аварийный сигнал заметил вспомогательный корабль. К этому времени Сандос оказался настолько истощенным, что залеченные раны на его руках открылись, а соединительные ткани порвались на куски. Он умер бы от потери крови, если бы люди Обаяси вовремя не заметили его.
Брат Эдвард понимал, что, по всей видимости, лишь он один из всех собравшихся в этом приюте искренне верил, что Эмилио действительно повезло остаться в живых. Даже Джон Кандотти занимал двойственную позицию, потому что смерть была бы к Сандосу добрее общества, а Бог милостив.
Эдвард не знал, что думать по поводу убийства Аскамы и народных волнений на Ракхате, якобы спровоцированных миссионерами-иезуитами. Но если Эмилио Сандосу, искалеченному, беспомощному, предельно одинокому, пришлось торговать собой, кто вправе осуждать его? Только не Эдварду Беру, имевшему представление о силе этого человека и о том, что пришлось ему претерпеть, чтобы прийти в такое состояние, в котором он был обнаружен на Ракхате. Иоганн Фелькер, напротив, считал Сандоса просто-напросто опасным мошенником, докатившимся до отвратительных эксцессов при полном отсутствии внутреннего контроля. Мы есть то, чего боимся в других, подумал Эдвард… кстати, интересно, каким образом Фелькер проводит свое свободное время.
В дверь негромко постучали. Эдвард бесшумно поднялся и вышел в коридор, оставив открытой щелочку в двери за собой.
– Спит? – спросил Отец-генерал.
– Да. Проспит еще несколько часов, – проговорил брат Эдвард. – Когда у него начинается рвота, мне приходится вкалывать ему програин, который его вырубает.
– Отдых пойдет ему на пользу. – Винченцо Джулиани потер ладонями лицо и испустил долгий и неровный вздох. Посмотрев на брата Эдварда, он покачал головой: – Сандос признал справедливость всего, сказанного против него. Но я готов присягнуть в том, что, читая, он испытывал подлинное недоумение.
– Владыка, могу я говорить откровенно?
– Конечно. Слушаю.
– Не могу ничего сказать об убийстве. Но я видел в нем подлинный гнев. Точнее, я видел в нем потенциал для насилия, впрочем, обращенный против себя самого. Однако, отче, вы только читали медицинские отчеты, а я видел…
Брат Эдвард умолк.
Он никогда не рассказывал об этом никому, даже Эмилио, всегда молчавшему в те ранние дни, даже тогда, когда он был слишком слаб для того, чтобы подняться с постели. Возможно, его отчеты носили слишком медицинский характер. Быть может, Отец-генерал не представляет себе, насколько разрушительна для человека содомия, в каком отчаянии пребывал Сандос…
– С ним обходились чрезвычайно жестоко, – без обиняков проговорил брат Эдвард, глядя на Отца-генерала, пока Джулиани не моргнул. – Он не из тех, кто наслаждается болью. Если его телом пользовались, то это приносило ему не наслаждение, а муку.
– Не думаю, чтобы это занятие кому-то приносило особое удовольствие, Эд, но я согласен с вашей точкой зрения. Эмилио Сандос – отнюдь не погрязший в пороке содомит.
Подойдя к двери, Джулиани помедлил, прежде чем войти внутрь. Люди по большей части устроены просто. Они ищут безопасности, власти, ощущения собственной необходимости, уверенности, компетентности… дела, за которое стоит бороться, проблемы, которую надо решить, подходящего для себя места. Возможностей много, но если ты понял, что ищет человек, то начинаешь понимать его.
И, глядя на экзотическое лицо в обрамлении темных волос и белых простыней, Отец-генерал наконец прошептал:
– Так что же, во имя Господа Иисуса, представляет собой этот человек? – Над этим вопросом он размышлял тем или иным образом, постоянно и с перерывами, уже шесть десятков лет. Отец-генерал ответа не ожидал, но тем не менее получил его.
– Это душа… – проговорил Эдвард Бер, – …подлинно взыскующая Бога.
Винченцо Джулиани посмотрел на невысокого толстячка, остававшегося в коридоре, потом на Сандоса, лечившего свою плоть сном, и подумал: «Что, если так оно и было с самого начала?»
* * *
ЭМИЛИО ПОШЕВЕЛИЛСЯ уже в середине ночи. Заметив, что ночник рядом с его кроватью включен, он негромко проговорил хриплым со сна голосом:
– Со мной все в порядке, Эд. Не беспокойся. Ложись спать.
Не услышав ответа, он приподнялся на локте и повернулся, но увидел рядом с собой не Эдварда Бера, а Винченцо Джулиани, который заговорил прежде, чем Сандос успел извергнуть слова, складывавшиеся в его мозгу.
