Мы доехали до «высотки» на площади Восстания. Кожемякина не было.
– В своем репертуаре, – определила Светлана. – Только бы не пьяный заявился.
– Ты несправедлива к нему. В последнее время он ведет себя прилично. Мне кажется, что на него очень повлияли последние события.
«Последние события» – это смерть Самсонова. Светлана поняла и поджала губы.
В открытое окно машины бесцеремонно вторгался жаркий ветер. Он приносил звон и пыль.
– Куплю чего-нибудь попить, – сказал я.
Светлана согласно кивнула. Я вышел из машины и, перейдя через дорогу, пристроился в хвост очереди изнывающих от жажды. Я видел наш фургон и вышедшую из него Светлану. Железный короб машины раскалился под солнцем, превратившись в духовку. Светлана прошлась и прислонилась к стене дома, отбрасывающую куцую предполуденную тень. Неподалеку от нее остановилась иномарка, и из машины вышел Кожемякин. Мне показалось, что он чем-то сильно раздражен. Взмахнул руками и что-то крикнул человеку, сидящему за рулем иномарки. Тот резко газанул и умчался, обдав Кожемякина сизым дымом. Только тут до меня дошло, что я уже где-то видел человека из иномарки. Но где – вспомнить не мог.
– Я вас слушаю.
Только тут я очнулся. Моя очередь подошла. Я взял баночного пива и кока-колу. Кожемякина на прежнем месте уже не было, а Светлана перебегала улицу, идя мне навстречу, и у нее было очень нехорошее лицо. Я состроил уморительную, как, мне представлялось, гримасу, передразнивая ее, потому что поначалу не понял, насколько все серьезно. Когда Светлана до меня добежала и не сразу смогла что-либо сказать, по ее глазам я понял, что произошло нечто чрезвычайное.
– Кожемякин! – наконец выдохнула она.
– Я видел. Теперь можем ехать?
Она замотала головой.
– Он приехал, – сказала Светлана. – На иномарке. Вышел из нее, а меня не видел. И хозяину иномарки сказал: «Вы сами во всем виноваты! Самсонова…» Она запнулась.
– Ну! – поторопил я ее.
– «Самсонова убили прежде, чем выколотили из него деньги!»
Раскаленный асфальт поплыл у меня перед глазами. Одна из банок с пивом упала и покатилась. Ни я, ни Светлана не наклонились, чтобы ее поднять. Мы смотрели в глаза друг другу, и я понимал, что ни единого слова она не придумала. Все это время догадки роились в наших головах. То одна версия выплывала, то другая. В последние дни самое пристальное внимание оказывали Алекперову, и мне даже показалось, что все, хотя никто в этом не признавался вслух, испытывали по этому поводу нечто сродни чувству облегчения – до того нам тяжело было общаться, подозревая друг друга в причастности к страшному убийству. А Алекперов был не наш, чужак, и как было бы здорово – как ни цинично это звучит, – окажись, что именно на нем лежит грех убийства.
Нет, не он. Все-таки один из нас. Все разрешилось просто и страшно.
– Где он? – спросил я и сам не узнал собственный голос.
– Там, в фургоне.
Я ткнул банки с напитками в руки Светлане и пошел к фургону. Кожемякин действительно был там. Обернулся, когда я распахнул дверь, и сказал:
– Ну наконец-то! Я вас потерял.
Я молча ухватил его за шиворот и вытянул из машины. Он пытался извернуться, но я прижал его к машине.
– Гад! – сказал я. – За Самсонова ответишь!
Он решил сыграть под дурачка. Сморщил обиженно свое маленькое лицо и выкрикнул:
– Ты что? Чего тебе надо?
А в глазах – я видел! – метнулся страх. И это все мне объяснило. Меня охватила ярость. Я перехватил ворот Кожемякина и с силой ударил его о железный борт фургона. Его голова впечаталась в металл. Мне показалось, что если повторить, то можно будет увидеть мозги этого подонка. Я очень этого желал. И ничего не боялся. После второй попытки на светлый борт фургона брызнуло алым. За моей спиной кто-то закричал. Но мне сейчас было все равно. Кожемякину оставалось жить ровно столько, сколько было жизни в его тщедушном теле. Через пару минут я, наверное, размазал бы его, но – не успел. Кто-то навалился на меня, и я в мгновение оказался на пыльном асфальте. Вполне возможно, что это были приятели Кожемякина. Я рванулся, но тотчас мне в затылок ткнулось что-то твердое.
– Лежать! – прорычал оседлавший меня человек. – Милиция!
И тогда я засмеялся. Это был истеричный смех временно потерявшего рассудок человека.
– Не меня вам надо было хватать, – пробормотал я не своим, каким-то клокочущим, голосом. – Он – убийца!
– Ты за него не беспокойся, – посоветовал мне мой опекун.
