Все раздобытое Торгрим ссыпал в найденный тут же мешок, а прежде чем уйти, не удержался и обследовал бревна нижнего венца. За свое путешествие до араканской столицы он успел побывать во многих кузнях, где, помогая мастерам или давая советы, а где и принимая на себя их обязанности, так что хорошо знал странное обыкновение мастеровых устраивать там тайники, выпиливая часть бревна. Содержались в таких заначках предметы порой неожиданные, но обычно неплохого качества, которые почему-то не хотелось выставлять на всеувидение. Нашелся такой тайничок и здесь; отвалив выдолбленную половинку бревна, Торгрим нахмурился, обнаружив несколько клинков вида самого бандитского. Правда, все они были аккуратно промаслены и упакованы в кожу, да так и лежали тут, похоже, без дела уже не первый год, но едва ли являлись продукцией местного ломастера — исполнены простенько, но аккуратно. Вот вам и тихий омут, вот вам и смущенные хамы. Подумал даже, не прихватить ли штучку для Бингхама, коль скоро тот повадился корчить из себя рыцаря — без меча образ неполный будет, но подходящего не нашел — все короткие, зловеще покривленные, чтоб скорее распарывать, а не честно рубиться, да и начнет фигурять на публике, а вдруг тут вся деревня повязана, узнают, обидятся. Так что завалил бревно обратно и пошел на выход.
Оказывается, пока копался, успели спуститься сумерки. Гоблина, конечно, и след простыл, но, как Торгрим и полагал, даже простылый след легко читался на грядках, по которым тот прошелся. Дварф аккуратно проследовал по обгрызенным редисочным и морковным хвостикам и пришел к небольшому амбарчику, из которого доносились звуки весьма выразительные — ахающие и всхрюкивающие. Не решивши испытывать свои нервы опасным зрелищем, Торгрим осторожно постучался в стенку секирным обухом.
— Эгей, дон Банглай, ужин простынет!
— Ужин?! — Судя по интонациям, помянутый дон и рад был такому повороту событий. — Это важно, это пропускать никак нельзя. Звиняй, дорогуша, я, может, еще загляну, как мимо буду.
— Куды пошел?! — возмущенно воззвал низкий женский глас.
— Сказано тебе, дура, — королевская служба!
И полминуты спустя Бинго вывалился из сарая, дубину свою зажимая под мышкой, а руками судорожно увязывая завязки штанов.
— Это не свинарник ли? — подозрительно осведомился Торгрим, принимая у него палицу, пока на ногу не выронил.
— Что-то вроде, — признал Бингхам без особого смущения. — Эй, да ты это, рожи такие не корчи! Сам виноват — это ж тебе я обещал с кузнечихой договориться.
— Я, по чести, отнюдь не настаивал.
— Впредь уточняй такие нюансы. Эти ж деревенские бабищи — на них огров спускать надобно, да и те повымрут от усилиев! Чего рожу кривишь так, что аж по макушке видно?
— Промискуитет у нашего племени не в почете.
— У нашего тоже. Вообще никаких слов не любим сложнее, чем «кукиш»!
— Я говорю, у нас, дварфов, в почете глубокие и серьезные отношения, чтоб раз — и на всю жизнь. А эдак походя, не снимая сапог, каждую встречную кузнечиху потешать — оно моему пониманию недоступно по причине отвратительности!
Бинго совладал наконец с завязками и с оскорбленной рожей отобрал у дварфа дубину.
— Дикий ты, как косяк гусей, даром что весь на понтах. Оно, может, и знатно бы, чтоб на всю жизнь с первого попадания. Хотя, может, и нет, не берусь судить, не попробовав. А как насчет пожрать, тоже раз — и на всю жизнь?
— Я не про разы говорю, а про постоянство! Любишь пиво — его и пей, вовсе нечего в каждой таверне к новой наливке прикладываться.
— Да я б и рад, только ж не во всякой таверне мне любимый эль выставляют. Хочешь — заливай трубы тем, что под рукой, а нет, так грызи сухари на сухую руку… всухомятку то бишь. Вона, видал тех рыцарей? Забился в скорлупу, обвешался кодексами и боится сам себе признаться, что все его напряги оттого только, что без нужды сам себе наступил на главное.
— Это у кого где главное. По мне, так соблюсти моральный облик в незапятнанной чистоте куда важнее.
— Дык угощайся, я не против. Ты ж здоровый плуг, тебя и моральный облик не испортит. Это я хлюпик, ежли не поддерживаю себя постоянно в боеготовом виде, то быстро скисаю и становлюсь ни на что не годен. И дерусь, собственно, только для тонуса, и с бабами то же самое — ежли лишнюю пропустишь, вскорости язык вянет, ноги начинают заплетаться, а глаза — цепляться за всякое, включая овец и коз. Ущербный генотип, весь в Гого.
— Ты ж вроде им не гордился и чернил последними словами?
— Так и есть. Стыжусь и сам себя презираю. — Бинго деликатно сморкнулся в лист развесистой смородины. — А поделать ничего не могу. Нет, конечно, могу, но скажу тебе, как родному: делов мне до твоего отношения в аккурат по задницу. Я вот, кстати, успел вызнать у ей, что за история с тем постоялым двором, — можешь ли такими успехами похвастаться?
— Я молоток да гвозди раздобыл, это весомее да болезненнее.
— Грубиян ты и задира, попробуй еще только мне попенять на эти ценные качества. Так вот, далее по дороге будет застава того самого местного буль-дядьки, чья земля, и на ней с путников взимают подати втридорога. Ранее все, кто едет, останавливались там, на развилке, про то прознавали да и сворачивали на объездную дорогу. Ныне же, чтоб на нее вернуться, возвращаться придется, а народишко-то суеверный, возвращаться — пути не будет, так что зубами скрежещут, а едут прямо. Ты как насчет суевериев?
Торгрим разочарованно сплюнул.
— Нате вам, а я уж козни какие заподозрил. Суеверий не имею — счастлив уже полным списком народных традиций. Да и потом, с утра всяк путь внове, какое тут возвращение?
— Таки что, поутру в объезд двинемся?
— Утро вечера мудренее. Сейчас отужинаем, я прилягу, а ты, сколь я успел постичь твою неуемную натуру, пойдешь еще погуляешь, вот и побеседуй с людьми и особенно людицами, может, чего нового вызнаешь. Сколь дерут за проезд, чем чревата неуплата, не дешевле ли будет промчать во весь опор, свистя да улюлюкая.
— Эй, ты меня зря считаешь эдаким неутомимым ходоком! И так-то послеобеденный сон прозевал, да рыцарей бил — умаялся, а уж в свинарнике я и молчу, какой подвиг отколол, пока ты гвозди тырил!
— Я не тырил. Я плату оставил.
— Вот ведь неприятность какая! — Бинго сокрушенно пристукнул себя палицей по лбу. — Я ж туда возвращаться опасаюсь. Кузнечиха во какова, сама б могла заместо того храпуна молотом шурудить… как тут не задуматься о правоте тех благородных сэров, что вожделели даму без зада.
Над постоялым двором уже вовсю витали ароматы свежезажаренного мяса, кони оказались заведены в небольшую крытую конюшню, где Рансеру пришлось держать голову опущенной на уровень груди, чему он, привычный ко всякому, не возражал.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
