А он едва все не испортил, вот же идиот!
Восток долго и тягуче выдохнул и уже спокойно посмотрел на Питона.
— Я не должен был всего этого вам говорить, — сказал он. — Извините.
— Это точно... — буркнул в ответ уже не Питон, а громадный сивый скавен, стоящий позади командира.
Сам командир добытчиков пристально, усталым, тяжелым взглядом смотрел на человека.
— Люди, парень, часто не глядя повторяют то, что говорит вожак. И особенно они любят кричать «Распни!».
Он как-то нехорошо, резко дернул шеей и отвернулся. Постоял несколько секунд, глядя в никуда. Развернулся обратно.
— Чего уж там люди Гацевского от тебя хотели — я не знаю. По мне — так на шпиона ты точно не похож. Чтобы быть хорошим шпионом здесь, тебе, парень, не хватает, как минимум, хвоста и шерсти, — скавен впервые за разговор улыбнулся. — И, будь ты шпионом — вряд ли бы ты сюда вернулся, тем более — с ней... — он кивнул на все еще испуганную девушку. — А вот по поводу твоей цели поговорить точно стоит.
Внезапно Сивый, стоявший чуть позади всех и глядевший во время разговора все больше назад, протянул руку и забарабанил по Питонову плечу:
— Иваныч, гляди...
Добытчики обернулись все разом, Крыся вскинула потупленный было взгляд, Восток сделал шаг вперед, да так и замер.
Сначала ему показалось, что со стороны Бибиревской, растянувшись во всю ширину улицы, от дома до дома, идет прямо на них темная цепь каких-то непонятных, бесформенных существ. Восток сощурился, пытаясь разглядеть их получше, но увидел только шевелящуюся, будто кипящую темноту. Те, из кого состоял этот невообразимый строй, будто бы постоянно менялись друг с другом местами, не разрывая при том цепи, не образуя ни малейшего промежутка. Они шли рывками: вот строй замер, и в нем видно только дрожащее, перекатывающееся шевеление, а вот — шагнул, а может быть, прыгнул, разом преодолев метров пять, и снова — как одно целое.
Питон медленно, как во сне, повернул голову, вскинул руку и так же медленно, словно сквозь воду, махнул ею в сторону вестибюля. Губы его двигались, но Восток почему-то не слышал слов.
— Не... слышу... — свой собственный голос донесся до Востока как из колодца. Слова вязли, звуки были похожи на те, что издает виниловая пластинка, если замедлить ее пальцем почти до неподвижности. Он попытался протянуть руку к Крысе — его рука, как и Питонова, будто угодила во что-то плотное, невидимое и вязкое, как желе.
— Крыся... — ...рыся... ыся... Вниз... низ... из...
Девушка даже не повернула головы. Она смотрела на катящуюся стену, как завороженная. Рука Востока наконец дотянулась —он схватил ее за плечо, начал притягивать к себе и...
Ощущение было, словно под самыми ногами произошел взрыв — бесшумный, но ошеломительный. Воздух, до того сжатый, спрессованный, внезапно снова стал легким и невесомым. Вместо плавного усилия у Востока получился рывок — Крыся пулей влетела прямо в сталкера, они рухнули и кувырком прокатились по асфальту. Рядом тяжело упал кто-то из скавенов, слепо заскреб руками, пытаясь подняться и не находя опоры.
— Крыся! — Восток попробовал встать. Ноги слушались плохо, в ушах шумело. Девушка, распластавшись, навзничь лежала прямо перед ним, глаза ее закатились. — Крыся!
— Вниз! Вниз все! — хриплый голос Питона. Восток с трудом поднял голову. Питон — бледный, ни кровинки в лице, панаму сорвало и унесло — пытался поднять с колен Малыша. Тот маятником раскачивался из стороны в сторону, зажимая руками уши и страшно хрипя. Огромный Сивый, будто пьяный, спотыкаясь и приволакивая ногу, старался дойти до лежащего навзничь четвертого скавена, руки которого все еще судорожно дергались.
Восток мельком взглянул вперед, в сторону Бибиревской, — мрачная стена уже выкатилась, выперла из теснины домов, из панельного ущелья и растекалась теперь по пустырю между гипермаркетом и заправкой. На улице, между девятиэтажек, стену скрывала тень, а сейчас ее часть угодила в широкую, щедрую полосу лунного света, пробившегося сквозь дыру в облаках. Ох ты ж, мама дорогая... Никаких существ, никаких фигур в стене не было! От Бибиревской на него и на скавенов полз иссиня-бурый клокочущий туман. Он шел, как прилив, как наводнение, — бурлящий гребень высотой метров пять, и двигался теперь не рывками, а плавно. Лунный свет, кажется, в него не проникал, но зато иногда где-то в глубине тумана беззвучно вспыхивали разряды мертвенного синего блеска.
«Туча, — подумалось Востоку. — Огромная, севшая на землю грозовая туча». И тут же, в той самой точке, куда он смотрел, проблеснуло длинным, многохвостым языком — остро, ярко и гибельно.
...Крыся говорила, что в последние несколько лет грозы в этой части Москвы стали частым явлением, невзирая на время года. Но... наземные?..
...Что ж мы, идиоты, сотворили с нашим миром — что даже незыблемые ранее законы природы пошли вразнос?..
