— Всем отдыхать, — просипел он. — Лейтенант Зуб, ко мне.
Зуб на четвереньках подобрался к Ларину и привалился к сосне.
— Куда мы вышли? — спросил Ларин.
— А черт его знает! У меня же нет карты болота.
— Это не ответ! Раз ты Сусанин, значит, должен знать, куда завел.
— На компас я поглядывал, так что с курса мы не сбились. А вот где конец болота — один леший знает.
— Дела… — невесело усмехнулся Ларин. — Передохнешь, возьми пару ребят и обследуй этот островок. Прикинь, куда чапать дальше.
— Есть, — кивнул Зуб.
Вернулся он довольно быстро и был не на шутку встревожен.
— Мины! — выдохнул он.
— Как — мины? — вскочил Ларин.
— Это не остров, а полуостров, — объяснил Зуб. — И перешеек заминирован.
— А, черт! — совсем по-громовски врезал Ларин по кочке. — Я всегда говорил, что на глупость противника может рассчитывать только дурак! Я и есть тот самый дурак. А какой он, этот перешеек? Хотя о чем я, там же мины.
— Ну и что? Я влез на сосну. Впереди — мелкий кустарник и много-много воды.
— Днепр?! — воскликнул Ларин.
— Конечно, Днепр.
— Ура! Значит, вышли.
— Вышли… Но до цели еще не дошли.
— Дойдем! Ты же бывший сапер.
— Сапер-то я сапер… В общем, надо выставлять наблюдателей, а я потихоньку начну. Проход сделаю узким — лишь бы проскользнуть.
Работал Зуб сноровисто и аккуратно. Мины были противопехотные, без элементов неизвлекаемости, так что часа через полтора проход был готов.
— Шарко, Мацкевич! — позвал Ларин. — Как себя чувствуете?
— Портянки перемотали, оружие почистили, по полбанки тушенки умяли, — доложил Мацкевич.
— Вздремнуть бы, — мечтательно протянул Шарко.
— Не трави душу, — зевнул Ларин. — Сам на ходу сплю… Пошли лучше посмотрим, как подобраться к дотам. Чем ближе рубеж атаки, тем больше шансов на успех. Ферштеен?
— Мы-то ферштеен, а вот поймут ли нас немцы? Подпустят ли на бросок гранаты?
— Никаких гранат! Брать их будем ночью и без шума. Пока разберутся, что случилось, мы должны закрепиться. А когда закрепимся, черта с два нас оттуда вышибешь!
Узкая тропинка, разминированная Зубом, шла по кустарнику через редкий сосняк, а потом вспрыгивала на гору, усеянную валунами. За одним из таких камней и спрятались разведчики. Ларин тут же обозначил секторы наблюдения и велел фиксировать каждую мелочь. Сам он тоже припал к биноклю, навел на резкость — и чуть не отшатнулся от совсем близкой глади Днепра. Поднял бинокль чуть выше — в клубящемся тумане обозначилась полоска левого берега. Опустил ниже — и прямо перед собой увидел ритмично приседающих и похлопывающих руками немцев.
— Пляшут, что ли? — удивился он.
Но вот немцы начали наклоняться и подпрыгивать.
— А-а, все ясно. Это же утренняя зарядка.
Потом немцы умывались, неторопливо завтракали на площадке перед входом в дот, расслабленно курили. Такая же идиллия наблюдалась и у других дотов. Всего их было четыре.
Но вот появился офицер и, судя по всему, отдал какой-то приказ. Немцы вскочили, юркнули в бетонные колпаки и намертво задраили бронированные двери.
— Амба! — чертыхнулся Ларин. — Теперь их не взять.
В обед картина повторилась: немцы снова вылезли наружу, ели, курили, отдыхали.
— Выход один, — принял решение Ларин. — Атаковать во время ужина. Отсечь от дверей — и в ножи.
— Только так, — согласился Шарко. — Иначе их не достать.
— А если придется пострелять? — уточнил Мацкевич.
— Придется, — значит, придется! — рассердился Ларин. — Лучше, конечно, без шума. А не получится — пошумим. В любом случае до темноты доты должны быть нашими! — жестко закончил он.
К концу дня вся группа сосредоточилась за камнями. Ближе к сумеркам запахло тушеной капустой и эрзац-кофе. Немцы высыпали на площадки у входа в доты, не спеша ели, разливали по кружкам кофе. И вдруг перед ними возникли молчаливые тени. Бой был коротким. Без шума, правда, не обошлось. Кто-то успел схватиться за шмайсер, кто-то разрядил парабеллум, грохнула граната… Припав на колено, Седых веером бил в сторону удирающих по берегу немцев. Потом матюгнулся и досадливо сплюнул.
— Ушли, — доложил он подбежавшему Ларину. — Теперь жди гостей.
— Хозяев, — уточнил Ларин. — Ладно, Захар Иваныч, не расстраивайся. Главное — доты наши. Всем — внутрь!
Задраить двери и приготовиться к бою. Радист! — крикнул он. — Сообщи «Березе», что «группа семь» на месте.
