«Мое! Хочу!» — заверещала голодная пустота внутри.
— Ваше Высочество… — начал кастелян, но Шу махнула рукой: молчать.
Что это? Ловушка? Подарок богов? Ошибка? Или… Нет. Светлый не может быть преступником. Надо немедленно исправить недоразумение!
«Мое!» — заплакала пустота, и Шу вздрогнула от боли: показалось, что у нее отняли что-то очень дорогое и важное. Но она сжала зубы и шагнула к дверям, намереваясь немедленно освободить светлого шера — боги, он же совсем не владеет собственной магией! Нити смерти и жизни так плотно переплелись, связывая друг друга и золотую сердцевину магии искусства, что юноша, наверное, и не знает, что он шер. Иначе не позволил бы надеть на себя ошейник…
Запутавшаяся в сумбуре голода и долга Шу сделала еще шаг к нему, и вдруг поняла: страха не слышно! Ни страха, ничего — золотой кокон ограждает разум и эмоции шера.
— Кто это? Откуда? — спросила она, мимолетно удивившись металлическому звону своего голоса.
Вместо ответа кастелян вспыхнул ужасом и попятился. Второй раб — Шу только сейчас заметила его — задрожал и съежился. А шер… шер, наконец, встряхнул головой, взглянул на неё, и его барьер прорвался.
Изумление. Восторг. Любопытство. Надежда. И ни следа страха или неприязни — наоборот, глаза его звали: подойди, дотронься!
«Мое! Мое-е!» — захлебнулась отчаянным криком пустота внутри.
«Мое», — согласилась Шу и приблизилась к юноше: не касаясь пола, безумным видом вгоняя Биуна и второго раба в панику… Да плевать на них, на все!
Она коснулась спутанных прядей. На миг показалось, что нити светлого дара обвивают руки, поднимаются, оплетают её всю — нежно и горячо, словно поцелуи любовника. Шу провела ладонью по волосам юноши, подняла его лицо за подбородок… В синих, как разряды молний, глазах сияло восхищение, смешанное с азартом и желанием. Четко прорисованная бровь была рассечена, под светлой кожей скулы наливался синяк, на разбитых губах запеклась кровь.
Шу вздрогнула от удовольствия, почувствовав его желание и боль: треснувшее ребро, затекшие от веревок руки, ушибы и ссадины. Она судорожно втянула воздух сквозь сжатые зубы: боги, как же сладко! Хочу! Оттолкнула его, заставив опустить голову. Прикусила губу, останавливая себя. Бросила опасливо мнущемуся у дверей кастеляну:
— Сколько?
Тот вздрогнул и пробормотал:
— По десять, Вашсочство…
— Баль, заплати за обоих, — велела Шу и забыла о ней и о работорговце.
Она снова коснулась макушки шера и замерла: казалось, сквозь пальцы струится утреннее солнце, ветер, пахнущий луговыми травами, ласкает и согревает. Чудо, настоящее чудо! Это чудо нужно ей, необходимо, как воздух!
Но так нельзя. Надо развязать его, снять ошейник. Отпустить.
«Нет, мое!» — снова застонала голодная пустота.
«Потом», — пообещала себе Шу, опасаясь даже представить, что может быть потом, чтобы не спугнуть возможность… чего? Насмешливые боги, почему так не хочется отпускать его? Кажется, стоит снять ошейник, светлый исчезнет, а вместе с ним исчезнет что-то очень нужное…
«Хватит. Сделай, что должно!» — велела Шу сама себе и глубоко, со всхлипом вздохнула, чтобы спросить: «Как тебя зовут?» Но пронизанный солнцем ветерок вдруг взметнулся ураганом, выстудил, ударил болью потери.
«Никогда! — выл ветер вероятностей, оттаскивая Шу от золотого шера, хлестал ее по лицу: — Смерть!»
«Остановись! — приказала она обернувшему её кокону магии. — Почему?»
Стихии улеглись, словно сторожевые псы, у ее ног: настороженные, готовые вмиг вскочить и броситься на защиту хозяйки.
«Невозможно», — вздыхали они, и Шу понимала, чувствовала кожей: они правы. Его восторг и ласка — мираж. Стоит сделать один неверный шаг, и наслаждение обернется болью.
«Можно?» — спросила она у Источника, кладя руку на голову юноши.
Стихии промолчали, лишь слегка всколыхнулись. А может, это юноша вздохнул и, кажется, подался навстречу.
Шу осторожно провела ладонью по мокрой щеке. Коснулась пальцами губ и вздрогнула от жаркого удовольствия: показалось, он прижался лицом к ее ладони, потерся губами и вздохнул, словно прошептал её имя…
Все благие намерения, все страхи вылетели из головы, оставив затягивающую, манящую теплом и негой пустоту. И в этой пустоте Шу кружилась и качалась, словно в морской пене — может, миг, а может, вечность, она не знала и не хотела знать.
— Ваше Высочество! Шуалейда! — вдруг ворвался в наваждение сердитый голос Балусты. — Шу!
Вздрогнув, она вынырнула в реальность и встретилась взглядом с синими, затуманенными и растерянными глазами юноши. Он тоже вздрогнул, словно и его вытащили из блаженного забытья, и вдруг улыбнулся — радостно, удивленно.
— Шу! Что ты делаешь?
Она, наконец, перевела взгляд на подругу и пожала плечами. Думать, что и зачем, она все равно не могла — лишь смутно понимала, что делает что-то не то… но что? Почему?
— Ты не собираешься развязать нашего гостя? — Баль развела запястья, словно освобождаясь от веревок.
— А… да. Сейчас!
К щекам Шу прилил жар, от стыда захотелось провалиться. Боги, надо же было забыть про Баль! У нее на глазах держать шера связанным… Что за наваждение!
— Вставай, — велела она.
Шу еще раз коснулась светлого шера: с удивлением обнаружила, что кровоподтека нет, бровь цела. И ребро она исцелила, сама того не заметив — и не потеряв ни капли энергии. Напротив, она чувствовала себя полной сил, словно не лечила, а играла с каторжником в «ужасную колдунью». Только в этот раз все было иначе — все равно как если бы вместо жирной баранины она ела фруктовое суфле.
Юноша поднялся, оказавшись выше Шуалейды почти на голову. Он по-прежнему не отрывал он нее взгляда и едва заметно улыбался — доверчиво, без малейшего страха.
Шу провела ладонью по его стянутым за спиной рукам, удивилась: слишком крепко и мудрено его связали, словно не менестреля, а головореза.
— Светлого дня, — сказала она, отбрасывая веревки прочь.
— Светлого дня, Ваше Высочество, — ответил он, склоняя голову.
Глубокий, мягкий баритон обволакивал, откликался дрожью в животе. Менестрель, конечно же, менестрель! Таким голосом надо петь серенады и признаваться в любви. О да, серенады, дар искусства…
Башня Заката не позволила Шу погрузиться в мечты. Эфирные потоки снова взметнулись, обдали холодом: осторожно! Еще слово, и сказка исчезнет!
«Слово? Хорошо же! Попробуем сыграть без слов!» — подумала Шу Источнику.
— Я буду звать тебя… — на миг она задумалась: как? И тут же само собой сказалось: — Тигренком. Ш-ш, молчи.
Шу коснулась его губ, накладывая заклятие. Тигренок кивнул, принимая условия игры, а Источник утих. Даже предчувствие боли — скоро, совсем скоро! — отступило. Правда, недалеко.