Я почувствовал, что от моей головы отняли ту твердую штуковину, и теперь смог повернуть голову. Оказывается, Кожемякин с разбитым в кровь лицом лежал рядом со мной. И его руки были скованы за спиной наручниками.
Глава 45
Наверное, потому, что я все время порывался дотянуться до физиономии Кожемякина, нас повезли в разных машинах. Со мной обходились корректно и даже не стали заковывать в наручники, из чего я заключил, что наши опекуны уже разобрались в том, кто из нас кто. Тот, что ехал со мной, даже сказал вполне дружелюбным тоном:
– Ну чего ты, а? Нервы сдали?
Нас привезли к уже знакомому мне зданию прокуратуры. Я видел, как из остановившейся впереди машины выдернули окровавленного Кожемякина и ввели в здание. Потом наступила моя очередь. Меня препроводили в один из кабинетов и оставили в одиночестве. Минут через десять появился Мартынов. Он вихрем ворвался в кабинет и плюхнулся на стул передо мной:
– Рассказывай!
Я рассказал все, что знал. Мартынов нервно потирал ладони и вообще выглядел неимоверно возбужденным.
– Так, – пробормотал он. – Так-так-так.
Я напомнил ему об эпизоде, случившемся в день убийства, – когда Кожемякин вывернул со стороны гаража, в котором очень скоро сам и обнаружил труп Самсонова. Мои слова прозвучали как упрек Мартынову – за его недальновидность и нерасторопность, но он, к моему удивлению, не обиделся и не смутился. Засмеялся и похлопал меня по плечу, как будто знал что-то такое, что было неведомо мне.
– Хорошо, – сказал он напоследок. – Оставайся здесь. Ты еще понадобишься.
Он направлялся к Кожемякину. У того наступало горячее времечко.
– И еще! – сказал я, прежде чем Мартынов успел уйти. – Я узнал того парня, который сидел за рулем иномарки. Это один из тех двоих, что приходили тогда к Самсонову в кабинет. Помните, я рассказывал? Они ушли, а Самсонов вытирал с лица кровь.
– Да, помню, – кивнул Мартынов. – Что ж, все сходится.
И снова потрепал меня по плечу.
– Ты думал, мы про Кожемякина забыли? Мы вели его все это время. Эти ребята, «топтуны»…
– Какие «топтуны»? – не понял я.
– Из наружного наблюдения, которые следили за Кожемякиным, – это они вас разняли там, у «высотки».
– И совершенно напрасно разняли, – возмутился я.
– Самое неблагодарное дело – это самосуд, – наставительно сказал Мартынов.
Я не очень был с ним согласен, но на всякий случай промолчал.
Долгие несколько часов обо мне никто не вспоминал. Только около четырех в кабинет вошел невысокий крепыш с тронутыми сединой висками.
– Сейчас будет опознание, – сказал он. – Мы доставили того парня, из иномарки. Вполне возможно, что именно его вы видели в день, когда неизвестные приходили в офис к Самсонову.
– Да это он! – сказал я убежденно.
Мой собеседник развел руками, давая понять, что заранее готов со мной согласиться, но процедура есть процедура.
– Там будут присутствовать несколько человек. И один из них – ваш старый знакомый.
Он подумал и добавил:
– Возможно.
Старался соблюсти правила.
Я с готовностью кивнул. Почти сразу на столе зазвонил телефон. Мой собеседник поднял трубку и сразу обернулся ко мне:
– Нас ждут.
Мы прошли по коридору, и мой провожатый ввел меня в кабинет, в котором оказалось неожиданно много людей. Несколько человек сидели на стульях у стены – на них я поначалу даже не обратил особого внимания, другие теснились у двери и у окна. Мартынов сидел за столом, из чего я заключил, что он здесь главный. Он объявил о том, что сейчас произойдет процедура опознания и что понятые, присутствующие здесь же, должны быть тому свидетелями, после чего мне было предложено взглянуть на людей, сидящих у стены, – нет ли среди них кого-нибудь, кого я видел прежде. Тогда я понял, что эти, у стены, и есть главные действующие лица.
«Своего» я узнал сразу. Он сидел вторым слева и при всей своей угрюмости имел довольно спокойный и даже равнодушный вид. Он меня не узнал, потому что вряд ли запомнил нашу мимолетную встречу в тот не очень приятный для Самсонова день.
– Вот! – сказал я и ткнул в равнодушного.
Он встрепенулся и обеспокоенно завертел головой.
– Где, когда и при каких обстоятельствах вы видели этого человека? – спросил у меня Мартынов.
Я рассказал. Мой «знакомый» изменился в лице, и равнодушия в нем теперь совершенно не угадывалось.
Когда все закончилось, я вышел в коридор. Никто не сказал мне, могу ли я уйти. Примерно через четверть часа вышел из кабинета Мартынов. Он выглядел крайне озабоченным и неимоверно куда-то спешил, но, увидев меня, все-таки остановился.
