– Настоящий воин никогда не упустит возможности хорошо поспать, – подбодрил воспитанника дю Шастель, когда они поехали дальше. – Отдохните, сударь, последние дни были для вас слишком тяжелы.
Мальчик послушно закрыл глаза.
Да, волнений за последние дни накопилось слишком много. Хоть и повзрослевший прежде времени, но ещё не крепкий детский мозг требовал отдыха и разрядки. И, каким бы туманным ни представлялось будущее, мерное покачивание кареты быстро сделало своё дело, убаюкав переволновавшегося Шарля не хуже детской колыбели. Щека его мягко утонула в теплом мехе воротника, голова затылком ткнулась в большую волосяную подушку за спиной, а перед глазами поплыли видения. Сначала это был портрет немного надменной девочки с золотой сеткой на волосах, а потом он вдруг слился с полузабытым образом доброй женщины, ухаживающей за ним в ту пору, когда он был ещё совсем маленьким и думал, что у него есть мать… Больше Шарлю ничего не виделось.
– Смотрите, Танги, кажется наш принц заснул, – заметила мадам Иоланда.
Она наклонилась вперед, чтобы снять съехавшую на лоб мальчика шапку, и внимательно всмотрелась в его лицо. Во сне оно стало совсем детским, открытым и очень несчастным.
– Он не слишком чувствителен?
Дю Шастель покосился на недавнего воспитанника.
– С ним не лучшим образом обращались, мадам.
– И вас это задевало?
– Да… Я рыцарь, ваша светлость. И рыцарские законы учил, как все, перед аналоем. Теперь это мои молитвы, одна из которых гласит, что щит рыцаря должен быть прибежищем слабого и угнетённого.
– Впервые слышу, чтобы королевского сына называли слабым и угнетенным.
Герцогиня откинулась на спинку своего сиденья.
За окном тряско двигалось обширное поле с черными точками ворон. Не так давно рассветившееся восходом небо, нежно румянилось, обещая день ясный и солнечный. И рядом с уснувшим принцем, вся эта езда казалась покойной и умиротворяющей.
– Да.., королевский сын, – медленно повторила мадам Иоланда.
Было слышно, как снаружи начальник стражи что-то громко крикнул своим лучникам, которые, спустя мгновение, проскакали вперед – видимо расчищать дорогу.
– Этот мальчик через несколько лет должен будет стать нашим королём, – произнесла герцогиня, словно говоря сама с собой. – Королем, способным остановить эту глупую войну не перемириями, не уступками, а полной и окончательной победой Франции, чтобы в глазах потомков заслужить прозвище «Победоносный»…
Карета остановилась, и мадам Иоланда замолчала, опасаясь, что проснется Шарль. Но, как только двинулись дальше, и мальчик, сонно повозившись, затих, она снова заговорила.
– Я вовсе не призываю вас, Танги, забыть свои рыцарские принципы, но думаю, что вам следует пересмотреть своё отношение к принцу.
– Оно и так будет пересмотрено, мадам, – заметил дю Шастель, – я ведь больше не служу ему.
– Да, конечно, вы больше не будете выносить его горшки и застегивать на нём камзол, но любить-то вы его будете, как и прежде – как «слабого и угнетённого», а мне именно этого и не надо. Шарлю отныне не следует искать утешения за вашим щитом. Теперь он должен учиться чувствовать за собой все рыцарские щиты Франции, а вы должны его этому учить, вне зависимости от того, кому с этой поры служите.
– Я вас понял, мадам, – склонил голову дю Шастель.
Он хотел было и руку к груди приложить, но в этот момент полость, укрывавшая мальчика, поползла вниз, и рыцарь кинулся её заботливо поправлять.
Мадам Иоланда улыбнулась. Ей нравилось, что Танги никогда не задавал вопросов. Надо – значит, надо! И даже тот факт, что третий сын короля никаких юридических прав на престол не имел, но воспитываться должен был, как дофин, казалось совсем его не волнует. А между тем, вопрос о том, каким образом исчезнут с дороги Шарля два его старших брата, должен был бы не раз возникнуть у рыцаря в голове…
– Скажите, Танги, почему вы ни разу не спросили меня о законности того, во что я вас втягиваю? – спросила герцогиня. – Вы так слепо мне верите, или тоже, как многие другие, считаете Шарля единственным законным сыном короля?
– Я вам верю.
– Но разве необходимость верить вслепую вас не обижает?
– Нет.
Дю Шастель посмотрел герцогине прямо в глаза, и в этом взгляде прочиталось всё, что стояло за этим твёрдым, коротким «нет». Мадам Иоланда даже смутилась, так явно она увидела преданность, опирающуюся на глубокую любовь. Пожалуй, с этакими чувствами никто бы вопросов не задавал, и, начитайся в свое время арагонская принцесса любовных романов, она бы, наверное, дрогнула и, кто знает, кто знает… Но герцогине Анжуйской было не до страстей.
