Как говорится, кончен бал:
В застенки побросали фрейлин,
Уже с отвесных финских скал
На броневик спустился Ленин.
Кроме снега в пейзаже Кублановского очень часто встречается — брусника. То на фоне снега, то на фоне зелени. Цветовой символ? Наверное. «Капельки крови…цвет времени?»..
А вот стихи об иных временах праздничнее, светлее, чем современные. О суздальском княжестве, или там о любовниках Екатерины Второй…
Уж лучше это свинство,
Да водка, да балык,
Чем кровь и якобинство
Парижских прощелыг.
Хотя не выглядят идеализацией ни петровские, ни павловские вре-мена, да и митрополит Филипп (Колычёв) — жертва Ивана Грозного, — тоже не идеализирован. И тем не менее для Кублановского хоть никоновские смуты, хоть потемкинские распутства — все упрёк нашим дням.
В Останкине, или в Изборске, в Москве, Пскове, в Царском Селе — всюду природа снегом и кровинками брусники напоминает о том, что за страшными временами не пустыня…
Почти все стихи Кублановского о России. И мраку в противовес утверждает он по-блокоски, — какая бы ни была, но это — моя страна.
И на перины пуховые
В тяжёлом завалиться сне.
Но и такой, моя Россия,
Ты всех других дороже мне…
Александр Блок
И еще одно свойство стихов Кублановского: зачастую поэты говорят о старине в ритмах современного стиха, а за ритмами следует часто и современная лексика…
У Кублановского же как раз наоборот: убийственной становится картинка нынешнего уличного быта, если она подана в нарочито архаичной лексике и мелодике стиха чуть ли не допушкинских времён:
Ни воску теплого, ни камушка, ни смол
Законопатить уши нету,
Когда звучит в саду старинный рок-н-ролл,
И дева, не чинясь, попросит сигарету…
P.S. Я очень давно не читал стихов Кублановского, так что о нём сегодняшнем ничего сказать не могу.
46. "ПОСЛЕДНЯЯ ТУЧА РАССЕЯННОЙ БУРИ" (Елена Шварц)
Самая младшая из питерских поэтов "Тайной свободы", Елена Шварц завершает собой оба поколения: как «медный век», его Sturm und Drang по определению Гёте, относившемуся к временам его молодости, так и тихий эстетизм «Тайной свободы».
Первые стихи её прозвучали на одной из конференций молодых поэтов Северо-запада, когда Елене Шварц едва исполнилось 14 лет.
В ранних стихах, ненадолго отдав дань увлечению верлибром и даже слегка зацепив чудище абсурдизма, она вернулась к ритмичному и рифмованному стиху. Сложность метафоры и свободная ассоциативность при чёткой прозрачности речи, то есть всё то лучшее, что принесли поэты Тайной свободы, остались в ее стихах. Их отличает еще особая длина строки, словно медленная речь льется и никак не перельется через порог рифмы:
Как эта улица зовется, ты на табличке прочитай,
А для меня ее названье — мой рай, потерянный мой рай.
Как этот город весь зовется, — ты у прохожего узнай,
А для меня его названье — мой рай, потерянный мой рай…
Елена Шварц — замыкающая своего поколения. И в ее стихах почти всегда всё — в прошлом.
Само по себе Настоящее исчезло из её строк: глагольная форма как настоящего, так и будущего времени не часто гостит в них. Прошлое доминирует (прошедшее время). Настоящее всегда краткий миг. Это поэзия сожаления о том, что минуло. Прошлого не догнать.
и по финскому морю печали и жалобы
в тихо тонущих плыть кораблях.
"Зачем гнаться по следу того, что ушло?" — но и не гнаться нельзя… Меж небом и землей остается колеблемое всеми ветрами существование:
На колокольне так легко,
На колокольне далеко
И виден остров весь,
И мы с тобой не на земле,
Не в небе, нет, а здесь.
Там, где и должно бы свой век
Поэту и провесть,
Где слышно пение калек
И ангельскую весть.
Если попробовать все эти мимолетные взгляды, все оттенки настроений соединить в одно целое, то получится, что Елена Шварц пишет о "потерянном рае". А уж вложить свой смысл в этот символ — дело каждого читателя. В одном из лучших стихотворений Шварц, в "Памяти о псалме" мотив знаменитого "Плача на реках вавилонских" озаряет Неву:
Вот сижу я при реках своих вавилонских,
Вот я плачу (ли плачу?) над Черною речкой,
Низко арфу повесив на иву, обнявшись
С жизнью — верткой пиявкой, ухабистой девкой.
