Иован долго смотрел вслед Тито в грустном недоумении. Почему он так высокомерно держал себя перед измученными бойцами, все время говорил о себе, а о народе и не вспомнил?
Милетич испытывал сложное противоречивое чувство. Сомнение, возникшее у него в тот час, когда он впервые увидел Тито у Дедиера, пробудилось с новой силой. Личное, субъективное отношение к Тито боролось в Иоване с общепринятым мнением о нем, с тем мнением, которому он привык доверять…
— Вот так, брате, — закончил Милетич свой рассказ. — Осенью тысяча девятьсот сорок второго года были у нас радостные надежды и перспективы, а весной сорок третьего все пошло прахом…
Где Лола Рибар? Его уже нет в живых! Антифашистское вече поручило ему руководить переговорами с западными державами. Он должен был лететь за границу. Целый месяц батальон местных партизан готовил аэродром на Гламочком поле. Взвод из роты Яшкова охранял от четников дорогу, по которой Лола проехал из города Яйце. Взводу было приказано дойти лишь до возвышенности Млиништа, откуда виден аэродром. И вот перед самым взлетом трофейного хорватского самолета из-за горы вдруг появился немецкий истребитель. С небольшой высоты, ничем не рискуя, сбросил бомбы и обстрелял, зажег самолет. Лола Рибар был убит, а второй член делегации Милое Милоевич ранен. Официально было объявлено, что Иво Лола Рибар погиб «вследствие фатального случая». Вместо него в Каир улетел Дедиер.
После разное говорили о причинах гибели Лолы. О времени его вылета с аэродрома в Гламоче будто бы знал Велебит, который сам претендовал на ведение переговоров с союзниками от имени Тито. Ему хотелось побыть месяц-другой вдали от войны и встряхнуться с женщинами в каирских барах. Якобы Велебит, находясь в неприязненных отношениях с Лолой, и выдал немцам секрет его отлета. Тем более, что это было как раз в то время, когда он с ними договаривался насчет перемирия. Другие обвиняли в гибели Лолы чуть ли не самого Тито: он, мол, принимает всякую сволочь, перебегающую от врагов. Ведь летчик-хорват, собиравшийся вести в Каир самолет с делегацией, переметнулся от домобранцев Павелича и оказался шпионом, подосланным в НОВЮ. Возможно, это он сообщил немцам о вылете делегации. Все обратили внимание и на то, что Тито не присутствовал на похоронах Лолы: не совесть ли его грызла? Или, может быть, он помнил старые счеты с Лолой и не мог простить ему, даже мертвому, противодействия по ряду вопросов при проведении им, Тито, своей политики. Так, например, Лола решительно возражал против соглашения с четниками на Равной Горе, против роспуска партизанских отрядов в Сербии, против отступления в Боснию. Лола редко находился в штабе Тито, — почти всегда с бойцами. Отступая из Ужицы через Златибор, он увидел в Кралево-Вода много раненых партизан и груду ценного снаряжения. Он догнал Тито, стал просить у него разрешения защищать Кралево-Воду, пока не вывезут раненых и военное имущество. Тито отказал. А через два дня немцы пришли в это место, расстреляли всех раненых, в том числе и Предрага Вижмаковича, бывшего учителя из Рашки, первого организатора партизанского отряда на Копаонике. Разногласия между Лолой и Тито росли, они часто спорили, но, несмотря на это, Лола, обладавший твердым характером, такой обаятельный, скромный и простой, пользовался большим авторитетом и влиянием в армии, особенно среди молодых партизан, которые души в нем не чаяли. Он пламенно верил в дело Ленина — Сталина, в победу Советского Союза над фашизмом, верил в лучшее будущее Югославии. Он мог бы стать впоследствии замечательным деятелем партии, вождем народа…
— Так, побратиме милый. Не везет нашей молодежи. Мы все плакали, когда узнали, что никогда больше не увидим Лолу, что не споет он уже с нами вместе «Разве сгинет в тьме ужасной сила солнца золотая?»… Почему хорошие люди почти всегда погибают у нас так странно, загадочно?..
Но это еще не все, брате. Когда-нибудь я расскажу тебе о самом страшном, о Сутеске… А сейчас — уже утро. Вот скоро опять весна. Что-то она нам принесет? Только бы устоять до прихода ваших…
В классе, где мы ночевали, посветлело. Луч солнца желтым бликом пополз по карнизу кафельной печки. Было уже утро. И все-таки я вздрогнул, услышав вдруг подле себя веселый голосок Васко Христича:
— Доброе утро, друже водниче!
Он первый поздравил меня с новой должностью — командира взвода…»
6
Сделав широкий круг над селом Дрвар, самолет связи сел в десяти километрах к юго-западу от него, на аэродроме, у подножия горы. Здесь уже поджидал офицер верховного штаба.
