Пес облегченно вздохнул и положил на мое колено свою умную, тяжелую морду, испачканную потеками голодной слюны.
- Бедняга, да ты совсем отощал! - я без раздумий вынула из кармана свой заветный сухарь и сунула его в собачью пасть, проигнорировав жалобное урчание собственного желудка. - Это конечно не абы что, но - чем богаты, тем и рады!..
Пес в мгновение ока проглотил угощение и довольно облизнулся, его морду расколола широкая благодарная ухмылка. Немного пошатываясь от слабости, он поднялся на лапы и принялся неистово скрести щель между двумя мраморными плитами. Его мощные черные когти уподобились десятку остро отточенных лезвий, упорно кромсающих неподатливый камень. Я помогала ему как могла. Потом пес подсунул нос под чуть приподнявшийся край плиты и навалился на нее всем весам своего могучего тела. Я явственно услышала как заскрипели его сухожилия, собака взвизгнула от натуги, но люк вдруг ответил жалким пораженьческим краканьем, сдался и неохотно отвалился вбок - открывая моему исполненному радости взору темный, ведущий вниз провал подземного хода... Наш путь на свободу был свободен! Пес ухватил меня зубами за рукав и уверенно потянул за собой, первым спускаясь по крутым - уходящим в неизвестное ступеням. Я немного поколебалась, но все-таки последовала за ним, пребывая в абсолютной уверенности - с каждым шагом я все больше приближаюсь к своему первому настоящему испытанию...
ГЛАВА 8
Песок пересыпался с неумолкающим, сухим шорохом, беспрестанно скребя по кожаному боку повозки. Этот монотонный звук постепенно сводил Ардена с ума, ввергая в тихое, бессильное бешенство, увы - не способное вылиться во что-либо более действенное. Юноша лежал на полу просторной, тщательно затемненной кибитки, излюбленного средства передвижения всех лайил, совершенно не переносящих открытого дневного света. Ночью его охранницы выбирались из-под спасительного полога - изготовленного из отлично выдубленной кожи и, взнуздав двух крепких вороных жеребцов, упоенно скакали по пустыне - оглашая гортанными криками ее безлюдные, равнодушные барханы. Высоко запрокинув свои узкие подбородки и жадно дергая заметно выступающими кадыками - твари пили кровь, залитую в небольшие, сшитые из телячьих кишок бурдюки - надежно запечатанные магией, надолго сохраняющей их любимый напиток безупречно свежим и теплым. Но утром, с восходом солнца, они торопливо укладывались по обе стороны от пленника, по-кошачьи сворачивались в клубки и засыпали глубоким сном, более похожим на затяжной обморок. Обе воительницы-лайил вызывали у Ардена лишь отвращение и неприязнь, не взирая на то, что он по достоинству оценил короткие, слегка изогнутые сабли-кастане, привешенные к поясам тварей. Он так же имел возможность понаблюдать за тем, как ловко управляется первая жрица со своим экзотическим клинком, с одного взмаха срубив голову здоровенному, отчаянно мекающему барану. Его завяленным на костре мясом и кормили Ардена на протяжении всего однообразного, ввергающего в ступор путешествия, затянувшегося так надолго - что юноша уже потерял счет дням, прошедшим с момента его пленения. А дни и правда - неотличимо походили друг на друга, размеренно пересыпаясь словно песок пустыни, ибо все доступное ему разнообразие заключалось лишь в том, что иногда ему давали пригоршню янтарно-желтого, сладкого будто мед винограда или ломоть испеченной на углях лепешки, чья душистая мякоть всегда оказывалась изрядно сдобренной кусочками примешанного к тесту сала и продолговатыми семечками тмина. Немудреными кухонными заботами ведал четвертый участник их небольшого отряда - дюжий смуглокожий парень, обладатель низенького выпуклого лба - уродливо нависающего над маленькими, глубоко посаженными глазками и сломанного, плебейски приплюснутого носа, с вывернутыми наружу ноздрями. Первые несколько дней Арденн не оставлял попыток разговорить этого человека, которого обе лайил называли непривычным для слуха юноши именем Гамаль. Но однако, он вскоре отказался от идеи склонить на