А прошлое уже почти не видно сквозь серый туманец. Полное безвременье досталось на долю… Мы, родившиеся раньше, в молодости иные застали времена, когда хоть что-то случалось, хоть что-то происходило…
В поэме "Неугомонный истукан" тыняновская восковая персона говорит:
Вы по кусочкам этот город в Эдем снесете на спине,
Он поплывет в высоком море, Небесный Петербург теней,
Но он и так наполовину уже не здесь, уже он там…
И снова чувствуя себя между небом и землей, Елена Шварц и весь город с собой помещает туда же… И потерянный рай переходит из одного стихотворения в другое по волнам тягучих интонаций…
Если не считать не самый удачный, очень уж стилизаторский цикл, написанный от имени средневековой монахини Лавинии, то стихи Шварц всегда удивляют.
Вот какой мне видится эта последняя поэтесса поколения Тайной свободы.
P. S. Елена Шварц умерла в этом году. Она заняла своё место в русской поэзии, и о ней написано немало. Эти давние заметки — моя о ней память.
47. «Доколе же брату прощать моему» или ПОПЫТКА ПРОРОЧЕСТВА (Александр Сопровский)
Впервые я увидел имя Александра Сопровского в 1980 году в самиздатской антологии "Московское время". Участвовало в
ней около двадцати поэтов, в СССР не печатающихся, но в русской литературе уже занявших свое место. Довольно назвать Елену Игнатову, Бахыта Кенжеева или Алексея Цветкова, чтоб стало ясно: альманах собрал на своих страницах многих хороших не публикующихся поэтов.
Своей поэтической концепцией Сопровский резко отличается от большинства поэтов "Тайной свободы.
Поэты "Тайной свободы", пережившие в юности советское вторжение в Чехословакию, взрослели в атмосфере возрождающейся связи с серебряным веком и поглощённости общечеловеческой тематикой, а в творчестве Сопровского злободневность зачастую заслоняет общечеловеческое, его яростное, бунтарское "протестантское" отношение к миру обращено в «сегодня». Даже некоторый акцент на игнорирование традиционных христианских установок у него прослеживается, некая суровая ориентация на ветхозаветные нравственные ценности. Если его ровесники или люди чуть старше кричат — "дай силы выстоять", то философский лейтмотив в стихах Сопровского — иной:
…Доколе же брату прощать моему,
Скажи, до седьмого ли раза?
По этой земле не ступал Моисей,
Законы вне нашей заботы,
И где те блаженные семижды семь,
Когда бы мы сели за счеты?
Вопрос о всепрощении не только подвергается пересмотру, но он вообще откладывается «до лучших времён», а пока что:
Господь, отведи от греха благодать,
Под сень виноградного сада,
Сподобь ненавидеть, вели не прощать!
Наставь нас ответить как надо!
Эта мольба о непрощении не есть жажда мести — просто нет иного выхода, — и иллюстрация к ним не рублёвская троица, а гневный Иисус Феофана Грека.
Не случайно и ритмы этого стихотворения вызывают в памяти знаменитую песню позапрошлого века: "Не бил барабан перед смутным полком" — ирландскую повстанческую песню, а заодно и её не менее известную переделку, сделанную в ХХ веке — "Вы жертвою пали…"
Стихи Сопровского звучат сурово и грозно, ибо переполнилась чаша, и первые капли гнева уже падают наземь:
Ты слышал ли песню разграбленных хат,
Отчизны "колхозные были",
Про то, как он выехал на Салехард,
И малого как хоронили?
Как мерзлая тундра сомкнулась над ним,
Костры на поминках горели,
И стлался над тундрой отечества дым
По всей ледяной параллели!
Точная параллель ирландской песни о похоронах боевого вождя "Сэра Джона Мура".
Итак — сквозь многие его стихи звучит строчка из псалма: «Доколе, Господи!».
Для такой поэзии негодны кокетничающие хаотичностью структуры верлибры, не годны и точные, но тихие тютчевские фразы, и даже многослойная мандельштамовская метафоричность тут мешала бы. Стих Сопровского классически строг, и мелодия его всегда перекликается со стихами других поэтов, или с песнями, тем самым давая стиху дополнительные смыслы…