Восток встрепенулся. Он подхватил лежащую девушку на руки, снова чуть не упал — ять-переять, до чего крепко все же приложило! — и, пошатываясь, тоже побрел к лестнице перехода, в темноту. Сухопутная туча за спиной беззвучно играла сполохами. Стертые ступени, проржавевшие, но все еще целые полозья для колясок — Восток торопился, как мог. Спустившись вниз, он перекинул свою ношу через плечо и на ощупь пошел вдоль стены. На двадцатом шаге рука сорвалась в пустоту, но тут же ткнулась во что-то железное — холодное, гулкое, тяжелое. Дверь шлюза. Дошли. Сзади — топот шагов, шуршание чего-то тяжелого, влекомого по полу — Питон и второй, здоровенный сивый скавен, тащили своих контуженых. Проблеснуло фонарем — Восток зажмурился, но тут же открыл глаза. Так и есть, вход в шлюз — в стене перехода, в нише тяжко сидел массивный гермозатвор, когда-то крашенный мышино-серой масляной краской. Сталкер осторожно посадил бесчувственную девушку рядом с дверью и ринулся обратно. Дела скавенов были неважны — Малыш, опираясь одной рукой на стену, а другой, повиснув на шее Питона, на подгибающихся ногах ковылял к шлюзу в самом начале перехода. С лестницы доносилось надсадное кряхтение — Сивый, оставшийся на ногах, пытался спустить того, который упал. Восток завернул за угол, буквально взлетел по ступенькам, подхватил бесчувственного под руку, взвалил на себя — и вместе с Сивым потащил его вниз. Тут же потемнело в глазах, стали нетвердыми ноги. «Контузило все-таки...» —пронеслось в голове. К концу лестничного пролета Восток почти не чувствовал себя. Из перехода, грохоча тяжелыми ботинками, подбежал Питон, тоже подставил спину — втроем они протащили раненого до шлюза. Питон прикладом автомата несколько раз ударил в дверь — череда коротких и длинных пауз. В двери почти тут же заскрежетало, заскрипело щемяще — и дверь подалась, пошла, изнутри прорвался, ударив в лицо, поток теплого воздуха и загорелся где-то под потолком тусклый свет. Из шлюза кто-то ринулся к ним навстречу, чьи-то руки сняли с Востока неподъемную тяжесть раненого скавена, затем подхватили было и его самого, но он высвободился, сам приподнял за подмышки Крысю, волоком потащил ее в коробку шлюза. Внутри стало тесно, кто-то что-то кричал, кто-то возился с затворами, запечатывая шлюз обратно, все они мельтешили, мельтешили перед глазами... Наконец дверь шлюза с гулким хлопком захлопнулась, и в этот момент сознание Востока померкло.
Глава 21
ЗАКЛЯТЫЙ ДРУГ
Сухопутную тучу Кожан заметил непростительно поздно — слишком был занят разговором Питона и дочери. Только когда Питонов дозорный внизу зашевелился и затряс командира за плечо, Кожан глянул влево и тут же обомлел.
Кативший со стороны Бибиревской вал выглядел жутко — иссиня-черная клокочущая пелена с беззвучными страшными вспышками тысячевольтовых дуг внутри. Глядя на то, как быстро ползет граница тумана, Кожан моментально понял, что опоздал. Не вырваться, не успеть. Даже если выскочить сейчас прямо из окна и рвануть что есть мочи, до девятиэтажек он не добежит — далеко. И Питоновы людишки, пусть и перепуганные, заметавшиеся, его тоже не упустят — пошлют пулю вдогонку. Просто по привычке. У любого, кто сейчас по поверхности ходит, инстинкт такой — на любое резкое движение сначала пальнуть, а потом уже спрашивать, кто идет... И расстояние небольшое, не промазать сослепу. На седом загривке Кожана выступил холодный пот. Попал. Вот так оно всегда и бывает — быстро и глупо. Эх, прости, дочка, папку своего непутевого...
Питон внизу замахал было рукой (ишь раскомандовался, Чапаев, мама его лошадь...) и вдруг как будто замер. Однако удивиться этому Кожан не успел — внезапно стало трудно дышать, а на уши надавила невидимая упругая сила. Перед глазами поплыли красные круги, заколотило бешено в ушах сердце. Легкие будто выдавливало наизнанку, выворачивало прямо из груди — воздуха, воздуха!.. Темнота в комнате неожиданно стала совсем непроглядной. И тут в голове алтуфьевского вожака будто бы щелкнул выключатель. За двадцать лет, которые Кожан прожил в метро, он привык контролировать, обдумывать не то что каждый поступок, а каждый жест, каждый кивок головы. А иначе никак, иначе сожрут, и быстрее всего — свои же. Контроль этот въелся в кровь, в кость, стал второй его натурой. Пожалуй, благодаря этой привычке Кожан и стяжал во многом свое высокое положение. Казалось, куда уж без нее. И тут контроль исчез. Прекратился, будто отключили. Не перед кем было держать себя вожаком, не для кого грозно хмуриться. Он, Кожан, просто задыхался сейчас в темной комнатушке брошенного магазина, и ему было решительно все равно, как это выглядело со стороны. Ему хотелось жить. Страшно хотелось жить. Он затравленно огляделся в поисках хоть какого-то света. Свет — это открытое пространство, это воздух. Воздух — это жизнь. Глаза Кожана вылезли из орбит, перед взглядом бешеной толчеей замельтешили кроваво-красные точки. Где же свет?!.
