Доминик изо всех сил пытался взять себя в руки, унять острое чувство незаслуженной обиды.
– Итак, ты все это время водила нас всех за нос. Если ты можешь читать, значит, безусловно, понимаешь и человеческую речь. Понимаешь все, что происходит вокруг. Вся челядь, все домочадцы прыгают вокруг тебя на задних лапках, пытаются угадать каждое твое желание, каждый твой каприз, пытаются угодить тебе, как только могут. Ты же все это принимаешь, не давая взамен ничего. Ни-че-го.
Он непроизвольно повысил голос. Она рванулась к двери, пытаясь обойти его. Он схватил ее за плечи, резко повернул к себе лицом. В следующий момент ему пришлось перехватить ее руки, чтобы она его не исцарапала.
– Веди себя как следует, ты, маленькая дикая кошка! Он сорвал с себя галстук и. связал ей запястья. Она брыкалась и лягалась, однако босыми ступнями не могла причинить ему большого вреда. Он поднял ее на руки, отнес на кресло в том углу комнаты, где свет падал бы ей на лицо. Усадил. Пододвинул другое кресло и сам сел напротив, так близко, что их колени почти соприкасались. Глаза ее горели яростью и враждебностью, однако он не заметил в них ни тени безумия.
Он заговорил более спокойно:
– Так почему же, Мэриан? Если ты умеешь петь и читать, значит, и говорить сможешь, если захочешь. Теперь я в этом не сомневаюсь. Почему ты столько лет хранишь молчание?
Она резко отвернула голову, так, чтобы он не мог видеть ее глаза. Она больше не пыталась бежать. Свернулась в клубок, словно отвергая и его, и все окружающее. В шелковом пеньюаре поверх тонкой ночной рубашки она выглядела маленькой, хрупкой и очень женственной.
Доминик почувствовал себя злодеем. Развязал ей руки, отбросил галстук в сторону.
– Ты всегда убегаешь, когда не хочешь отвечать. Это твой способ избежать трудных вопросов, не так ли? Ты настолько убедила всех в собственном безумии, что теперь можешь делать все, что тебе вздумается. В какой-то степени это можно считать свободой, но только ты платишь за нее чертовски высокую цену.
Никакого ответа. И все же Доминик не сомневался в том, что она понимает каждое слово. Голубая жилка билась у нее на горле. И мозг ее, и язык способны воспроизводить человеческие слова, но она не собирается этого делать.
В отчаянии он глубоко вздохнул. Попытался вообразить себя на ее месте. Яркая, способная, чувствительная и восприимчивая девочка, защищенная от всех невзгод, внезапно оказывается оторванной от семьи, вырванной из своего привычного и знакомого мира. Для того чтобы выжить, она ушла от окружавшей ее действительности. В течение года, а то и больше ей и не с кем было бы говорить, даже если бы она и захотела. Он мог понять, как ужас и невероятное отчаяние могли повергнуть ее в молчание. Но почему она так и не заговорила потом, после того как оказалась среди любящих людей?
Вероятно, потому, что, однажды заговорив, она уже никогда не смогла бы вернуться в свой собственный мир, принадлежащий только ей одной.
– Молчание – это твоя ширма, да? Заговорить для тебя неизбежно означало бы вернуться в мир нормальных людей. В детстве тебе пришлось бы отвечать на болезненные вопросы о гибели родителей и о том, каково тебе пришлось в неволе. А потом, когда ты повзрослела, возвращение в нормальный мир означало бы новые обязанности. Например, тебя могли бы увезти в Лондон на поиски мужа.
Она содрогнулась. Закусила губу. Это движение побудило его продолжить.
– Многие люди страшатся брака. Однако для тебя, я думаю, самое страшное заключается в отъезде из дома. – Он вспомнил, как тяжело ей далась поездка за ворота парка. – Для тебя невыносимо удалиться на какую-нибудь милю за пределы Уорфилда. А если бы ты жила, как обычная молодая леди, от тебя бы требовалось гораздо больше.
Она вздохнула. На мгновение опустила ресницы. Если даже он и верно угадал – а Доминик теперь не сомневался в том, что это так, – она не собиралась признавать его правоту.
Он наклонился к ней:
– Поговори со мной, Мэриан. Если пожелаешь, я могу дать клятву, что никому об этом не расскажу. Но мне так хочется услышать твой голос.
«Он, наверное, такой легкий, музыкальный, – подумалось ему. – Как сказочные колокольчики».
– Может быть, ты и нашла безопасность в молчании, но ты столько упускаешь! Задушевная беседа – одно из самых больших удовольствий жизни. – С болью он припомнил бесконечные разговоры с Кайлом в те далекие дни, когда они еще дружили. Их мысли дополняли друг друга, давали толчок новым идеям. – Когда люди вслух делятся мыслями, они становятся намного ближе, даже без физического прикосновения. Слово иногда сближает даже больше, чем прикосновение.
На ее выразительном лице отразилась нерешительность. Он затаил дыхание, почувствовав, что она готова уступить. Нот сейчас она отбросит броню, ставшую частью ее самой. В то же время он осознал, что в последнем его заявлении очень мало правды. За все время он не слышал от нее ни единого слова и тем не менее чувствует невероятную близость к ней.
Выражение ее лица изменилось. По-видимому, она приняла решение. Однако, вместо того чтобы заговорить, выпрямилась, медленно опустила ноги на пол, встала, почти касаясь его туфель босыми ступнями и не спуская с него глаз. Теперь он смотрел на нее снизу вверх. Это было новое захватывающее ощущение.
Она стояла до неприличия близко. Он откинулся к спинке кресла. Что, черт возьми, у нее на уме? Он больше не верил, что она сумасшедшая, но и на обычных людей она тоже не похожа.
Глядя ему в глаза, она развязала ленту в волосах и расплела косу. Светлые волосы рассыпались блестящим благоухающим каскадом по ее спине, до самой талии. Доминик впился ногтями в подлокотники кресла, изо всех сил борясь с искушением протянуть руки и дотронуться до нее. Благодаря таким вот великолепным волосам женщины становились королевами… Из-за подобной роскоши рушились империи. В горле у него мгновенно пересохло.
– Если ты пытаешься отвлечь меня, ничего не выйдет. Ты, конечно… очень хороша, но я бы предпочел услышать твой голос, пусть даже ты обрушишь на меня поток бранных слов.
Все так же не спуская с него глаз, она развязала пояс на пеньюаре. Одно движение, и он соскользнул с ее сверкающих плеч на пол. Показалась тонкая батистовая ночная рубашка, богато расшитая, как и полагается наследнице. Узкие кисти рук выглядывали из волн кремовых кружев. Доминик не мог оторвать глаз от прозрачной ткани, под которой заманчиво вырисовывались изгибы ее изящного тела. Боже правый! Бежать! Бежать как можно скорее и как можно дальше. Однако он чувствовал, что не в силах не только двинуться с места, но даже отвести взгляд от этого гипнотического зрелища.
