Бинго, блин.
– И что? Ну?
– У него живет твой Бойка.
– Да ты что? Не может быть!
Сказать, что я удивлена… Вообще ни о чем! Кир с Курочкиным никогда общего языка не находил. Он его называл Франкенштейном, безбожно троллил и однажды даже с битой на ворчливого старичка попер.
– В общем, информация стопроцентная, – тарахтит Лена.
– Из надежного источника, – подключается добежавшая Катя.
– И насчет «валерьянки»[1] у Фили – тоже!
– Ну, что ты стоишь?
– А что я должна делать? – заторможенно спрашиваю.
От обилия информации растерялась. Сердце в груди оживает, когда я осознаю, что Кир так близко. Несется, захлебываясь безотчетной радостью. Остановить попросту невозможно. От переизбытка эмоций хочется визжать и прыгать.
– Так что я должна делать? – саму себя спрашиваю.
Но отвечают Лена с Катей.
– Собираться! – горланят хором.
Я смогу увидеть Бойку?
Я увижу Бойку!
[1] Здесь: Валерьянка – вечеринка.
Глава 45
Можем. Но не стоит.
© Кирилл Бойко
– Пиво будешь? – спрашивает Филя и маячит полупустой бутылкой «Короны».
– Одну, – киваю я.
Обещал Курочкину не убухиваться, да и сам не хочу. Желание участвовать в какой-то тухлой попойке давно пропало, но и в четырех стенах торчать устал. Войдя в дом Филимона, успел порадоваться, что народа все-таки не так много, как бывало раньше.
Как позже окажется, рано возликовал. Стоило мне примоститься со своим пивом за барной стойкой, случилось нашествие первой шумной толпы. А после них… двери уже не закрывались.
– Ты серьезно всю академию позвал? – раздраженно выдыхаю я, глядя на сияющего, словно новогодняя елка, Филю.
За годы дружбы куском гирлянды на шее меня, конечно, не удивить. Но вроде рановато он в этом году заряжает. Из колонок рубит какая-то тошнотворная танцевальная попса, и этот неугомонный придурок, не выпуская из рук бутылки, демонстрирует всем присутствующим стратегическую подвижность нижней части своего тела. Типа танцует, у него там какая-то школа за плечами. К слову, век назад ее прошел, но сам Филимон утверждает, что талант не забыть и даже не пропить. Как бухнет, наоборот, так и лезет это из него.
– Вообще никого не звал. Объявил, что вход сегодня свободный. Метель, пешком куда-то еще выбраться нереально… Все и валят ко мне. Сам знаешь, как это бывает, – говорит Фильфиневич и, клацнув пультом, включает уже конкретную дичь.
– Блядь, я надеюсь, эту муть ты не для себя врубил, – стону, прикладывая запотевшую бутылку ко лбу. – Скажи, что сейчас выйдут стриптизерши.
Филя ржет и мотает гривой. Хрен поймешь – то ли это ответ, то ли просто судороги в такт гребаной музыки. Отворачиваясь, сосредотачиваю внимание на Чаре.
– Как ты? – встречает вопросом раньше, чем я сам успеваю что-то сказать.
Сходу приземляет. Нет, прибивает к полу реальностью.
– Нормально, – выдыхаю мрачно.
Я не размазня.
Я собран, сосредоточен, в меру спокоен.
Напоминаю себе все эти железобетонные факты. Повторяю несколько раз. Блокирую все лишнее. Контролирую движения и дыхание. Только сердце заходится, как бешеная псина. Варя была права, над ним потерял управление. Научился с этим жить, и ладно. Пусть долбит. Пока ребра и плоть крепче, дальше груди не выскочит.
– Депеша для тебя есть, – негромко сообщает Чара. – Готов?
Вдох глубокий на весь объем легких. Полная заморозка чувств.
– Вали.
Полностью замираю.
Чара предусмотрительно толкает мне стопку с каким-то пойлом и механическим тоном выдает:
– Варя велела передать, что любит тебя.
После такого, конечно же… Резко выдыхаю. Вдыхаю. И намахиваю заботливо подсунутое бухло. Обжигая огнем, быстро парализует. Только ненадолго. Секунда, две, три… И разрывает. Все горит. Не уверен, что рожу беспристрастной держу. Да и похрен. Сейчас продышусь, и начнет заживать.
