– Ты же гордая, Центурион, – сказав это, какую-то странную гримасу проталкивает. Старается улыбнуться? Лучше не надо. Мурашки по коже. Дичайший озноб. – Я не заслуживаю, чтоб ты убивалась. Просто… Просто забудь меня, – говорит это и закусывает губы.
Натужно тянет воздух. Я сглатываю и повторяю за ним.
– М-м-м… – пытаюсь запустить ответную реакцию. – Просто? Хорошо, – для верности киваю. Вдруг не слышит? Хочу, чтобы слышал! Прочищая горло, повышаю голос. – Вообще легко забуду, – но выдаю это обманчиво равнодушно. Бойка же, стискивая до скрежета челюсти, громко и сдавленно сглатывает, резко зажмуривается. Потому что там, в его глазах, случается взрыв. Замирая, даже дыхание торможу, пока смотрю на него. А потом, наоборот, слишком громко и часто тяну кислород. Мускулы на его лице сокращаются и фрагментами дрожат. – Что ты делаешь, Кир? Зачем? – тихо спрашиваю, когда он, справившись с эмоциями, открывает глаза.
Ухмыляется демонстративно. И быстро гасит эту показуху. Задолго до того, как выдает надтреснутым хриплым голосом:
– Я просто задолбался. Не тяну все это. Не создан.
– Для чего не создан? Для отношений?
– Угу, – и снова взгляд уводит.
– Значит, расстаемся? Больше не вместе?
Этим вопросом встряхнуть его пытаюсь. Он же громко вздыхает. Плечи и грудь высоко вздымаются. Резко опадают.
– Типа того.
– Типа того? – уточняю я, не обращая внимания на то, как в груди гулко стучит сердце. Чувствую ведь, что его собственное сейчас разрывается. Так зачем? Что случилось? – Что ты делаешь? – повторяю шепотом, с выразительной дрожью. – Кир? Скажи, что это шутка!
Когда пытаюсь взять за руку, он резко отшагивает и отворачивается.
– Разве так шутят? – надсадно выкрикивает в темноту. А потом уже тише и жестче – мне в глаза: – Нет, так не шутят.
Взглядом убивает. Убивает же…
Молчу, чтобы не позволить эмоциям выйти из-под контроля. Осознаю, что должна оставаться собранной и решать проблему в полной ясности разума.
– Зачем это все, Кир? Любишь же…
Договорить он мне не дает. Полностью отворачиваясь, пытается уйти.
– Надеюсь, ты была счастлива, – бросает вместо точки.
Я наглею. Быстро преодолевая расстояние, ловлю-таки Бойку за рукав куртки. Он задерживается. Если бы хотел, ушел бы, конечно. Однако тормозит ведь. Позволяет обойти и снова посмотреть в глаза.
При новом контакте мы, определенно, по несколько лет жизни теряем. Воем внутри. Кровоточим. Умираем. И оба это отчетливо понимаем.
– Счастлива, говоришь? – с дрожью спрашиваю я. – Нет! Это были худшие три недели в моей жизни! Знаешь, почему?
Война, да. В любви по-другому нельзя. Не просто стружка между нами летит. Эта словесная потасовка кроет на куски наши души.
– Почему?
Спрашивает, потому что не плевать, как бы ни хотел показать.
Маугли, блин. Мой же… Мой.
– Потому что завтра тебя не будет. И послезавтра. И послепослезавтра… – выдаю очень тихо, позволяя слезам скатиться по щекам. Пусть видит. – А я буду думать о тебе. Буду вспоминать. Ты же тоже будешь? Будешь!
– Нет… Нет, я… – натуральным образом заикается. Жаль, не вижу его лица. Наверняка и там все маски слетают, прежде чем собирается с силами и жестко выцеживает: – Я не буду.
Сердито смахиваю слезы, чтобы врезаться в него визуально и по новой разбиться.
– А я не верю тебе, Бойка! Не верю! И что бы ты сейчас ни сказал, не поверю! – воюю с ним за нас. Не сдамся. Даже если придется разбиться насмерть. Приподнимаясь, сокращаю расстояние до предела. Заглядывая в глаза, врываюсь в душу. – Ты же взломал мое сердце. Как теперь, Кир? Как теперь?
Он морщится, судорожно тянет воздух и в тон мне тихо выдает:
– Если бы я мог оставить тебе свое, я бы оставил.
Блеск в глазах усиливается. Ловлю в нем свое отражение. Киваю, давая знак, что понимаю и принимаю.
Что же ты творишь?
