— Ты слишком много выпил, — негромко, но строго произнесла она. — Я же просила тебя не пить слишком много. А теперь, будь добр, веди себя разумно. Ведь не могу же я подать мясо без горчицы, верно?
— Нет, — ответил он. — Подать мясо без горчицы ты никак не можешь.
Он неторопливо поднялся на ноги, протянул ей свой бокал.
— И пожалуйста, дорогой, поторопись. Нельзя заставлять гостей ждать.
— Это верно, — согласился он. — Заставлять гостей ждать нельзя.
Купер вышел в прихожую и неспешно направился к уборной. Там он умылся холодной водой, причесался. А когда вернулся в прихожую, из гостиной выбралась на нетвердых ногах и приблизилась к нему женщина. Марсия Чандлер, жена Эда.
— А я тебя все ищу-ищу, — улыбаясь, сказала она. — Насилу нашла.
Он покорно улыбнулся ей и терпеливо стоял, пока Марсия укладывала ладони ему на плечи и чмокала в щеку.
— Ты всегда такой красавец, — хихикнув, сообщила Марсия. Женщиной она была рослой, худой, с острым лицом и крупными зубами. — Такой чистенький, и никогда ни капли пота. Поспорить готова, ты даже летом не потеешь.
Она вызывающе взглянула Куперу в глаза и, поскольку он ничего не ответил, добавила:
— Жалко, что ты не работаешь на меня. Господи, как мне хочется, чтобы ты был моим шофером.
— Это почему же? — спросил он.
— Потому что тогда я могла бы целоваться с тобой, сколько душа попросит.
Он слегка наклонился к ней:
— А тебе хочется целоваться со мной?
— Это было бы очень забавно, — негромко ответила Марсия. Она провела пальцами по его щеке, закрыла глаза и подняла к нему лицо. Купер положил ей на грудь ладонь и оттолкнул ее с такой силой, что она ударилась спиной о стену. Марсия изумленно ахнула, а он отвернулся от нее и пошел к двери.
Ночной воздух и алкоголь образовали подобие взрывчатой смеси, от которой в душе Купера вспыхнуло ощущение молодости и силы. Он перешел через улицу в середине квартала, чтобы пройти мимо стоявшего неподалеку от угла ресторанчика, и направился к нему неторопливой походкой бесцельно прогуливающегося человека, наслаждаясь безмолвной зыбью бодрящего, свежего воздуха, согревавшим душу ощущением одиночества, довольства, молодости и здоровья. Теперь он жалел, что оттолкнул Марсию. Может, стоит завести с ней романчик, думал он, в виде извинения? Ему давно уж хотелось завести романчик с какой-нибудь женщиной, однако романчик потребовал бы слишком большой подготовительной работы. То же самое и с разводом: в самый последний миг на тебя нападает обманчивое чувство привязанности к жене, а затем — раскаяние.
Напротив ресторана стоял на краю тротуара, разговаривая с кем-то сидевшим в машине, мужчина. Машина отъехала, мужчина попятился и столкнулся с ним.
— Прошу прощения, — пробормотал, улыбаясь, Купер.
Мужчина развернулся, отступил на шаг, окинул его взглядом.
— Quo vadimus[36], друг? — громогласно спросил он.
Купер удивленно остановился. Мужчина был здоровяком, красное лицо его светилось хмельной отвагой. Куперу понравилось его открытое добродушие, и он, покопавшись в памяти, ответил:
— Ubinam gentium?
— Эрудит! — восторженно воскликнул мужчина. — Поскреби уличного прохожего — и увидишь эрудита. Зайдем внутрь, друг, выпьем.
Купер поколебался: соблазн был силен — в последний раз он проводил вечер в баре уже очень давно, так же как очень давно не играл.
— Не знаю, — сказал он, — мне нужно выполнить одно поручение.
— Поручение? Забудь. — Мужчина взял его под локоть и повел к двери ресторанчика. — Меня зовут Шволль. Вернее сказать, Гарри Шволль, король бюстгальтеров. Произвожу лифчики. Произвел их больше любого другого гражданина нашей страны, а это, надо полагать, означает, что и больше любого другого обитателя нашей планеты. Для тебя лифчик, может, ничего и не значит, но для института брака — очень многое.
Купер рассмеялся и позволил новому знакомцу провести его в бар. Подойдя к стойке, Шволль презрительно отпихнул бедром табурет, поставил ступню на шедшую по низу стойки подпорку для ног, оперся о стойку руками и наклонился к Куперу.
— Деньги, деньги, деньги, — громко произнес он. — А что в них толку? Тебя-то как зовут, друг?
— Купер. Сидни Купер. Издаю книги, и все, как одна, про лифчики. Ты этого, может быть, и не знаешь, но твой продукт — главный герой каждой книги, доставляющей наслаждение американским читателям.