свою сторону их вечно нахмуренного возницу, днем - занимавшего место на козлах повозки, а ночью - спавшего между ее колес, подстелив под себя обрывок кошмы. А все потому, что в какой-то из вечеров, одна из лайил - иронично следящая за напропалую острящим Арденом, вдруг не вытерпела и сделала повелительный жест хлыстом - приказывая Гамалю открыть рот. Юноша заинтересованно заглянув в разверзшееся перед ним зловонное отверстие, и кроме гнилых зубов обнаружил там кривой обрубок обрезанного почти под корень языка - видимо, грубо зарубцевавшийся уже много лет назад. Итак, Ардену сразу стала понятна причина постоянного молчания Гамаля, даже на самые пикантные шутки отвечающего только неразборчивым хмыканьем и безучастным пожиманием громоздких будто мельничные жернова плеч. Арденн понял, он всецело находится во власти своих тюремщиков - двух не знающих пощады тварей и туповатого немого здоровяка, беззаветно преданного богине Банрах. Очевидно, змееликая не имела неосторожной привычки раскрывать свои тайны кому попало, и отнюдь не собиралась выпускать из своих цепких пальцев столь завидную жертву, коей и являлся сам Арден. Участь его была предрешена, и надежды на спасение не осталось. Юноша впал в ленивое, безразличное оцепенение, послушно глотая подносимую к его рту пищу и воду, а большую часть суток проводил во сне, оставаясь связанным по рукам и ногам, да к тому же - уложенным на ковер, расстеленный на полу кибитки. Он знал - его везут в отдаленный храм богини, расположенный в самом сердце Пустоши, но ничего не мог с этим поделать и не имел возможности сбежать. Он спал и копил силы, изредка мысленно возвращаясь в день Церемонии выбора учеников и вспоминая обещание Йоны, ныне - все больше кажущееся ему всего лишь невинным обманом и жестом сострадания, призванным смягчить отчаяние обреченного на смерть юноши. На протяжении многих лет Арден увлеченно следил за тем, как растет и изменяется эта удивительная девочка - превращаясь в прекрасную девушку, маленькую и тоненькую как тростинка. Казалось - сожми ее покрепче, двумя пальцами, и она тут же согнется или сломается, уступив напору грубой силы... Но, к огромному изумлению Ардена, с Йоной не происходило ничего подобного. Мужественно снося все обиды и насмешки, она умудрялась в любой ситуации сохранять чувство собственного достоинства и настолько разительно отличалась от прочих приютских девчонок, что юноша только диву давался, испытывая странную, непонятную робость от ее мимолетного взгляда, слова или просто присутствия. О да, остальные монастырские воспитанницы (конечно только те, которые чем-то привлекли внимание Ардена), оказывались совершенно бессильны перед его обаянием и самоуверенностью, послушно опрокидываясь на спину - стоило лишь ему этого пожелать. Но Йона была не такой... Арденн безмерно восхищался ее чудными глазами, точеной фигурной - уже начавшей соблазнительно округляться, добрым нравом, уживчивым характером и живым, острым умом. Очутившись рядом с девочкой, он непременно сердился на самого себя - осознавая: желание защищать и беречь это волшебное создание захлестывая его с головой, лишая воли и здравомыслия. Нередко, спрятавшись за колонной, он восторженно следил за проходящей мимо Йоной, а затем - опустившись на колени, страстно целовал следы ее крохотных ступней - отпечатавшиеся на пыльном полу монастырских коридоров... И теперь, трясясь в шаткой кибитке, он более всего скучал из-за ее отсутствия, а еще - отчаянно переживал, гадая о том, какая судьба постигла ту девушку, которая так и не дождалась слов его любви, возможно - даже не догадываясь об испытываемых им чувствах. Подменяя нежность - грубостью, а ласку - оскорблениями, Арден наказывал себя за нерешительность, изнемогая под грузом своей тайной любви. А что тут поделаешь, если в оном противоречии и состоит сущность человеческого мышления: женщины часто произносят всяческие глупости, тогда как мужчины - совершают их еще чаще.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