— По поручению маршала Тито разрешите приветствовать вас и поздравить с благополучным возвращением! — откозырял он прилетевшим Маккарверу и Пинчу.
Бойцы из охраны взвалили себе на плечи вещи Пинча и ящик с вином и хотели было взять тяжелый чемодан Маккарвера.
— Ничего, ничего, — добродушно отстранил он их, — я человек простой, могу и сам.
Офицер подвел всех к джипу, замаскированному в кустарнике.
Английский сержант почтительно вытянулся у новенького автомобиля.
— Чей это? — удивился Маккарвер.
Когда он уезжал из Дрвара, тут никаких машин не было.
— Личный джип маршала Тито. Подарок фельдмаршала Вильсона, — отчеканил сержант.
— А, наш Генри Вильсон![50] — заулыбался Пинч, разминая затекшие ноги.
Как всегда после полета, у Пинча кружилась голова, побаливала печень, его тошнило, но он испытывал приятное чувство облегчения, будто ступил, наконец, на обетованную землю, очутился дома, среди своих.
— Очень мило. Очень, очень! — Пинч с удовольствием расселся в джипе. — Вот настоящая забота о маршале! Машина вашей марки, — кивнул он в сторону Маккарвера, — а внимание наше.
Но Маккарвер словно и не почувствовал укола этой шпильки.
Приземистый темно-зеленый джип, похожий на гигантского клеща, покатил по шоссе к Дрвару. С разгона одолел небольшой перевал в лесистых горах и очутился в долине реки Унац. Показалось село. Полуразрушенный Дрвар напоминал раскопки древнего города. В стороне зияло ущелье, по склону его извивалась тропа, ведущая к уединенной пещере маршала Тито. Не доезжая до моста через Унац, джип свернул в сторону отдельных домиков, стоявших в глубине опушки леса. В них располагались члены англо-американской военной миссии. Джип остановился. Маккарвер и Пинч вылезли из машины и направились к домикам.
Англичанин даже не взглянул на свой багаж, зная, что югославский офицер несет его за ним, и важно зашагал к «резиденции» своего шефа, начальника объединенной англо-американской миссии бригадного генерала Маклина.
Со вздохом облегчения поставив свой чемодан у дверей домика, где жил заместитель Маклина, американский полковник Хантингтон, Маккарвер тихо постучал.
Открыл сам Хантингтон — высокий, черноволосый, с тоненькими, будто приклеенными английского типа усиками.
— А, мой дорогой! — он слегка обнял Маккарвера. — С нетерпением ждал вас, с нетерпением… Устраивайтесь со своими вещами пока здесь. Я освобожусь через несколько минут. Учу мистера Джиласа играть в бридж. Сейчас доиграем.
В комнатке, обитой белым парашютным шелком, с импровизированным камином, в котором желтым кипящим пламенем горели толовые шашки, было тепло и уютно.
Из-за ломберного столика вскочил Милован Джилас и, выхватив изо рта раскисшую мокрую сигару, изысканно поклонился. Черные с завитушками волосы его стояли торчком.
Маккарвер молча потряс его руку. Этот парень всегда был ему по душе… В своей куртке с засаленным, обсыпанным перхотью воротником и грязными обшлагами, в разбитых сапогах Джилас напоминал стандартного американского политишена, дельца, который занимается по поручению босса политикой, имеет дело с народом и ловко сочетает манеры джентльмена с демократической внешностью. С таким человеком, как Джилас, можно было делать бизнес, и Маккарвер догадался, что патрон не зря играет с ним в карты и пьет виски с содовой водой.
— Вы проигрываете, сэр, — сказал Хантингтон. — У вас мелкие козыри.
— Похоже на то, — поморщился Джилас. — К сожалению, эта игра у нас мало распространена. Уж очень сложные правила.
— А гольф вы любите?
— Гольф — другое дело. Гольфом я увлекался еще в университете.
— Недурно! Вот для вас и партнер, Шерри. В крайнем случае, кэдди.
— Кэдди — да, — улыбнулся подполковник, распаковывая чемодан. — Это скорее.
— Что такое «кэдди», извините? — спросил Джилас. — Я не знаю этого слова.
— Кэдди — начинающий игрок. Он учится и пока что подает мячи на площадке, — разъяснил Хантингтон.
Джилас поперхнулся дымом сигары.
— Кончено, я проиграл. — Он положил карты.
— До следующей партии, мистер Джилас. Мы сыграем её вчетвером. Пригласим еще Карделя. Я рад, что вы научились говорить по-английски, идя, что называется, напролом и не обращая внимания на ошибки. Вы правильно поступаете, что не смущаетесь подобными пустяками, — снисходительно похвалил своего гостя Хантингтон, отворяя перед ним дверь.