Если бы Ларин видел, какое ликование вызвала эта весть в блиндаже полковника Сажина! Загудели зуммеры телефонов, забегали посыльные, зашевелились плавни. Из кустов и камышей выплывали лодки, плоты, катера, баркасы, словом, все, что могло держаться на воде.
С вражеского берега взлетели ракеты, потянулись трассы пулеметов, взметнулись фонтаны разорвавшихся снарядов. Но огонь велся не прицельно. Артиллеристам и пулеметчикам что-то сильно мешало — какие-то трассы прошивали ночь вдоль реки, вынуждая немцев переносить огонь на цели, расположенные на своем берегу.
Заговорили наши пушки, создавая огневую завесу для десанта. Усилили огонь и немцы. Разбит один плот, другой. Прямое попадание в лодку. Разлетелся в щепки баркас.
А в дотах стояли насмерть оглушенные и чумазые от пороховой гари разведчики. Двери давно выбиты. Крыши сорваны. Стены продырявлены. Немцы выкатили орудия на прямую наводку и расстреливали доты в упор. Пехота накатывалась вал за валом. Ее встречали гранатами, короткими очередями из автоматов, шмайсеров, полуразбитых пулеметов. У развалин дотов осталось по два-три человека. Одни не могли ходить, но могли стрелять. Другие уже не стреляли, но кое-как двигались и подносили боеприпасы.
И только один человек был без единой царапины — лейтенант Зуб. Он перебегал с места на место и косил из немецкого пулемета накатывающиеся цепи.
— Как там… наши? — свистящим шепотом спросил Ларин.
— Порядок! — бодро ответил Зуб. — Уже зацепились за берег. Сам видел, как с лодок на песок прыгают люди. Да куда же ты, падла, лезешь?! — рубанул он короткой очередью по бегущему на них немцу. — Ты-то как? — обернулся Зуб к командиру.
— Ни… ничего, — нехорошо бледнея, ответил Ларин.
— Ты это брось! — всполошился Зуб. — Не раскисай! Ты же наш командир. А командир — он командир!
— Я… конечно… если бы не… — оторвал он руку от раны на животе, сквозь которую проглядывали синевато-розовые кишки.
— Вот зараза, — вздрогнул Зуб. — И перевязать нечем. Слушай, так нельзя! — взмолился он. — Дай хоть рубахой, что ли!
— Не… нельзя… Грязная.
— А-а! Думаешь, твоя лапа чище? Погоди, командир, я сейчас, — начал он стаскивать с себя гимнастерку. — Вот, гады, опять лезут. Шарко, прикрой!
Истекающий кровью Шарко высунулся из-за бетонной глыбы и секанул по бегущей цепочке. Тем временем Зуб снял с себя рубаху, разорвал ее и туго перевязал распоротый живот Ларина.
«Вот ведь незадача, — сокрушался Зуб. — Умрет парень. Как пить дать, умрет. Совсем ведь мальчишка, ему бы жить да жить…»
Где-то внизу, у самого среза воды, гремело раскатистое «ура», на кручу карабкались бойцы, одна за другой приставали лодки, подтягивались плоты. А у разбитых дотов нет-нет да и раздавался выстрел.
«Значит, еще на все… Есть и живые, — подумал Зуб и отбросил умолкнувший пулемет. — Все, последняя граната, да и та немецкая… Шарко мертв. Командир не жилец, а я… Если немцы закрепятся у этих развалин, сколько наших ребят поляжет на откосе… Что же делать? Что я могу с одной-единственной гранатой, хоть и противотанковой? Могу! — вдруг решил он. — Могу! Лучше так, чем плен. И ребят спасу немало».
Когда на площадку возле дота высыпало десятка два автоматчиков, из-за развалин шагнул Зуб. В руках — граната с выдернутой чекой.
— Не стрелять! — крикнул офицер.
Но это не помогло. Лейтенант Зуб прыгнул в самую гущу немцев и разжал пальцы. Взрыва он уже не слышал. Но его слышал Седых. Он лежал с простреленными ногами у соседнего дота и видел, во что превратилась темно-зеленая куча немцев.
«Ну что ж, — подумал он, — Зуб поступил правильно. У меня нет гранаты, но последний патрон имеется».
Седых повернулся на бок и достал из кармашка-пистончика заветный патрон.
«Главное — не потерять сознания, — думал он, заряжая пистолет. — Главное, успеть… Не-е-т, живым меня не возьмете! — скрипнул он зубами, глядя на приближающиеся тени. — Нажму, как только подойдут», — решил он и приставил пистолет к виску.
XXIV
Поблескивающий лаком «опель-капитан» вырулил на дорогу и вскоре догнал идущую к передовой колонну. Солидно и сдержанно сигналя, «опель» обгонял набитые солдатами грузовики, длинноствольные пушки и танки. Надменный оберст едва обращал внимание на приветствия офицеров, а сидящий за рулем мрачный вахмайстер ловко лавировал между танками и машинами. Когда какой-нибудь водитель не уступал дорогу, из окна высовывалась свирепая собачья морда и так облаивала нахала, что того мгновенно сметало к обочине.