– Мой милый, Танги, – начала она властно и отстраненно, – я очень ценю вашу преданность, однако, среди людей, отобранных мной в помощники, нет ни одного слепого исполнителя. До сих пор не выдавалось удобного случая посвятить вас во все тонкости моего плана, но сейчас сделать это и можно, и необходимо…
Она подняла руку, останавливая Танги, который, судя по всему, собрался её горячо благодарить, и продолжила, не меняя тона:
– Вы пока только слушайте, сударь. Снотворный порошок, который я подсыпала в вино Шарлю, очень слабый и действует недолго, а сказать я должна очень много… Итак, помните ли вы то пророчество о Деве, которое и я, и отец Мигель так навязывали вам когда-то для прочтения?
– Я охотно его прочёл…
– Не перебивайте. Главное, что вы помните о нём… Так вот, мессир Танги, Дева эта уже родилась! Она растёт в Лотарингии, под присмотром герцога Карла, и воспитывается вместе с моим сыном Рене. Года через три Рене вернётся в Анжер, чтобы стать товарищем нашему Шарлю, а ещё чуть позже Лотарингская Дева явится миру, как Божья посланница и возведёт на трон подлинного короля, воспитанного вдали от беспутной матери и безумного отца, который и завершит войну. Церковь и сторонники Орлеанского дома окажут нам поддержку, признав явление Девы свершившимся пророчеством, что заставит обоих старших братьев Шарля подписать отречение в его пользу. Таким образом, Франция одержит окончательную победу, а люди получат возможность укрепиться в вере, ибо, что есть явление Девы, как не второе пришествие?!
Глаза Танги восхищённо блеснули.
– Мадам.., – только и смог пробормотать он, – мадам.., я не нахожу слов…
– И не ищите их, – покачала головой герцогиня. – Сейчас, как никогда, нужны действия. Мы пока в самом начале пути. Девочка слишком мала, Шарлю требуется время, чтобы осознать своё предназначение, а война может начаться в любую минуту. Английский король сел на свой трон бесправно и удержать на голове корону может только весомыми завоеваниями. А что может быть весомее для Англии, чем французские земли? Причём, желательно, все! И за поводом далеко ходить не надо! – Мадам Иоланда сердито сложила руки на груди. – Я даже знаю, что он потребует в первую очередь! Прованс и Анжу – своё, якобы, французское наследство, к которому, говоря по-совести, ни он, ни его отец отношения не имеют, но почему бы и не потребовать, раз уж англичане того желают. Естественно, ни один француз, даже безумный, на такое требование согласием не ответит – вот вам и повод обратиться в парламент за средствами и полномочиями. Ирландией или Нормандией рот противникам всё равно не заткнешь, как и мелкими стычками по нашему побережью, а под французское наследство дадут всё – и войско, и деньги, и на правомочность носить корону глаза закроют…
Мадам Иоланда посмотрела за окно с таким выражением, словно вся округа уже принадлежала англичанам.
– Нет, Генри Монмуту нужна только победоносная полноценная война за французскую корону, и выжидать долго он не станет, что, впрочем, и правильно. Вот вы, Танги, человек военный, скажите, можно ли выбрать другой такой удобный момент для завоеваний, чем тот, что сложился сейчас?
– Не знаю, – пожал плечами дю Шастель, – по моему разумению, при Жане Бургундском дела наши выглядели плачевнее. Будь он все ещё у власти и разразись война, я бы сказал, что шансов на победу у Франции нет. Но граф Арманьякский взялся за дело очень толково. И, хотя не все его методы я готов принять, все же, людей на ключевые посты он расставил по достоинствам.
– Но он слишком открыто пренебрегает королевой, – заметила мадам Иоланда. – А этого нельзя делать, не имея на руках гарантированной возможности свести её влияние к нулю… Что вы там говорили о Бурбонах? Пытаются составить оппозицию против Изабо, да?
– Мне так показалось.
– Глупцы! Совершать два раза одну и ту же ошибку! Будь я на месте королевы, я бы и ждать не стала, когда у них что-то получится. Сама бы нашла главаря для заговорщиков, чтобы этот гнойник поскорее созрел, и сама же его бы и вскрыла, с шумом и криком, чтобы даже до больного короля дошло, какое злодейство готовилось! А потом вернула бы в Париж герцога Бургундского, при котором мне лично не так уж и плохо жилось. Или, что было бы совсем хорошо, правила бы сама… Впрочем, это не для Изабо… Беда в том, что, как герцогиня Анжуйская, я не могу допустить ни того, ни другого.
