Интересно и то, что описание родни Мишки Шифмана напоминает описание родни Ани Чепурной из стихотворения «Здравствуй, “Юность”, это я…» (1977), в котором также присутствует личностный подтекст: «Дед параличом разбит — / Бывший врач-вредитель» = «Моя мама — инвалид, / Получила травму. <.. > А отца радикулит / Гнет горизонтально. / Он — военный инвалид. / Так что всё нормально».
Многие мотивы из «Мишки Шифмана» получат развитие и в «Сказочной истории» (1973): «Я сперва-то был не пьян, / Возразил два раза я» = «Ваня трезвый для начала / Чуть пошастал у вокзала» (АР-14-152).
В первом случае героя зовут Коля, а во втором — Ваня. И поскольку Ваня является авторской маской (вспомним хотя бы автобиографический образ Ивана-дурака), то это же относится и к Коле.
Мишка убеждает Колю: «Мы пробьемся — море там» (АР-2-42), — и Ваня пытается сделать то же самое: «Не прорвешься, хоть ты тресни!». При этом Мишка описывает израильское изобилие так же, как Ваня — изобилие на банкете в «белокаменных палатах» (поскольку оба живут в голодной стране): «Всё будет нам — / Икра и ванная» (АР-2-34) = «На приеме, на банкете, / Где икорочка в буфете, / Лососина…» /4; 295/; «Ох, катанем мы в Израиле / Да на своем автомобиле!» (АР-2-38) = «Ох, попьете, поедите — / Дармовщина!» (СЗТ-З-178).
В первом случае герои стоят в длиннющей очереди, чтобы получить разрешение на выезд, а во втором — они находятся в громадной толпе, которая хочет, чтобы ее пропустили на банкет: «Хвост огромный в кабинет / Из людей, пожалуй, ста» = «Под дверьми всё непролазней, / Как у Лобного на казни».
В результате представители власти пускают Колю за границу, а Ваню — на банкет: «Мишке там сказали — “нет”, / Ну а мне — “пожалуйста”» = «Ихний Дядька с Красной Пресни / Заорал: “Он пишет песни — / Пропустите дурака!”» (АР-14-152).
Коля жалеет Мишку, который после отказа ОВИРа «к зелью пристращается» (АР-2-42), а Ваня, случайно разбив бутылки со спиртным, подвел своих собутыльников, которые отправили его за выпивкой, и поэтому оба жалеют своих друзей: «Жалко Мишку: мне — лафа, / А ему не светит» (АР-2-42) = «Жалко, жалко ребятишек, / Очень жаждущих в беде» /4; 55/.
Одновременно со «Сказочной историей» было написано стихотворение «Жил-был один чудак…», в котором так же, как в «Мишке Шифмане», хотя и не в столь явной форме, разрабатывается тема еврейской эмиграции.
Приведем сохранившиеся черновики, которые помогут понять, о чем идет речь (зачеркнутые варианты даны в квадратных скобках, а недописанный вариант — в угловых): «И он пером скрипел / То злее, то добрей. / Писал себе и пел / Про всяческих зверей: / Что, мол, приплыл (сбежал) гиппопотам (Мол, был да сплыл) / [Из Нила в Иордан] С Египта в Сомали [За ним погнались по пятам] Хотел обосноваться там, / [А там — Моше] <Даян> [Но так и не смогли] Но высох на мели» (АР-14-138).
Таким образом, «гиппопотам» и рад бы обосноваться в Израиле, но из-за политики Моше Даяна не сделал этого, так же как Коля в «Мишке Шифмане»: «Говорю: “Моше Даян — / Сука одноглазая. <...> Ну а где агрессия — / Там мне не резон”». Поэтому можно предположить, что в образе гиппопотама поэт вновь вывел самого себя. К тому же в «Балладе о гипсе» (1972) он уже примерял к себе похожий образ: «Мне удобней казаться слоном / И себя ощущать толстокожим».
А тот факт, что гиппопотам в основной редакции «высох на мели», заставляет вспомнить черновики песен «Мои капитаны» и «О поэтах и кликушах», а также «Балладу о брошенном корабле»: «Что мне песни писать, если я на мели!» /3; 306/, «Приходят мысли грешные от скуки, на мели» (АР-4-193), «С ходом в девять узлов сел по горло на мель» /2; 270/, - причем с черновым вариантом последней песни наблюдается и более тесное сходство: «Хотел обосноваться там, / Но высох на мели» = «…сел по горло на мель. <…> Я рассохнусь, сгнию, так бывает» (АР-4-164). Да и мотив погони — «За ним гналися по пятам» — уже встречался в песнях «Еще не вечер» и «То ли в избу…», также объединенных личностным подтекстом: «За нами гонится эскадра по пятам», «Не догнал бы кто-нибудь, / Не почуял запах!».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Отметим еще одну важную параллель между стихотворением «Жил-был один чудак…» и песней «Как по Волге-матушке…» (1974), в которой автор говорит о себе от первого лица: «Что, мол, приплыл гиппопотам / С Египта в Сомали» = «Как доплыл до Каспия, / Повернул обратно я» (АР-9-192).
