Предпринятое расследование не дало никаких результатов.
Оставался последний разговор — с самим Эмилем, который весь день был с матерью. Ректор, который внимательно наблюдал за расследованием, зло и мстительно потирал руки. Жасинт де Кандаль уже понял, что или мерзавцы из Лютерова колледжа, или хлюсты из безансонской гимназии, или законченные негодяи и завистники из школы Арваля устроили ему эту подлость. Но не вышло, господа подонки! Однако, если эта бабёнка думает отмолчаться — это у неё не получится. Или она назовет имя негодяя — или пусть забирает отсюда своего сынишку и отдаёт его в платную школу. Жаль малыша, он-то ни в чём не виноват, но мамаша заплатит за свои глупости!
Сам Жофрей де Мирель, едва увидел Эмиля, вздохнул и подумал, что прежде, чем затевать эти утомительные разбирательства, нужно было просто взглянуть на мальчишку. Кристально-чистые глаза Эмиля де Галлена лучше всяких слов свидетельствовали о правоте отца Даниэля Дюрана. Этот малыш, как д'Этранж, и Потье, просто не мог понять, о чём его спрашивают. Но, если те двое хотя бы знали это слово, то Эмиль слышал его впервые. Мать, пытавшаяся лаской и уговорами выпытать, не сделал ли ему чего-нибудь дурного отец Дюран, натолкнулась на стену непонимания. В свою очередь Эмиль не мог понять, почему мать не понимает его? Чего хочет отец ректор? Отец Дюран — самый добрый, самый умный, самый лучший человек на земле, он, Эмиль, очень любит его. И он, отец Дюран, тоже любит его, Эмиля, твердил он. Что же тут не понять-то? Мальчика увели.
Мать сжимала белыми пальцами виски и качала головой.
Отец ректор предложил адвокату осмотреть мальчика. Растление оставляет следы. Мадам де Галлен побледнела, Дюран поморщился, и пробормотал, что если это и допустимо, то только когда малыш уснёт, иначе ему будет нанесена непоправимая душевная травма. Дюран страшно устал душой за этот длинный и столь тяжёлый день, хотел остаться наедине с Горацием, отдохнуть, обсудить абсурд ситуации, успокоиться, придти в себя. Неожиданно услышал, что мадам де Галлен на вопрос ректора о том, кто сообщил ей о растлении сына, со слезами в голосе ответила, что дала слово сохранить его имя в тайне. Она поклялась на распятии.
В ответ ректор вздохнул и развёл руками. Что ж, раз так… Жасинт де Кандаль отдал распоряжение отцу де Шалону собрать вещи Эмиля. Мальчик покидает коллегию. Дюран резко поднял голову. Он заметил стальной блеск в глазах Жасинта де Кандаля. Ректор не шутил и не пугал женщину. Мадам де Галлен стремительно поднялась. Она оказалась в тупике. Просить оставить сына в той коллегии, учителя которой она утром обвинила в растлении, было ниже её достоинства. Она побледнела и молча озирала ректора. Дюран бросил неприязненный взгляд на Аманду де Галлен. Глупая женщина. Зачем было затевать всё это? Впрочем, материнская тревога была и понятна, и оправдана, но скрывать имя обманувшего её негодяя? При этом, не разумея, что руководит ректором в его желании отправить Эмиля из школы, он понимал, что само проведённое расследование, останься Эмиль в школе, сделает его и посмешищем, и мишенью для острот. Причём, острот — далеко небезобидных. Вошёл отец Гораций с саквояжем Эмиля. Встретившись с ним глазами, Дюран помрачнел. Бедняжка Котёнок. Абсолютное незлобие и кристальная чистота души и тела — Эмиль был ангелом во плоти. Дюран сжал зубы, почувствовав, что на глаза навернулись слезы. Он торопливо поднялся, попросив отца ректора разрешения вернуться к себе. Даниэль не хотел видеть отъезд Эмиля.
Но как причудливо и странно сбылся его недавний кошмар. Он потерял Котёнка.
