Тирен повесил трубку. Он открыл телефонный справочник, ту его часть, где были сведения о магазинах, полистал, нашел раздел «Цветочные магазины» и сразу увидел среди них «Цветы Ляпуш». Набрав номер, он тотчас же услышал ответ. Он начал:
— Мадам, это мсье Тирен, мы с вами уже сегодня виделись.
— Ах, да, да.
— Вы не помните, мсье Вульф не брал свою машину в понедельник часа в два — в три? — Он смущенно рассмеялся.— Ведь вы, насколько я могу судить, были, так сказать, персональным стражем его стоянки.
Она засмеялась в ответ.
— В понедельник? — переспросила она.— Нет, не думаю. Он, как правило, не пользовался машиной днем. Иначе я, конечно же, обратила бы на это внимание.
Тирен задумчиво опустил трубку. Похоже, что-то ему все же удалось выяснить, однако, с другой стороны, он не представлял себе, что это может ему дать. Ведь в конечном итоге ни портфель, ни меморандум, по-видимому, не имеют прямого отношения к главной проблеме — кто и почему убил Виктора Вульфа? То, что они пропали еще в понедельник, похоже, делало их связь с убийством еще более призрачной. И все же. Он сумел нащупать точки соприкосновения между судьбами Лунда и Вульфа, и странно было бы, если бы это объяснялось простой игрой случая.
Тирен чувствовал себя необычайно возбужденным. Мысль работала стремительно. Он решил позвонить Бурье. Как обычно, тот сразу же снял трубку:
— Бурье слушает.
— Это Тирен. У меня есть идея. Я бы хотел встретиться и кое-что уточнить.
Комиссар рассмеялся, не скрывая своего удовольствия.
— Я как раз собирался звонить тебе. Мы нашли портфель. И взяли человека, у которого он был. Как видишь, мы работаем.
Тирен рассмеялся в тон ему, зная, что, наверное, это звучит слегка самонадеянно. Он сказал:
— Да-да, я так и думал, что вы его нашли. Так когда же мы сможем поговорить?
Комиссар буркнул:
— Завтра. Приезжай ко мне сюда к одиннадцати.— И предостерегающе прибавил: — Однако на чудо не надейся. До ясности тут еще далеко.
Тирен вышел из посольства в половине шестого; пятью минутами позже он отъехал от стоянки. Он уже предвкушал, какой переполох в семье вызовет его раннее возвращение домой — за полчаса до ужина. Ежедневные задержки на работе вошли у него в привычку; привыкли к ним и дома. Точно он, конечно, не мог знать, однако предвидел, что ранний приход может помешать урокам, готовке, работе в саду или еще чему-то в этом роде. Он не спешил, спокойно влился в транспортный поток, перестроился в правый ряд и двигался не торопясь, не делая никаких попыток обгонять едущие впереди него машины. Взгляд его случайно скользнул по дорожному указателю с надписью «Шату», и внезапно он решил заехать поговорить с Эльзой Вульф. Ехал он практически наобум. Ее вполне могло не оказаться дома, или же, наоборот, у нее мог кто-то быть как раз в данный момент; вполне возможно было также, что его неожиданное появление будет ей неприятно. Тем не менее он решил испытать судьбу. Свернув на нужную улицу, он обогнул дом, намереваясь въехать во двор со стороны гаража. Но массивные ворота оказались заперты. Таким путем на виллу было не попасть; ему пришлось вернуться и поставить машину у главного входа.
Увидев его в дверях, Эльза была явно удивлена, однако, казалось, довольна.
— Я не вовремя?
Она покачала головой и улыбнулась:
— Вовсе нет. Входи — я как раз приготовила коктейль.
Пока она доставала из бара стаканы и орешки, он с сочувствием рассматривал ее. На ней было простое черное платье. На шее, как и на приеме во вторник, единственное украшение — нитка жемчуга; высокая прическа оставляла открытой точеную белую шею. Поставив на стол серебряный поднос с напитками, она села.
— Ты по делу? — осведомилась она.
— Честно говоря, нет. Могу я тебе чем-нибудь помочь?
— Нет…— Она слабо улыбнулась.— Все в порядке. Дети приезжают в субботу. Для них это, конечно, тоже большой удар, однако мы постараемся справиться…
Тирен никогда не задумывался, есть ли у Вульфов дети, да и сам Виктор ничего не рассказывал о своей семье. Она, вероятно, это поняла.
— Дочь изучает лингвистику в Стокгольмском университете, а Аллан, сын, на военной службе — готовится стать офицером.— Она сменила тему: — Посольство все взяло на себя, Джон. Похороны — в воскресенье в Шведской церкви; потом будет небольшой официальный прием для представителей дипломатического корпуса, потом… в общем, я пока еще не знаю. Все так быстро и так запутано… Я очень благодарна, что все заботятся обо мне, помогают…
— А ты сама? Думаешь остаться во Франции?