— А толку? — спросил Шволль. Он подтянул к себе кресло, сел, лицо его стало серьезным. — Что бы ни говорили всякие там умники, в деньгах кроется огромный потенциал. Когда я мальчишкой продавал на улицах газеты, один дяденька дал мне десять центов, и это был счастливейший миг моей жизни. Столько счастья — и всего за десять центов! Я этому и по сей день поражаюсь. Теперь у меня есть жена и две дочери, да благословит их Бог, и ни одной из них даже в голову не приходит, что какая-то вещь может стоить меньше ста долларов. И что толку? Что будешь пить?
— Шотландское, с водой.
Шволль повернулся к терпеливо ожидавшему заказа бармену.
— Два таких, Фрэнк, — сказал он.
Бармен улыбнулся и отошел от стойки.
— Его зовут Фрэнк Костелло, — доверительно сообщил Шволль. — Правда, к держателю игорных притонов он никакого отношения не имеет.
— Очень жаль.
— Вот и он из-за этого ночами не спит.
Костелло вернулся с двумя виски, поставил их на стойку.
— Забыл у тебя спросить, — сказал ему Шволль. — Повезло мне сегодня?
— Да, — ответил Костелло. — Одну вашу лошадь сняли с заезда, так что вы на ней сэкономили. Грегг там, внутри. Пришел за своими деньгами.
— Ладно, — сказал Шволль. — Сейчас схожу повидаюсь с ним.
Он повернулся к Куперу, поднял свою стопку:
— За тебя, друг.
Купер залпом проглотил виски и улыбнулся, почувствовав жар, полыхнувший в желудке и начавший растекаться по телу. Человеком Шволль оказался компанейским, и на душе у Купера полегчало.
— Повторим? — спросил он.
— Закажи. Я скоро вернусь.
Он встал, прошел сквозь толпу посетителей бара и скрылся за перегородкой, отделявшей его от танцзала.
Купер заказал еще два виски, вылил свое в воду и надолго приложился к бокалу. Бар наполняли небольшие компании громко разговаривавших, смеявшихся людей, которые легко, без видимой причины переходили из одной в другую, и никто их не удерживал. Эта свободная атмосфера всегда нравилась Куперу, однако сейчас он чувствовал себя в ней чужаком. В одной из кабинок сидели лицом друг к дружке юноша и девушка, явно собиравшаяся заплакать. Шум заглушал слова, произносимые юношей, но в жестикуляции его сквозила некая решимость, а девушка просто смотрела на него, и лицо ее слабо подрагивало, морщась и разглаживаясь, — свое сражение за самообладание она проигрывала. Неожиданно она подняла глаза и встретилась взглядом с Купером. Он быстро отвернулся, покраснев от стыда, пристыженный тем, что его поймали за подглядыванием.
У изгиба стойки сидела, куря, женщина, перед ней стояла заказанная выпивка, а она смотрела прямо перед собой с застывшим на лице выражением печали. Купер внимательно разглядывал ее, отмечая каждую подробность головы, плеч, плавного изгиба шеи. Какое-то мучительное переживание оставило на лице женщины несколько морщин. Тонкая красная линия губ болезненно выделялась на ее белом лице. Сидела она неподвижно, походя на изваяние, и Купера вдруг потянуло к ней. Он захотел ее — платонически, это ему было понятно, — но все же захотел, потому что она томилась печалью. Он прошелся глазами по окружавшим женщину людям, пытаясь определить, одна ли она, но тут на плечо его опустилась ладонь, и он удивленно поднял глаза.
— Не нужна она тебе, — сказал на удивление трезвый Шволль. — У нее плохие зубы, и она слишком много разглагольствует о своем муже.
На миг Купер смутился.
— А где ее муж? — спросил он.
— Погиб. Убит на войне. Послушаешь ее, послушаешь, и на душе становится муторно.
Купер кивнул, все еще продолжая наблюдать за женщиной краешком глаза.
— Ты чужой в этом городе? — спросил Шволль.
— Да, — ответил Купер. — Вроде того.
— Знаешь здесь кого-нибудь?
Купер показал Костелло два пальца: повторите. Потом взглянул в зеркало за стойкой и медленно покачал головой:
— Ни единой души.
— А родом откуда?
— Отсюда.
— И все же совсем один?
— Вроде того.
— Но кого-то же ты здесь знаешь?
— Я знаю кучу народу.
— А друзей у тебя нет. Так?
— Так, — согласился Купер. — Друзей нет.
— Женат?
— Она сейчас дома. Я живу в этом квартале. У меня там большой прием. Люди, которых я не люблю. Она послала меня за баночкой горчицы. Не угощать же гостей мясом без горчицы.
