— Рядом, Рекс! Рядом! — похлопал по бедру Крайс.
Рекс понимающе вильнул хвостом и поплелся за новым хозяином.
А Громов хлюпнул носом, скрипнул зубами, резко повернулся и бросился к своему «опелю».
Крайс опять стал необычайно надменным и строгим. Он заметил, как возбужден комендант, отметил и то, что у всех офицеров расстегнуты кобуры.
«Надо их встретить подальше от машины», — подумал Крайс и прибавил шагу.
— Господин полковник, — несколько развязно обратился к нему комендант, — вы видели, к чему привел ваш приказ? Не могли бы вы?…
— Что-о-о?! — взвился Крайс. — Мой приказ?! Это не мой приказ! Это приказ фюрера! Да как вы смеете?! Я велю вас арестовать!
— Я охотно подчинюсь любому вашему приказу, — не сдавался комендант. — Но прежде объясните, как понимать ваши уточнения? У меня приказ — взорвать мост в тот момент, когда по нему пойдут русские танки.
— Вот именно!
— Но вы говорите, что мост нельзя взрывать, пока на левом берегу будет хоть один немецкий солдат.
— Вот именно! — еще громче закричал Крайс.
Всполошившись от крика, подал голос и Рекс. Он так рыкнул на коменданта, что тот невольно сделал шаг назад, а в голосе мгновенно пропала развязность.
— Но мне велено этого не ждать, — продолжал комендант. — Мне велено взрывать мост вместе с русскими. А те, кто их пропустил, пусть перебираются на этот берег как могут.
— Вы с ума сошли! — неподдельно удивился Крайс. — Кто мог отдать такой бесчеловечный приказ?
— Командующий армией. А вас, господин полковник, прошу показать письменное подтверждение ваших полномочий.
— Вы же видели мое удостоверение.
— Этого мало. У вас должна быть бумага из штаба армии. Это как минимум. А раз вы из Берлина, то и бумага должна быть оттуда.
— Вот как! Значит, вас интересуют документы личного представителя фюрера? — усмехнулся Крайс.
— Так точно.
— Вы хотите знать, имею ли я право действовать от имени фюрера?
— Так точно.
— Ты слышал, Рекс, чего хочет этот наглец? Как думаешь, удовлетворим его любопытство или пожалеем?
Рекс обнажил желтоватый клык. Если бы комендант знал, что означает эта улыбка, он сразу сбежал бы подальше, и, вполне возможно, это было бы его спасением. Но он стоял на месте и ждал…
— Рекс считает, что ваша настойчивость заслуживает наказания, — жестко сказал Крайс и полез во внутренний карман.
Громов хорошо видел эту сцену.
«Все, хана», — подумал он и передернул затвор автомата.
Но Крайс вместо документов выхватил пистолет, не повышая голоса, процедил: «Именем фюрера!» — и пристрелил коменданта.
Эсэсовцы бросились к оберсту.
— Сдать оружие! — крикнул старший.
— Пожалуйста, — улыбнулся Крайс и протянул новенький вальтер с серебряной пластинкой, прикрепленной к рукоятке.
«Товарищу по партии — на дружбу! Гудериан», — прочитал эсэсовец выгравированную на пластинке надпись.
Все в изумлении переглянулись.
— Прошу прощения, — почтительно вытянулся эсэсовец, возвращая пистолет.
К этому моменту Крайс уже довольно далеко отошел от машины, и Виктор не слышал ни слова. Но он видел, что Германа окружили и разоружили.
«Все, теперь действительно хана, — решил он. — Германа мне не спасти. А мост надо сохранить».
Виктор открыл капот «опеля». Помотал головой, поцокал языком. Тут же подошли немцы и начали давать советы, как завести машину. Виктор решительно отказывался и повторял по-немецки только одно:
— Я сам. Я сам.
Кто-то отошел, кто-то стоял рядом, кто-то покуривал у перил. А время шло. И тогда Виктор открыл багажник.
Сверху лежали канистры. Под ними — два ящика взрывчатки. А между ящиками — граната. Чтобы выдернуть чеку, достаточно накинуть проволочную петлю на замок приоткрытой крышки багажника, а потом резко открыть ее до конца — чека вылетит мгновенно. Виктор не раз проверил это на гранате без взрывателя. Но сейчас… Он знал, какой силы будет взрыв, знал, что погибнет, но знал и другое — от проводов не останется и следа.
Виктор наклонился. Накинул проволочку. Скосил глаза влево… вправо…
«Три секунды — это целая жизнь», — вспомнил он слова Крайса. — А может, Герман прав? — мелькнула мысль. — Попробуем!» — решил Виктор и резко открыл крышку.
Щелчок — и чека выскочила. Прыжок! Второй! Третий! Еще прыжок — и Виктор за «фердинандом».