— Нет, конечно же нет. Продам дом и вернусь в Швецию. Что мне здесь делать — предаваться тягостным воспоминаниям? — Она горько усмехнулась.
— Понимаю.
— Понимаешь? Да уж, счастливыми эти годы во Франции никак не назовешь. Честно говоря, такой конец где-то даже закономерен. Не в отношении Виктора, нет,— я имею в виду себя.— Она тяжело вздохнула и с коротким натянутым смешком выпрямилась в кресле.— Ну, ладно, хватит глупостей. Сколь! Очень мило с твоей стороны, что ты заехал.— Внезапно лицо ее мучительно скривилось; следующие слова она произнесла медленно и с расстановкой: — А вот то, что ты прислал сюда полицию,— нехорошо с твоей стороны.
— Неужели они посмели быть невежливыми? — Он попытался дать ей понять, что всецело на ее стороне.
— В общем-то нет. Однако комиссар — Леруж — довольно бесцеремонен. Он, по сути, учинил здесь полный обыск. Изъявил желание заглянуть в ящики письменного стола, в шкафы…
Тирен привстал со стула, собираясь, по-видимому, что-то возразить, но она остановила его движением руки и продолжала:
— Я не возражала. С тех пор как ты позвонил и сказал, что им надо оказать содействие, я решила — пусть делают все, что хотят. К сожалению, к тому, что я рассказала тебе в тот вечер по телефону, мне нечего было им добавить. Раз за разом я все снова и снова рылась в памяти, пытаясь вспомнить, не упустила ли какой-либо важной детали. Вроде бы нет. Это я также дала понять Леружу. Но он не довольствовался рассказом. Он хотел, чтобы я ему все показала. Мне пришлось продемонстрировать ему практически полностью, как развивались события с того момента, как Виктор въехал в ворота. Я должна была встать у окна и помахать рукой, а Леруж в это время вышел к дверям гаража, чтобы проверить, как он выразился, «могло ли это быть так». Потом я должна была раз за разом подходить к гаражу, показывать, как я его открыла, как заглянула в машину, как обошла весь участок в поисках Виктора, как, наконец, вернувшись в гараж, открыла багажник и обнаружила его. Далее, я должна была продемонстрировать, как реагировала, как достала цветы, как перенесла наверх коробку с вином,— и все это по нескольку раз. Мне показалось, он не верит, что у меня хватило сил справиться с коробкой, что он считает, будто у меня был сообщник, который мне помогал. Да, точно, именно такое ощущение у меня и было, что он считает меня преступницей. Ах, Джон, ты даже представить себе не можешь, как это тяжело — раз за разом повторять одно и то же, когда они — ты наверняка знаешь, как это звучит на их полицейском жаргоне,— тебя пасут. Да, что и говорить, слово меткое — чувствуешь себя так, как будто тебя водят на поводке. И постоянно унижают. Да-да, именно унижают. Сначала тебя просто просят показать, потом заставляют повторять раз за разом; наконец это становится чем-то вроде дрессировки. Просто невозможно выдержать. А когда что-то выходит не так, как в прошлый раз, в глазах у них сразу же загорается подозрение, тон становится многозначительным, начинаются разные намеки. Это просто ужасно.
Она говорила все громче и громче, видно было, что с каждой минутой ей все труднее сдерживать себя, и вот наконец ее прорвало. Она закусила губу, спрятала лицо в ладонях и всхлипнула. Заикаясь, она выдавила сквозь слезы:
— Они… они, наверное, считают… что я… что я…
— Тише, дорогая, не надо, успокойся.— Он погладил ее по волосам.— Ты же знаешь, это их работа. Не надо, не думай об этом. Да и кроме того, уверяю тебя, ты ошибаешься.
Он почувствовал, что она пытается взять себя в руки. Наконец она подняла голову. Вынув из нагрудного кармана носовой платок, он протянул его ей. С благодарной улыбкой она взяла его и вытерла слезы.
— Да-да, конечно,— извиняющимся тоном сказала она.— Но все это было так странно. Реальное выглядело нереальным и наоборот. Он даже задавал мне вопросы типа: «Изучали ли вы когда-нибудь анатомию?», «Были ли вы несчастливы в браке?», «Не подозревали ли вы, что муж вам изменяет?».— Эльза Вульф горько усмехнулась.— «Изменяет». Как будто весь Париж этого не знал. Чего он у меня даже не пытался узнать, так это ревновала ли я его.
— А ты ревновала? — Вопрос вырвался у Тирена прежде, чем он успел сообразить, что задавать его вовсе не следовало, однако она, казалось, даже не заметила его нетактичности.
