Его насупленные брови, сжатые губы выражали явное неудовольствие: он давал понять недоумку, что в тюрьме также существуют важные дела, от которых отрывать не рекомендуется.
Кружка с чифирем уже совершила полный круг. Сосед, сутулый старичок, угодливо протянул пахану кружку. Лука, отстранив его руку, взял маляву. На своем тюремном веку он прочитал их не одну сотню и был глубоко уверен в том, что не существует посланий, ради которых можно было бы отложить чаепитие.
Сидельцы безучастно наблюдали за тем, как Лука читал письмецо.
Прочитав его, он принялся бережно разглаживать смятые уголки листка, как будто хотел оставить записочку себе на память.
Сутулый услужливо протянул ему кружку, в глубине души надеясь, что тот откажется в пользу других. Но Лука взял кружку с чифирем. Рука его дрогнула, и густая черная жидкость пролилась на пальцы, на живот.
Лука несколько раз взболтнул содержимое кружки, выплеснув несколько черных капель на пол, а потом с силой плеснул горячий напиток Керосину в лицо.
– А-а-а-а! Что ты делаешь, сука! – вскочил парень и метнулся к умывальнику, ополаскивать обожженное лицо. – За что?!
– Лука, ты че? – вступился за Керосина широкоплечий вор-домушник по кличке Рваный. Он уже давно устал от начальственных замашек Луки и дожидался удобного случая, чтобы пнуть его под самый дых. – За такое знаешь что бывает?
– Может, ты для начала поинтересуешься, с кем сидишь?! Почитай! – Лука швырнул маляву Рваномем Тот подобрал с пола клочок бумаги и прочитал.
Керосин стоял подле умывальника. Он усердно ополаскивал лицо и стряхивал с одежды чайные хлопья. Обожженное лицо запунцовело.
– Да его, гада, убить мало за это! – рявкнул Рваный.
– Вы что в темнило играете? – подал голос сутулый сосед Луки. По его разочарованному лицу было видно, что он больше всех сожалел о пролитом чифире и если бы не традиции тюрьмы, то он, позабыв про брезгливость, собрал бы чай и припрятал его до худших времен. – В чем дело. Лука?
– В чем дело, спрашиваешь?! – воскликнул с негодованием Лука. – А в том, что мы все запомоились за один раз! – Он зло вырвал у Рваного записку – Послушать хотите?
– Читай!
– «Братва! Будьте настороже, к вам подсадили „петуха“ с погонялом Керосин. Выделите ему место у параши, там, где положено сидеть пидорам. С приветом к вам кореша из триста седьмой», – Да его убить за это надо! Он же всех нас запомоил! – шипел Рваный.
Каждый входящий в камеру новичок обязан был объявить о своем тюремном статусе. И если законный вор входил с гордыми словами: «Я за вора!», то обиженный перешагивал порог всегда неуверенным и виновато объявлял о своей птичьей принадлежности. Если обиженному удавалось в СИЗО скрыть тот факт, что он некогда нанюхался параши, то правда все равно выявлялась на этапе или в колонии. Но всякий раз молчуна немедленно приговаривали за оплошность.
А в запомоенные причислялся каждый, кто хоть ненароком задел его пальцем.
– Тридцать человек запомоил!
Лука пнул кружку с остатками чифиря – прикасаться к ней руками было нельзя и обращаться с ней следовало с такой же осторожностью, как и с вещами туберкулезника.
– А запомоил ли? – усмехнулся Чешуя. – Кто еще в тюрьме, кроме нас, узнает, что он вместе с нами чифирь пил?
– Падла! Мы его за человека приняли, в семью взяли…
– Ты предлагаешь его убить? – спросил Лука, грозно глянув на Керосина.
На этот раз взгляд его был совершенно иным: так смотрит охотник на раненого кабана, пытаясь на глаз определить, сколько килограммов выйдет живого мяса из этой мохнатой туши.
– А что нам остается?
Керосин стоял у самых дверей. Вид его был жалок. В эту минуту трудно было поверить, что еще полчаса назад он уверенно вошел в дверь камеры с видом бывалого уркача и своим добродушием мгновенно расположил к себе всех сидельцев.
Сейчас он походил на обыкновенного опущенного, каких в каждой колонии мужики используют вместо баб.
– Да вы что, братва?! За что же?
– Что?! – шагнул навстречу Керосину Рваный. – Ты нас братвой назвал?! В петушиную стаю зачислил!
– Да я…
Мощным ударом в челюсть Рваный сбил Керосина с ног и потом долго пинал его башмаками.
– Вот тебе, пидор! Вот! – Рваный старался угодить носком ботинка в лицо Керосину. – Мы его за человека посчитали, рядом с собой посадили. А он запомоить нас решил!
Рваный успокоился только тогда, когда Керосин громко захрипел, изрыгнув на пол кровавую пену – Никак убил? – безучастно поинтересовался Лука.