Даниэль почти без сил добрёл к себе в спальню. Сел, а точнее, почти упал на кровать. Ощутил бесконечную усталость и гнетущее томление души. Неожиданно его грудь нервно сотряслась, сковала беспомощность. Даниэль зашёлся истеричными рыданиями, несколько минут захлебывался слезами. Зачем? У него и помысла подобного не возникало. Он был мужчиной — и искушался женщинами, а так как в коллегии их не было, то не было и искушений. Работа поглощала его целиком, он вкладывал в детей душу. Зачем приписывать ему непотребное? Эмиль… Господи, осквернить мальчонку, который смотрел на него как на отца, и в котором он, и впрямь, видел сынишку? Дюрана словно облили ушатом грязи. Кому могла придти в голову подобная мерзость? При этом у него было странное, тяготящее его ощущение, что это не конец, что началось что-то мрачное и тяжкое, оно навалилось на душу и не отпускало. Гаттино, малыш, как же это?
Чуть успокоившись, тихо опустил голову на подушку и пустыми глазами уставился в потолок.
Тому, чего не хотел видеть Дюран, пришлось быть свидетелем отцу Горацию де Шалону. Он видел и горестные, истеричные слезы несчастного Эмиля, когда тот понял, что мать забирает его. Видел и потрясение малыша, когда тот осознал, что покидает коллегию навсегда и никогда больше не увидит отца ни Дюрана, ни Дамьена де Моро, ни своих друзей. Видел и выражение лица мальчонки, когда отец ректор, прощаясь с мадам де Галлен, проронил, что, если она всё же вспомнит, кто оклеветал отца Дюрана, они готовы будут взять Эмиля обратно. Лицо госпожи де Галлен было каменным.
Впрочем, отец Гораций понял, что слова эти были сказаны ректором вовсе и не для мадам.
Жасинт де Кандаль был иезуитом.
История эта не то, чтобы наделала много шума в коллеги, скорее она, подобно камню, упавшему в пруд, вызвала на водной поверхности ряд волн, постепенно утихших. Первым следствием стала непродолжительная болезнь отца Даниэля Дюрана. Ему казалось, что все это разбирательство, хоть и унизило и обидело его, но не настолько, чтобы думать о нем всерьёз. По возвращении Горация де Шалона, рассказавшего об отъезде Эмиля, причём Гораций сделал вид, что не заметил опухшего лица друга, они некоторое время обсуждали случившееся, но предполагать можно было что угодно, однако, ничего разумного никто из них сказать не мог. Наутро следующего дня Дюран почувствовал боль за грудиной, слабость и головокружение, и отец Гораций отвёл его в лазарет коллегии. Даниэль никогда не болел, и любое физическое недомогание могло быть спровоцировано только душевным волнением, Гораций же, наоборот, мог свалиться только тогда, когда отказывали телесные силы.
Сейчас, хотя сам Даниэль считал, что просто перенервничал, отец Эрминий продержал его в лазарете три дня, пичкал лекарствами, пока ему не полегчало. Даниэль старался не думать о Гаттино, ибо любой помысел об Эмиле приводил к сердечному спазму. При этом болезнь Дюрана окончательно прорвала плотину мальчишеской независимости и сдержанности. К нему буквально льнули. Особенно Филипп д'Этранж. Сам Дюран давно заметил, что мальчонка удивительно сентиментален и сострадателен. Сейчас, сильно преувеличив опасность болезни отца Даниэля, Филипп то и дело забегал к педагогу, приносил лакомства с кухни, из библиотеки — книги, бегал с мелкими поручениями. Но так или иначе сочувствие выражали все: Дюпон принес на дегустацию свой новый соус к тушёной свинине, и вправду, надо сказать, божественный, Потье отвлекал его от грустных мыслей игрой на скрипке, Дамьен де Моро читал вслух, и даже Лоран де Венсан обратился с пожеланием быстрей поправляться. С баночкой мёда, присланной из Марсельского предместья, зашёл и отец Аврелий. Он тоже пребывал в недоумении. Кто мог выдумать подобный вздор?
