ее, окромя Рогачева, утвердили еще в Гуселетовой, в Притаежном и дале идем. Бои у нас, почитай, кажный день.
– Ужасть кака. Выпей-ка медовухи с Якимом. И я пригублю.
Ванюшка потянулся к ковшу и отдернул руку.
– У нас пить нельзя. Общий сход партизан вынес такой приговор: кто пьяным напьется, того розгами сечь.
– Неужто секут?
– А ты думашь, приговор просто так? За милую душу распишут. Да я не шибко розог боюсь. Просто сознательный стал.
Яким сейчас больше всего боялся остаться один. Ну, как Зорин вернется! И настойчиво толкал кружку Ванюшке.
– Мы с тобой не до пьяна, а чтоб душа чуть запела. – Чокнулись. – Чур, не ставить. Хороша у Аринушки медовуха.
Ни-ни… Помалу я пить не умею, а как душа просит – сознательность не позволят. И окромя того… я же сказал, как у нас.
– Господи, страсти каки, – секут! – уперлась Арина локтями о стол, положила подбородок на сжатые кулаки и пристально разглядывала Ванюшку. Всякое бывало: и девок воровали, и невест из-под венца умыкали, но чтоб жениха умыкнуть – такого еще не слыхивали. Пристальный взгляд Арины смущал Ванюшку. Он схватил со сковородки картофелину, закинул ее в рот и, громко чавкая, отвернулся к Якиму. Но у Якима почти такой же лезущий в душу взгляд.
– Выпей, Ванюшка… Не бойся.
– Ни капельки не боюсь, а сознательность руку отводит. Пьет или раб от страха и горя, или господин от злости, а свободному пить ни к чему.
– Ого! Это Вера тебя философствовать научила?
Ванюшка даже не понял, чему усмехнулся Яким, и продолжал:
– К примеру, третьего дни проснулись мы с Ксюхой – солнце уже на обед. Навострились мы в тайгу, рябков пострелять. Только собрались, Вавила с Верой приходят. Мы, грят, к тебе, Ваня, за советом. Загрезили одно дело, да с чего начать, не знаем. Подскажи…
Ванюшка долго еще рассказывал о жизни в отряде, о том, каким нужным он стал человеком. Арина кивала головой в такт словам и вздыхала:
– Господи, привалило вам счастье.
Яким вначале иронически улыбался Ванюшкиному бахвальству, но третий ковш медовухи приглушил скептицизм, а глаза увлажнились от умиления, жалости к самому себе.
– Друг ты мой, Ваня, – Яким размазывал пальцем пролитую на стол медовуху, – а меня сгубила эпоха. Ты сын своего времени. Твоя жизнь – волшебная сказка. Все тебе удается. И Ксюша теперь твоя. А я человек будущего. Раньше поэту было просто. Обмакнул в чернильницу перо и вывел на бумаге, к примеру, такие слова: «Я помню чудное, мгновенье». А попробуй напиши сейчас подобное. Заулюлюкают, засвистят, поскольку доказано, что любви нет, есть только физиологическая потребность. А в голове моей… боже мой, Ваня, такие образы, такие сравнения, метафоры, но все они из будущего века. Скажи мне, Ваня, о чем писать, про кого писать?
Не отрываясь, осушил полную кружку медового пива. Арина отпила немного и всхлипнула:
– Якимушка, ненаглядный ты мой. И все ты терзашься, все сердечко себе надрывашь. Как мне печаль твою утолить?
– Не терзай наболевшую душу, Арина. Мне нужна свобода… Ваня, устрой меня к партизанам. Теперь, когда ты там чуть не главный…
– Запросто. Приду и скажу: надо, мол, взять Якима. Да пошто сказывать. Я иду по важному делу. Пойдем со мной. Я примаю тебя в отряд.
Арина запричитала:
– Ванька, подленыш, куда ты Якима ташшишь? С его ли ангельским личиком воевать! Он для песен рожден… Ух, знала, б наперед, што ты несешь, я б тебя на порог не пустила, Якимушка, светик, опомнись. На погибель идешь.
Не хотелось Якиму уходить от Арининых шанежек и блинов, от мягкой и теплой постели, но угроза поручика Зорина напомнила свист шомполов в Притаежном. Подполковник Горев не терпит ослушания.
4
Вроде бы и прижился Ванюшка в отряде, но больше в стороне стоял, не то приглядывался к необычной для него жизни, не то прислушивался к чему-то, нахмуренный, настороженный. Не было в нем той откровенности, что сближает людей в коллективе.
О Ванюшке метко Егор сказал: «Душа у него закрыта, И свой вроде парень, а думкой не поделится. Нет! А вон Ксюху кажись, без утайки любит. Видать, и в отряде живет из-за нее».
И у Вавилы о Ванюшке было такое же мнение. Но ценил он его за наблюдательность, за знание таежных троп.
В разведку по селам из отряда ходили немногие. Не из легких это дело, и Вавила посылал самых смекалистых, самых выносливых. Ванюшка, если и ходил, то в паре с кем-нибудь. Самостоятельных заданий ему не поручали.
В очередной обход по селам должна была идти Ксюша и с ней Ванюшка. Но ночью сгорела баня, где гнули лыжи. Сгорели на чердаке и готовые лыжи, и имевшийся запас камусов. У колчаковцев – пулеметы, обозы с боеприпасами, а сила партизан – в поддержке крестьян и в том, что, поставив бойцов на лыжи, Вавила нападал на врага в самых неожиданных местах. И вдруг, на тебе – сгорели «ковры-самолеты», как любовно называли вавиловцы лыжи. Половина людей обезножила накануне решительного наступления.
Весь отряд принялся за поделку лыж. Одни в лесу готовили болванки, другие вытесывали черновые заготовки, третья сушили их в кострах. А где достать камус – мех с конских лап? В селах давно все подобраны. Тогда-то Ксюша и предложила добыть камусы диких зверей. К тому же и мясо в отряде подходило к концу. Ее предложение приняли, и она ушла с охотниками, а в разведку вместо нее отправился притаеженский учитель. Ванюшка разобиделся, хотел хлопнуть шапкой об пол и послать всех к свиньям, но Ксюша уже ушла, а хлопать перед Вавилой смелости не хватило. Пришлось затаить обиду.
В селе Ельцовке учителя горячка скрутила.
– Вернись, Вань. Вавила вместо меня другого пошлет.
Ванюшка согласился, но, едва отойдя от избы, где остался учитель, остановился.
«На кой бес мне старшой? Всех ценят выше всяких заслуг, а меня, хоть в лепешку разбейся, сунут кому-нибудь в подторжнинку. Всю жизнь в холуях. Ну уж дудки, новый хомут искать не пойду, – и решительно повернулся спиной к Притаежному. Один все разведаю. Вавила с Веркой рты поразинут».
Так Ванюшка пришел в Рогачево. Дальше они пошли вместе с Якимом.
Прощаясь Ксюша наказывала ему:
– Сторожись, Ваня. В деревни заходите потемну. А в Рогачево не заходи… Только Лушкину могилу навести непременно. Положи ей веточки от меня, от Веры, от Вавилы. Он сам просить тебя посоромился, а мне ветку отдал: мол, будет Ваня мимо идти,