– Прошу прощения у вас, Эмилио, – проговорил он, пряча за холодной уверенной интонацией тот риск, на который шел. – Вас осудили заочно люди, не имевшие права судить. Я даже не могу представить себе, как нам следует извиняться перед вами. Я не ожидаю того, что вы простите меня. Или любого из нас. Но тем не менее простите.
Он следил за тем, как его слова дождем впитываются в иссохшую землю. Значит, вот как Сандос воспринимает ситуацию.
– Если вы готовы помочь нам, мне хотелось бы повторить попытку. Я понимаю, что это будет нелегко, но я думаю, что и вам нужно рассказать свое понимание всей истории, и мы хотим услышать его.
Обращенное к нему лицо стало непроницаемым, гордость на нем боролась с изнеможением, не имеющим ничего общего со сном.
– Убирайтесь, – промолвил наконец Эмилио Сандос. – И закройте за собой дверь.
Джулиани так и поступил и уже собирался отправиться в собственную комнату, когда вдруг услышал за спиной звук, заставивший Отца-генерала остановиться. Собственно говоря, это была авантюра: попытка понять, как может сейчас чувствовать себя Сандос. Но, услышав этот звук, Винченцо Джулиани заставил себя остаться в коридоре. Припав головой к деревянной двери, упираясь ладонями в дверную раму, он слушал, пока рыдания не умолкли, и познал, как звучат безутешная скорбь и безвыходное отчаяние.
Глава 18
«Стелла Марис»
Сентябрь 2039 года по земному исчислению
– МНЕ НЕ НАДО, СПАСИБО, – сказал Эмилио.
София вздохнула:
– Три.
– У меня вместо руки скорее нога, – проговорил Д. У., с отвращением глядя в собственные карты.
– Я опытный хирург, – заявила Энн. – Могу помочь… проблема поправимая.
Эмилио рассмеялся:
– При этой сдаче ничего не сделаешь. Пас.
– Мне одну, – сказала Алану Энн.
– Раздающий берет три. Сандос, между прочим, это покер с обменом. Так что всегда пасовать необязательно, – терпеливо объяснил Алан Пейс, выставляя собственные три карты. – Можете тащить.
– Атлет у нас Робишо, – невинным тоном проговорил Эмилио. – Он там сейчас что-то тянет. А я пасую.
– Меня в это дело не вмешивайте, – крикнул Марк из маленького спортивного зала, расположенного рядом с кают-компанией.
– Как здорово, что у вас, ребята, нет лучшего дела, чем играть в карты, – прокомментировал Джимми с мостика, где они с Джорджем изучали последовательные снимки просторного района между центральным солнцем и двумя периферийными, надеясь найти знаковое различие – нечеткую линию или сдвинувшуюся точку, способную оказаться сдвинувшейся по орбите планетой. Они уже не первую неделю кружили при тяготении в четверть земного над плоскостью системы альфы Центавра, и это занятие всем уже безумно надоело. – А некоторым здесь приходится по-настоящему работать.
– Если хочешь, мы с Энн можем удалить тебе аппендикс, – предложил Эмилио, чуть возвысив голос. Он снова посмотрел в свои карты: – Две вижу, на две повышаю.
София и Энн спасовали. Алан вбросил еще два выращенных в трубе Волвертона арахисовых орешка.
Джордж, объявив перерыв, вплыл в кают-компанию, через плечо Энн заглянул в брошенные ею карты.
– Трусиха! – объявил он. – А я бы сыграл! – Она бросила на него свирепый взгляд, однако Джордж звучно чмокнул ее в шею. Четверть земного тяготения – такая забава.
Эмилио добавил еще четыре орешка, потом еще четыре и откинулся на спинку стула, щурясь сквозь воображаемый сигаретный дымок.
– За восемь бобов, Пейс, можете узнать мой расклад.
Проигнорировав узнаваемую фразу Хамфри Богарта[60], Алан принял пари. Сандос будет играть с чем-то или ни с чем вообще.
– Пятерки? Ты блефовал с парой пятерок? – воскликнул Алан, когда они открыли карты. – Сандос, я тебя никогда не пойму! Почему ты не вытащил три карты?
Восторженно улыбнувшись, Эмилио пожал плечами:
– Пятерки могут побить четверки, так? Моя сдача. Раскошеливайтесь, леди и джентльмены, раскошеливайтесь.
Получив карты и разглядывая их, все невольно поддались заразительному веселью, распространявшемуся от Эмилио вокруг стола.
– Идеальная физиономия для покериста, – покачал головой Д. У. – Смеется всему. Хороший расклад, радуется, плохой – тоже смеется.
– Верно, –