– Да живой! Такая падаль, как эта, долго живет, – зло процедил Рваный сквозь зубы. И, оглядев насторожившихся мужиков, добавил:
– В общем так… Кто возьмет на себя грех и порешит падлу? Если мы не сделаем этого, тогда каждый из нас будет запомоенным… Я предлагаю кинуть жребий!
Лука оказался провидцем. Едва Рваного посадили в камеру, как он сразу понял, что именно с этим кадром в дальнейшем у него возникнут самые крупные неприятности.
Рваный был коренным обитателем тюрьмы, держался среди осужденных уверенно и делал заявку на лидерство, а вот этого Лука простить ему не мог.
Смотрящий не любил командовать, но также не привык подчиняться чужой воле и готов был спорить даже в том случае, когда правда была на стороне Рваного.
– Нас здесь тридцать человек, Рваный, но никто из нас не сидел за убийство… – упрямо заметил Лука. – Одно дело потрошить хату расхитителя социалистической собственности, и совсем иное дело – замочить человека…
Рваный нахмурился:
– Что ж ты предлагаешь, Лука? Чтобы после СИЗО мы пополнили барак пидоров?
Он даже и не пытался скрыть своего раздражения. Ему надоело бессмысленное противоборство с Лукой, который хотя и считался авторитетом, но частенько вел себя как размазня и баба…
Керосин уже занял место у входа. Было видно, что парашу ему довелось обжить еще до этой хаты, а верхом на крышке он чувствовал себя так же уверенно, как казак на резвой кобыле.
Лука мог бы настоять, чтобы кто-то из новичков взял на себя смертный грех, однако он предпочел устроить дискуссию.
– А где гарантия, что после смерти Керосина кто-то из нас не проболтается? А?! Ведь тогда могут и суд устроить? А там спросят строго!
Рваный не мог не признать, что в словах Луки была своя правда, хотя бы потому, что каждый из них жил по законам тюрьмы, нарушать которые было куда опаснее, чем уголовный кодекс. А пренебрежение неписаными правилами, выработанными многими поколениями зеков, воспринималось ворами едва ли не как личное оскорбление.
Одна из тюремных заповедей гласит: о всех происшествиях сообщать смотрящему СИЗО.
– И что же ты предлагаешь? – Голос Рваного слегка смягчился.
– Нужно отослать ответную маляву на Камчатку Там сидят воры неглупые, мне кажется, они нас должны понять, А теперь спросим у всех…
Братва, кто за то, чтобы отписать авторитетам?
Самые уважаемые воры тюрьмы сидели в хате, которая называлась Камчаткой. Свое название она получила оттого, что помещалась на верхнем этаже тюрьмы, в дальнем конце коридора. Там хата была светлая и просторная, и если в обычные камеры запихивали как минимум по тридцать человек, то на Камчатке их было всего лишь пятеро. Именно они управляли жизнью СИЗО и разгуливали по коридорам, как по собственной даче. Поговаривали, что, когда ворами в здании СИЗО был организован сход, начальник тюрьмы лично распорядился принести в хату к авторитетам ящик водки. Ни для кого не было секрета в том, что они частенько покидали здание тюрьмы, сопровождаемые доверенными лицами хозяина.
– Возможно, Лука прав, – высказался Чешуя. – Чего нам напрасно нарываться на неприятности? Воры все равно узнают обо всем в подробностях.
Тогда уж точно не отмоешься. Нужно отписать!
– Кто еще хочет высказаться? – Лука посмотрел на помрачневших мужиков.
– Нужно отправить!
– Согласен!
– Согласен!
– Пусть Камчатка нас рассудит.
– Воры там с понятием, мужика просто так в обиду не отдадут.
– Чешуя, достань бумагу! – распорядился Лука. Он с удовольствием отметил, что сокамерники вновь подчинились его воле. – Пиши! – Чешуя вырвал из блокнота лист и выжидательно посмотрел на Луку. – «Камчатка, обращается к вам хата триста восемьдесят пять, как к высшей власти в нашем каземате. Очень надеемся, что вы поймете нас и рассудите по совести. А дело вот в чем… В нашу хату подселили петуха, который не сказал в самом начале, кто он есть. Петух сел за наш стол… жрал из нашего общака… а потом пришла малява от вас, и мы узнали, что он опущенный. Камчатка, только в ваших силах смыть с нас пятно позора». А теперь, братва, ставьте свои подписи!
Первым расписался Чешуя: угловатая размашистая закорючка залезла на последнюю строчку и криво уперлась в самый край листка бумаги. Затем расписался Рваный, а уж потом поставили свои закорючки остальные мужики.
Последним расписался Лука. И когда была поставлена последняя буква, он аккуратно свернул маляву и протянул ее Чешуе.
