заболел) неуместно, потому что для неё род – чисто формальная категория, учитывающая пол лишь применительно к людям и отчасти животным, и то не всегда (вспомним общий род: наш; наша староста, а также колибри, кенгуру). Динго, фламинго признаются словами женского рода по аналогии с собака, птица, хотя динго, как и собака, бывает и псом.
Многих смущающий мужской род слова эн-зе (неприкосновенный запас) оправдывают тем, что это запас, а род новейшего бьеннале – аналогией с кинофестиваль. Однако наряду с Берлинский бьеннале встречается женский род: на Венецианской биеннале (Ведомости. 2011. 30 дек.); ср.: «Стартовала Фотобиеннале 2014» (РГ. 2014. 20 февр.) У меня собралась коллекция газетных примеров, в которых это слово выступает как он, она и оно.
Слова авто, мото как сокращения от автомобиль, мотоцикл могут быть и среднего, и мужского рода. Реклама предлагает новый «Рено», потому что основатель фирмы Луи Рено – тот самый мужчина, который, как услужливо объяснили в салоне, был гоним де Голлем за сотрудничество с немцами.
Такие субъективные объяснения распространены, но не всегда убеждают. При всём пиетете к Д.Э. Розенталю трудно поверить, что к мужскому роду отнесено новое слово евро (один, а не одно) не по своеволию европейских (точнее, видимо, немецких) финансистов, а по примеру рубль, доллар, франк, фунт. Не менее ведь уважаемы марка, лира, гривна, иена, а латиноамериканское песо (в отличие от испанской песеты), как и чилийское и колумбийское эскудо, теньге, скорее среднего, чем мужского рода.
Непоследовательно устанавливается род в сокращениях наше гороно, а не наш (это ведь отдел), и совсем прихотливо – в иноязычных: откуда русскому знать, что в НАТО базовое слово организация, а в ПАСЕ – ассамблея и надо писать НАТО или ПАСЕ решила, а не решило. Не менее загадочны и малоизвестные русские аббревиатуры: говорят ФАНО решил и решило даже те, кто знает, что это Федеральное агентство научных организаций. Затруднительно мириться с согласованием Минсоцразвития опубликовало, Минобрнауки предписало.
Нельзя не заметить, что в определении рода часты исторические изменения. Танго осмыслялось, например, как слово мужского рода: в «Круге» Набокова встречаем: «…танцевал с нею тесный танго». Извозчик, персонаж Л. Утёсова, перенёс на сокращение метро род слова метрополитен: «…я утром отправляюся от Сокольников до Парка на метро…;… метро, сверкнув перилами дубовыми, сразу всех он (!) седоков околдовал».
Неустройство нарицательных существительных переносится и на имена собственные, которым «посчастливилось» оканчиваться на – о/-е. Значительную их часть составляют фамилии: Бабенко, Григоренко, Дурново, Квитко, Матвиенко, Петренко, Шапиро. Относясь к женщинам, антропонимы не склоняются (как и Ольга Нейман, Фанни Розенбаум), обозначая имена мужчин, они вроде бы должны склоняться, но часто это звучит неловко. И уж точно русские почтительно стараются не «искажать», сохраняя иноязычные Кусто, Мольтке, Отто, Пуанкаре, Рено, Франко или Шевченко (хотя сами украинцы фамилию Тараса Григорьевича склоняют).
Ещё сложнее складывается ситуация с географическими названиями. Иностранные топонимы традиционно не склоняются и относятся то к среднему, то к мужскому роду: Гродно, Киото, Мексико, Монтевидео, Молодечно, Сакраменто, Сорренто, Токио, Толедо.
Эта мода – позволим себе сказать – незаконно и эпидемически распространилась при диаметрально противоположных оценках авторитетов на русские названия, например, Сормово, Кемерово. В одной лишь Москве и в Подмосковье их сотни: Алтуфьево, Бескудниково, Бирюлёво, Бутово, Востряково, Гольяново, Дорогомилово, Медведково, Новогиреево, Останкино, Солнцево, Тушино, Чертаново. Как и все известные миру аэропорты Быково, Внуково, Домодедово, Шереметьево, они перестают склоняться, и лишь верные традиции пожилые москвичи упорно пишут и говорят: вылетел из Внукова, подъехал к Быкову, встречал гостей в Шереметьеве. Упорнее всего хранится противопоставление «куда? – где?»: ехать в Бутово – жить в Бутове. И напротив, сомнительны формы творительного падежа: дача у него под Внуковом; вертолётное сообщение между Шереметьевом и Домодедовом. Дело в смешении окончаний Быковом (от Быково – название городка) и Быковым (от Быков, будь то фамилия или топоним, как, скажем, Пушкин – местечко в Крыму, а не только имя великого поэта).
Справедливости ради заметим, что это правило не разделял М.В. Ломоносов, написавший в «Российской грамматике»: «Имена собственные мест, имеющие знаменование притяжательных, кончающихся на – во и – но, склоняются в творительном единственном: Тушино, Тушиным, Осташково, Осташковым». Но такие названия давно уже не ассоциируются с притяжательными прилагательными, и школьное правило об их склонении справедливо.
Нынешние журналистами убеждены в том, что доехал до Астахово; уехал в Астахово; скончался в Астахово никак не аналогичны доехал до Тулы; уехал в Тулу; умер в Туле. Смутно помня, что различаются место и направление, они неохотно соглашаются, что надо бы писать: «Инновационный центр расположен в Сколкове», «Учёные едут в Сколково», но считают невозможным назвать статью «Новости из Сколкова». «Сколково, Сколкове, Сколкова, Сколкову, Сколковом…или… Сколковым. Как надо? Нет, это просто смешно», – говорили мне в редакции газеты.