– Как она? – сипло выдаю и от безнадеги делаю глоток пива.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– А это, сказала, чтобы сам спрашивал.
Закусывая губы, почти улыбаюсь. Качаю головой. Прижимаю к губам кулак и замираю.
– А ты сам как?
Чара пожимает плечами.
– Наверное, в районе твоего.
– Настолько хреново? – удивляюсь я.
Артем кивает и тоже хватается за пиво. За раз не меньше половины опрокидывает.
– Держись, – выдыхаю я.
– А ничего другого не остается.
Музыка становится громче. Отстраненно наблюдаю за тем, как Филя кружит какую-то девчонку, а Тоха прямо посреди гостиной, рядом с ними, раскладывает на столе свою нынешнюю, я бы сказал – получасовую, подругу. Кто-то отрубает верхний свет, остается только точечная подсветка и стробоскоп.
– Зря ты не захотел у нас оставаться. Мама расстроилась, – сообщает Чарушин, перекрикивая музыку.
– Я же объяснил. Мне у вас долго нельзя.
– Понял я… Просто оно, и правда, как-то одно на одно, – почти в ухо мне орет. – Ну, а у Франкенштейна как? Круто, что он, услышав о твоей ситуации, вызвался…
– Да пошел он к черту, – выдаю без всякой злобы. – Такой же душный дома, как и в академии. Даже хуже. Но я, зашквар признаваться, привыкаю, – прерываюсь, чтобы хлебнуть пива. Хорошо, что темно – не видно мою красную рожу. – Знаешь, Курочкин временами умные вещи транслирует. Временами! Не всегда, конечно… – вздыхаю. – В общем, почти не задалбывает его бубнеж. Уживаемся. Хоть я и не понимаю, на хрена ему все это нужно? – не первый раз задаюсь этим вопросом. Ответа не нахожу. Кроме как… – Стоит признать, наверное, Франкенштейн из той верхней касты – человечище. Сейчас выкупаю, что во всех наших конфликтах гондоном только я был. А он типа… Как это… Он реал без всякого помогает. Тупо безвозмездно.
– Согласен.
– Но методы у него, как ни крути, чаще всего ебучие.
Чара ржет и встает, чтобы достать из холодильника новую бутылку. Уже открыв дверцу, жестами мне предлагает. Мотаю головой, отказываясь. А потом все же киваю. От второй точно не ушатает.
Кажется, все идет своим чередом. И даже прилетевшее от отца сообщение никаких эмоций не вызывает. Сцепляя зубы, показываю Чаре.
Ренат Ильдарович Бойко: Можешь вернуться в квартиру.
Все как раньше. Если «папочка» доволен моим поведением, проявляя великодушие, бросает кость. Только я больше на такое не ведусь. Для меня все закончилось. Точка. Даже отвечать охоты нет. Тупо игнорирую. Пусть строчит, что пожелает. Пардон, но похуй.
Этот здравый похуизм слетает, как крыша в штормовой ветер, когда дверь в очередной раз открывается, и в гостиную Фили входит Любомирова. Пытаюсь тормознуть реакции, но… Вижу ее, и все, что старательно предавал сухой заморозке, рвется из стратегического заточения и разлетается по груди громадными горячими неконтролируемыми сгустками эмоций. Нехватка кислорода. Смертельная остановка сердца. Глаза в глаза. Безумный рывок. И все, блядь. Понеслось.
Варя улыбается. У меня все, на хрен, порвало, а она, мать вашу, как ни в чем не бывало, улыбается. Идет в мою сторону. По пути с кем-то здоровается и перекидывается какими-то репликами. Если бы не зрительный контакт и целенаправленное движение в мою сторону, словно и не из-за меня здесь. Хотя, может, и не из-за меня… Чара присвистывает. Поднимается и, бросив Любомировой «привет», куда-то линяет.
Сука, я, безусловно, не сопля… И все-таки, когда она занимает стул Чарушина, размазывает. Пиздец, как размазывает. Смотрю исключительно перед собой. Якобы лениво подношу бутылку ко рту. Расширяя ноздри, вдыхаю солод и хмель, чтобы ненароком не захватить ее запах. Выдерживая хладнокровие, совершаю глоток.
– Привет!
Голос ее пробирает. Задевает все нервные окончания. Безбожно прошивает током.
– Привет, – отзываюсь сухо. Приказывая себе повернуться к ней, тем же спокойным тоном спрашиваю: – Как ты?