Именно в эту секунду Крайс вложил пистолет в кобуру, покровительственно улыбнулся и коротко бросил окружившим его эсэсовцам:
— Разойтись! Всем выполнять при…
И вдруг раздался такой страшный взрыв, что не осталось следа ни от «опеля», ни от стоящих рядом немцев. Даже «фердинанда» и то завалило набок.
Спасло Крайса только то, что он был достаточно далеко и основную силу взрывной волны приняли на себя окружившие его эсэсовцы. Когда он пришел в себя и выбрался из-под груды тел, не узнал моста. Перил — как не было. Пролом в середине перекрытия. Торчащие обрывки красных проводов. И такая чистота, будто по мосту прошлись веником — на тридцать метров от пролома ни людей, ни машин.
«Ну что ж, мы свое дело сделали. Потери минимальные: один погиб, другой слегка контужен. Если бы все мосты брали такой ценой!» — подумал Крайс и побрел навстречу подходящей к мосту колонне краснозвездных танков.
А рядом, припадая на ослабевшие лапы, тащился оглушенный Рекс. Через каждые два-три шага он останавливался, ложился на живот и тряс чугунной головой.
— Вперед, — тянул его за поводок Крайс. — Только вперед. Могут налететь немецкие самолеты.
Но Рекс останавливался все чаще и чаще. А потом вообще отказался идти.
— Что с тобой? — недоумевал Крайс. — Ты же цел. И оглушило не больше, чем меня.
Рекс и сам не знал, что с ним. Но какая-то неведомая сила не просто держала его на месте, а тянула назад. Рекс подчинился ей и пополз к покосившемуся «фердинанду». Чем ближе железная махина, тем собраннее становился Рекс. Вот он приподнялся. Вот встал на ноги. Зажмурился. И вдруг так ликующе, так радостно залаял, так стремительно бросился к «фердинанду», что Крайс все понял — Рекс учуял запах хозяина.
Когда из подошедших «тридцатьчетверок» высыпали танкисты, они увидели более чем странную картину: привалившись к гусеницам «фердинанда», сидели два немца, а между ними прыгала здоровенная собака и, радостно повизгивая, лизала то одного, то другого. Но они удивились еще больше, когда из подлетевшей «эмки» выскочил черноглазо-раскосый подполковник и с распахнутыми объятиями бросился к фрицам.
— Живы! Все живы! — ликовал он.
— А как… плацдарм? Как мои ребята? — разлепил губы Виктор.
— Все в порядке. Получилось, как ты задумал. Вот только…
— Что? — встрепенулся Виктор.
— Потери большие. Нет Зуба. Не дался живым Седых. Тяжело ранен Ларин. Но то, что они сделали…
И тут Громов не выдержал.
— Да что же это такое?! — не скрывая слез, воскликнул он. — Когда же это кончится?! Два с лишним года я только и делаю, что хороню друзей! Так же некому будет жить!
— Я тебя понимаю, — топтался рядом Галиулин. — Но мы с них спросим! — яростно прищурился он. — Так спросим, что навеки забудут дорогу в Россию! А насчет того, что некому будет жить, не беспокойся, — улыбнулся он. — Тыл у нас надежный. Можешь убедиться сам, — раскрыл он планшет и достал фотографию.
Виктор взял снимок и в первый момент ничего не понял. На него смотрела молодая миловидная женщина с прелестным ребенком на руках.
— Это… кто? — спросил он, чувствуя, как где-то под сердцем сладко заныло.
— Откуда я знаю? — пожал плечами Галиулин. — Просили передать, я и передал. Может, что-нибудь написано на обороте?
— Герман, я не могу. Что-то с глазами… Прочти, — протянул он фотографию.
— Давай-давай. Ого, да тут кинозвезда! Интересно, что могут писать кинозвезды фронтовикам? Так, читаю. «Дорогому папуле! Ждем с победой. Скучаем, любим! Валя, Маша».
— Какая Валя? Какая Маша? — не верил ушам Виктор.
— Маша, как я понимаю, жена, — предположил Галиулин. — А Валя — дочь.
— Дочь? У меня — дочь? Не может быть. Ура-а-а, у меня до-о-очь! — закричал Виктор.
К нему бежали знакомые и незнакомые люди, обнимали, тискали, что-то совали в руки. А Виктор кричал на весь белый свет:
— До-о-очь! У меня родилась до-о-очь!
Тем временем саперы заделали пролом, и танки двинулись по мосту. Лязгали гусеницы, ревели моторы, что-то кричали люди, но даже этот гул не мог заглушить ликующего лая Рекса и счастливого голоса капитана Громова:
— До-о-очь! У меня родилась до-о-очь!
XXV
Палата № 17 даже среди медперсонала пользовалась дурной славой, о раненых и говорить нечего. Рассчитана она на четверых, но лежало в ней семеро. Правда, трое здесь жили постоянно, а стоящие у стен четыре койки только успевали перестилать. Как ни старался полковник Дроздов вернуть палате доброе имя, ничего из этого не получалось: ни один раненый не вышел из палаты своим ходом — отсюда их только увозили, и только в морг.
