Говоря откровенно, разная бездарь лопает шашлыки, паштеты, а я у тебя на хлебах. Да что говорить! Шекспира тоже признали только через триста лет.
Арина промокала глаза уголками головного платка. «Херувимчик, тебе бы райской пищей питаться, а я, дура, накормила тебя горошницей…»
– Эх-х, – стукнул кулаком по столешнице Яким, – распроклятая ты деревня… – и сразу возникло продолжение:
Распроклятая одурь села,
Распроклятая ты дорога,
Что меня в село
привела…
Яким уронил голову на ладони и уставился в окно. Напротив, у ворот, стояла запряженная в дровни закуржавелая лошадь. Показалось что распроклятая лошадь стояла перед воротами и вчера, и на прошлой неделе, стоит тут извечно, как символ окостеневшей деревни. Революция пришла! В городе страсти! Бои! Неважно, какая сейчас там власть. Поэзия вне политики. Слушатели найдутся всегда.
Заблестели глаза Якима. Он видел залитый светом зал, себя на трибуне, видел сотни протянутых к нему рук…
– Мир дому сему, – раздалось от двери.
«Кого несет?» – вздрогнул Яким. Повернулся.
В комнату вошел человек, в запорошенном снегом полушубке, в барашковой шапке. Лицо полуприкрыто обмотанным вокруг шеи серым шарфом. «Поручик Зорин!» – чуть не вскрикнул Яким, но успел вовремя овладеть собой. Прошлый раз не сдержался, назвал по имени – и схлопотал нагоняй. Сегодня Яким попросту промолчал, а поручик Зорин сел на лавку так, чтоб никто не мог увидеть его в окно.
Чувство опасности заставило Якима отодвинуться от поручика и оглядеться вокруг. Что он хотел увидеть? Потаенную дверь? Телохранителей за спиной? Он сам не знал, что искал, но на что-то надеялся. Увидел выцветших петушков на стенке печи, горбатый, окованный жестью сундук у кровати, замерзшую лошаденку на улице, и показалось Якиму, буран навевает снег на его обнаженную спину и понурую голову. Холодно стало Якиму.
Арина стояла возле печи, переставляя с места на место глиняные горшки, и из-за плеча поглядывала то на Якима, то на гостя. Яким кивнул головой: выйди, мол, на улицу, разговор не для баб. Но Арина, упрямо прищурясь, еще сильней загремела горшками.
Впервые такое неповиновение. Яким еще раз кивнул головой, но поручик сказал:
– Никуда не уходи. И свет не зажигай.
Понял Яким: поручик боится, чтоб Арина не сболтнула кому-нибудь про него. Ведь в селе Жура с отрядом, И Федор в Совете.
– Ну-ну-с, Яким, как дела?
«Сумел пробраться в партизанский отряд?» – перевел для себя Яким, и отрицательно качнул головой.
– Все по-старому.
– Та-ак. И какие надежды?
Яким только развел руками. На лице его отразилось откровенное сожаление. Именно это и рассердило Зорина.
– Тебе давно надо быть в Притаежном, а ты к бабе под бок завалился! На прииске господина Ваницкого бандиты по-прежнему добывают золото. Завтра чтоб был на прииске! Мало тебе порки?
Тут Арина не выдержала, схватила ухват и вышла на середину избы.
– Да ты знашь ли, кому вздумал грозить? Это же солнце России. Ему и так разные бальмоны да есенины, супостаты треклятые, спать не дают, а тут ты еще?
– Прочь, дура баба.
– Ты на меня не кричи, я у себя в избе. Ты мне не муж и не свекор. С миром пришел, так садись к столу, а не с миром…
Опасность грозила «херувимчику», и Арина забыла про себя. Впервые в жизни она говорила с мужиком, как с ровней. Глаза полны гнева, в руках ухват. Да будь сейчас перед ней хоть сто мужиков, она не раздумывая вступила бы с ними в драку. Так, распушась и раскинув крылья, забывая себя, защищает наседка свой выводок.
– Не с миром, так вот тебе бог, вот порог, и катись, откуда пришел. И дорогу сюда позабудь. Ты Якимова ногтя не стоишь, должон на Якима молиться. Яким самому царю другом был…
– Арина, очнись, – Яким пытался отнять у нее ухват, но гнев удвоил ее силы.
– Пусти… Он тебе грозит, а ты его защищаешь? Слава богу, кто-то идет к нам…
– Где?
– Эвон, – Арина кивнула на окно и, отступив к двери, сделала вид, что хочет крикнуть.
– Молчи, дура! – Зорин увидел, что по тропке к воротам быстро шел мужик. – Яким, выйди поговори и отправь поскорее.
– Я здесь не со всякими знакомство веду. Арина, выйди, поговори…
Арина припала к оконцу и радостно вскрикнула?
– Да это Ванюшка!
Зорин огляделся.
– Спрячь меня быстро!
– Я тебя спрячу, голубчик! – в аринином голосе такая угроза, что поручик, не говоря больше ни слова, выскочил во двор. Скрипнула дверь хлева.
– Так-то оно куда лучше, – перекрестилась Арина, пряча в подпечку ухват.
Ванюшка тоже вошел не сразу. «А вдруг Симеон у Арины?» Перед дверью он долго сбивал снег с валенок, чистил их голиком, потом стряхивал снег с полушубка рукавицей. Приведя себя в порядок, вошел в избу. Не стучал. Он знал: если Арине почему-либо посторонний не нужен, так закрючит дверь.
Яким был рад Ванюшке. Он избавил его от Зорина, и он же может помочь выполнить приказ Горева.
Ванюшка размотал кушак, повесил полушубок.
– Подсаживайся к столу, Арина угостит нас медовухой. Где ты пропадал? С собственной свадьбы исчез! А я, брат, вот опять тут… стишки пописываю. Кругом кровь льется, а у Аринушки хорошо… У родных-то был?
– Не-е… Неохота туда казаться.
– И не кажись, – вступила Арина. – Тесть ищет днем и ночью, штоб хребет тебе сломать. А жена ревмя ревет. Вань, отец твой пришел. Сказывают: невиновным признали, а кто говорит, новая власть отпустила. Сысоя-то, видать, не он стукнул… Господи, упокой ты душу раба Сысоя…
– Чего запричитала?…
– Так, Ваньша, к слову пришлось, – Арина поставила на стол блины, медовуху, румяную картошку, запеченную на сковородке и все тараторила: – Тетка Матрена бабам у лавки сказывала, будто шибко Устин-то в кутузке бушевал, и все кричал: не я убил Сысойку! Не я… За што меня держите. Я, грит, шел его убить, да упредил меня кто-то.
– А теперь как живет? – спросил Ванюшка, опустив голову.
– Пьет, Ваня. Ко мне приходил, пытал: где вас с Ксюхой искать.
– Про то я знаю…
– Да народ баит: шибко Симеона да Матрену ругат: пошто на свиданку редко ездили да харчей мало привозили.
О-ох, Ваня, сторожись нову родню. Да и своих… Убьют.
– Опять ныть?
– Ну, садись к столу, садись, – улыбнулась Арина. Первый раз Ванюшку так ласково привечают в этой избе. – Садись, садись, касатик. Ксюша-то где?
– Тут Жура остался с отрядом, а мы с Ксюхой, – Ванюшка старался говорить степенно, с растяжкой, – Советску власть расширям. Теперича мы
