Девушка укусила собственный кулак, чтобы рыданий не услышали в веснице. Вот хоть бы чуть, хоть бы немного припугнуть Борща с женой и его детьми — сразу бы легче стало! Так нет же: ей досталась Жизнь. И не напортачишь вовсе. Борщ еще сначала боялся ее, а потом осмелел, и руки стал распускать без причин: это не то сделала, туда не так посмотрела… Понял, значит, гад, что мелкая девчонка лишь сны видит, да обереги от болезней делает. И все.
— А вот и нет, не все! — отчаянно крикнула она.
Велима так увлеклась мыслями о том, где бы еще модно применить ее Умение, что прослушала отчетливые шаги на лестнице.
— Вот ты где, маленькая паршивка! А ну поди сюда!
Девочка затравленно зыркнула волчонком из-за сундука и забилась в угол.
— Не пойду!
— Ах ты тварь, змею пригрел! — распалялся Борщ, краснея. — Да как ты только посмела обидеть мать.
"И никакая она мне не мать!"
Но вслух сказала иное:
— Она первая начала!
— А Дубыня? Тоже первый?!
Сын отчима с утра подловил ее у колодца и полез задирать юбку. Девушка даже сама от себя такой прыти не ожидала: врезала под дых — и припустила через поле. Но, видно, гад этот нажалобился отцу, а ей теперь прятаться от выродка по темным углам.
Оправдываться было бесполезно.
— Отвечай!
Велима молчала.
— Ну, я тебя сейчас разговорю!
Гонял он ее по всему чердаку, пока подло не подставил подножку и не схватил за косу.
— Вот сейчас ты у меня получишь, — приговаривал Борщ, волоча за косу молча глотающую слезы девушку, — так получишь, что свет не мил станет!
Бить, конечно, ее не били (а то, еще чего доброго, дознаются в веснице), но на хлеб и воду посадили без малейших угрызений совести.
А на следующей неделе Вельку просто поставили перед фактом:
— Замуж выходишь. За сына Елимея. — проворчал отчим. — Чего опять глаза на мокром месте? Садись за станок и вышивай простынь, дурында.
Велимире только и оставалось что бессильно злиться или реветь в три ручья, будучи запертой в комнате. Сначала она предпочла первое, потом скатилась на второе, а уж после того, как слезы высохли, заработали мозги. Такое вот оно, женское племя.
Разумеется, она и не собиралась ничего вышивать. Разумеется, осьмнадцатый год пошел, но честью своей Веля не позволит распоряжаться. Так она решила и стала готовить план побега. А что? Приданное, допустим, кроме злосчастной простыни для первого супружеского долга, у нее уже имеется. Деньги, бережно хранящиеся в тряпице на чердаке заброшенного дома, сойдут вместо дойной коровы. Даже с лишком. Рубаха для будущего мужа, вышитая кричаще красными, а не белыми нитками, готова была еще год назад, ведь, в конце концов, намного легче работать ночами, когда уже точно знаешь, кто именно станет твоим нареченным…
А Велимира знала. И знала даже намного больше, чем надо было.
Девушка вздохнула и посмотрела на еще не завязанный узелок: осталось только еды в дорогу собрать, да нож с кухни унести.
А старые простыни совсем не жаль на веревку. Особенно на ту, которая вела к свободе.
* * *
Солнце, взобравшись по небесной лестнице, горело белой точкой прямо в центре голубого полотна над головой Дарена. Слева шумело неуемное море, справа шуршал ветками закадычный друг-лес. Дорога петляла, но неизменно приближала путника к цели, отчего тому хотелось подольше задержаться на ней. Единственное, что успокаивало: он волен в своих действиях, и пока что ни одна вещь не сможет этого изменить. Да и нельзя было ничего менять. Пока.
Что изменилось за эти пять лет? Время? Мысли? Он сам?.. Вместо свиста картечи — птичий щебет, за голубым небом и пушистыми белыми облаками скрылся след отбушевавшей пыли после атаки, сорванный голос заменило пение в театрах… Что-то изменилось? Одно — за другое, не больше. Придет время — и снова что-то незаметно вытеснит чуждое своему часу. Как то например: прошла же пора летописцев? Развивается книгопечатание, медленно, но неуклонно. Глядишь — и уже через каких-то лет сорок будут повсеместно издаваться учебники для городских школ, а не только пособия для знати.
Дарен поморщился. Мысли о знати снова вывели его к размышлениям о Яромире. Неспокойно было войнику, хоть и гнал тот от себя дурные предчувствия. Да только обманешь ли сам себя? Другого — намного сподручней и легче. А вот поди-ка попробуй убедить самого себя в том, что сам же наперед обозвал ложью?
Ближе к полудню следующего дня среди зеленой листвы блеснул посеребренный купол маленького храма, а чудь погодя показалась и развилка. Правильно: где ж еще стоять святыням Эльги, если не на распутье дорог? А ну как человеку выбор нужно сделать, прежде чем выбрать дальнейший путь? Помолиться — и в дорогу.
Храм был старый, но, благодаря таланту неведомых мастеров, стоял крепко и рушиться не собирался еще как минимум лет сто. Серые стенки отдавали пульсирующим теплом, которое чувствовал, должно быть, каждый, кто проезжал мимо. Солнце отражалось от гладкой поверхности купола, высокие ивы девичьим хороводом в цветущих венках обступили святое место со всех сторон, будто оберегая.
Дарен, собственно, и сам толком не понял, как оказался у входа в храм. Вроде с волну назад стоял еще на перекрестье, а сейчас уже позади остались и темные дубовые ворота…
— День добрый, путник.
Жрица была старой женщиной: смуглое лицо ее избороздили глубокие морщины, седые косы спускались из-под серого платка, и лишь только чистые, как горное озеро, и такие же голубые глаза остались молодыми и ясными. Все они — жрицы Эльги-Верной — такие: слабые телом, но сильные душою…
— Добрый, госпожа. Простите, но мне, наверное, лучше ехать дальше… — он почему-то смутился, — я не хотел заезжать в храм…
— Светлы дороги Эльги-Прядильщицы, — хитро улыбнулась жрица, — и коли задумала Верная привести тебя в Святая Святых, значит, так тому и быть. Отдохни с дороги, путник. Пусть черные тени, идущие за тобой, побегут сегодня по ложному следу.
"А почему бы и нет? — вдруг подумалось Дарену. — В конце концов, никто не говорил, что надо спешить".
И тут же на душе стало светло, тепло и легко — будто кто снял с нее тяжелый камень, нависавший над Даром все это время. Лицо его разгладилось, в глазах появились отрешенность и тепло, а губы сами растянулись в полуулыбке.
Старая женщина (не знал войник, что ей уже сто восемнадцать лет…) сопроводила эти удивительные метаморфозы хитрым прищуром глаз и направилась вслед за ним — в Обитель Эльги, в ее Храм.
Место, к слову, было здесь намоленное и оттого безмерно нечеловеческое. Дарен буквально физически чувствовал окутывающую его божественную атмосферу: ему казалось, что даже различал чей-то ласковый и убаюкивающий шепот, но, оборачиваясь, видел лишь послушниц.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