Господи, Боже мой…
– После всего? После всего оставил бы? – сокрушенно качаю головой. – А оно и останется, Кир. Хочешь ты или нет… Я не отдам! Слышишь меня? Не отдам! Хочешь уйти – уходи. Иди, Бойка! Иди! А оно останется! – выкрикиваю ему в лицо, скребя ногтями по грубой ткани куртки. В глаза, в губы – кричу. – Уходи же! Иди!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Кир сжимает веки. Тяжело тянет воздух. Играя мускулами, сжимает челюсти.
– Борись. Сражайся. Давай, давай… Ничего не получится! Все равно не отдам, – сама не знаю, откуда столько энергии беру.
Я его заклинаю, и я же его проклинаю. Порознь не будем. Уверенность горит во мне вечным пламенем и придает несметные силы.
Бойка молча отцепляет мои руки от своей куртки. И тогда я вцепляюсь в его ладони. Одновременно вздрагиваем. Кожа к коже. Горячо. Интенсивно. Остро. Больно.
– На прощание поцелуй, – то ли требую, то ли умоляю. Одно точно – отчаянно. – Последний раз. Тебе ведь пофиг… А мне… Мне очень надо!
Смотрит так, будто я вновь и вновь его убиваю. Загоняю нож прямиком в сердце и ковыряю.
– Прости, я не могу иначе, – шепчу отрывисто, совсем тихо.
Губы дрожат. Изо рта вырываются разные звуки – хрипы и всхлипы. Все лицо в слезах. Но глаза требуют – добивай и ты меня.
Мы должны вместе умереть, чтобы когда-нибудь вместе воскреснуть.
Бойка тяжело выдыхает. Смотрит так, что просто размазывает своими эмоциями. Ощутимо и оглушающе тикают секунды. Обрываются последние нити его самоконтроля. Он наклоняется и быстро прижимается губами к моим губам. Рыдания вместе с дыханием застревают в моем горле. Веки тяжело опускаются.
Мир замирает. Взрывается. Огненным шаром летит в беспроглядную синеву космоса.
А ведь Кир просто припечатывается, без каких-либо последующих движений. Но напор такой сильный, что мое тело сотрясает. Он всю меня крепко-крепко с безумной потребностью стискивает.
В этом статическом затяжном поцелуе горечь и дикая сладость. Поровну берем. Вместе. Сгораем.
Рывок. Громкий вдох.
Глаза в глаза – последний раз.
Отпускает. Отступает. Быстро уходит в темноту.
Глава 43
Если она не остынет…
© Кирилл Бойко
– Че ты снова творишь?
Голос Чары узнаю, а вот в фокус взять его не сразу получается. Все расплывается. Жесткие самолеты ловлю. За стол напротив приземляется темное пятно.
– Что творишь, спрашиваю?
– А я ебу, что ли… – роняю невнятно.
Чувствую, еще пару стопок – рухну под стол. Поднимаю и заливаю. Желудок за весь день ничего кроме водяры не принимал, уже вторую рюмку подает сигналы бедствия. Но мне так похуй… Глубоко похуй, даже если алкокому поймаю.
– Но что-то ведь произошло. Что? Вываливай.
Чара в активе, чтобы меня полоскать. Как будто без него мало.
– Вот че ты ко мне приебался? – выплескиваю раздражение, старательно маскируя за грубостью гребаную боль. Столько ее скопилось, не удержать. Со скрипом притормаживая, часть выдаю все же: – Я, может, не столько после водяры в говно… У меня, знаешь ли, вся душа, на хрен, в клочья! Но кого это ебет? Скажи, кого это ебет?
– Меня, – неизменно подставляет плечо.
На секунду даже стыдно. Так всегда с Чарой. А что я отдал? Против его вклада в нашу дружбу – ни хрена весомого с моей стороны.
– Бойка? – зовет, потому что я молчу.
Пьяно качнувшись, делаю неопределенным жест рукой, мол, не стоит.
– Не отстану, – упорствует Чарушин. – Ты третий день сам не свой.
– Третий день… – повторяю и киваю, подтверждая. – Три дня назад… Три дня назад у меня, блядь, все было зашибись! Три дня назад я был живой, понимаешь?
Чара кивает. Слушает, как всегда, внимательно и на полном серьезе, несмотря на то, что мой базар, уверен, выглядит со стороны как бухой слив эмоций.
– Что же случилось?
– Почему тебе всегда нужно все знать? Тебе делать, что ли, не хуй? Богданова снова не дает? – так же упорно ухожу от темы.
Ухмыляюсь. Физически это все еще возможно. Внутри же все по-прежнему трещит.