Итак, стихотворение «Жил-был один чудак…» посвящено проблеме эмиграции: «…Сказал чуть-чуть не так — / И стал невыездной. / А может, что-то спел не то / По молодости лет…». И далее выясняется, что пел он про себя самого, сбежавшего в Израиль, как и годом ранее в «Мишке Шифмане», где выступал в образе русского парня Коли (к тому же если в концовке песни «Мишка пьет проклятую», то и «чудак чуть был<о> не запил»; АР-14-140; а в другом варианте он таки запил: «Жил-был один чудак — / Он как-то раз в [запой] / Сказал чуть-чуть не так / И стал невыездной»; АР-14-138).
Таким образом, мысль об эмиграции в Израиль не отпускала Высоцкого. Разумеется, сказать об этом прямым текстом он не мог, однако в шуточной или аллегорической форме — запросто.
Интересные совпадения выявляются при сопоставлении «Мишки Шифмана» с «Таможенным досмотром» (1974 — 1975), поскольку в черновиках обеих песен поэт надевает на себя маску нерелигиозного человека (не-иудея и не-христианина), что, в общем, соответствовало тогдашним убеждениям самого Высоцкого: «Я, вообще, не сионист — / Что мне синагога!»[2747] /3; 457/ = «Я, кстати, в церковь не хожу — / Хожу в пивную с братом» (АР-4-213).
В первом случае функцию брата выполняет Мишка Шифман, да и пивная там тоже фигурирует: «Аппараты я чиню — / “Соки — пиво — воды”» (АР-2-43). Кроме того, строка «Хожу в пивную с братом» в том же 1975 году была реализована в стихотворении «Я был завсегдатаем всех пивных…». А риторический вопрос «Чтомне синагога!» вновь находит соответствие в черновиках «Таможенного досмотра»: «Да и икон я не везу — / Зачем везти иконы?» (АР-4-213).
Приведем еще несколько общих мотивов, которые подчеркивают единый подтекст в обеих песнях: «Я сказал: “Я вот он весь”» = «Реки льют потные! / Весь я тут — вот он я»; «Встали с Мишкой мы в хвосте» (АР-2-36) = «Я стою встревоженный <.. > На досмотр таможенный в хвосте», «Потому — арабы там / Прямо в двух шагах» /3; 458/ = «Арабы нынче — ну и ну! — / Европу поприжали».
А следующий черновой вариант «Мишки Шифмана»: «Ох, катанём мы в Израиле / Да на своем автомобиле!» (АР-2-38), — два года спустя перейдет в «Театрально-тюремный этюд на Таганские темы» (1974), где такая же конструкция встретится в монологе всего коллектива Театра на Таганке: «Ох, мы поездим, / Ох, поколесим — / В Париж мечтая, / А в Челны намылясь».
Предшественником же «Мишки Шифмана» является стихотворение «У Доски, где почетные граждане…» (1968), в котором также представлена ситуация «Я и мой друг». Этот самый друг с большим напором пытается убедить лирического героя, который поначалу сопротивляется, но потом соглашается: «Только спорить любил / Мой сибирский дружок. = «Хоть кого он убедит, / А по виду — скромненький» (АР-2-34); «Я сначала: “Не дам”, / “Не поддамся тебе”» = «А на кой нам Израиль, / Что мы там забыли?» /3; 457/; «И еще заявил, что икра у них, / И вообще, мол, любого добра у них» = «“Всё будет нам — икра и ванная. / И море там — израйлеванное”. <.. > Н<у>, а он: “Автомобиль / Будет в Израйле”» (АР-2-34); «А потом: “По рукам!”» = «И сказал: “Согласный!”»; «Эх! Зачем он был недоверчивый?» = «Почему же мне — “лафа”, / А ему не светит?» /3; 459/.
Еще одной предшественницей «Мишки Шифмана» является песня «Про двух громилов — братьев Прова и Николая», герои которой тоже основательно выпивают: «После литра выпитой» = «Пьют отвар из чаги», — после чего становятся агрессивными: «Мишка тут же впал в экстаз <.. > “Оскорбления простить / Не могу такого!”» = «Вмиг разделаюсь с врагом!» (кстати, если Мишка, выпив, взял Колю «за грудь: “Мне нужна компания!”», — то и лирический герой вел себя похожим образом в «Формулировке» и «Песне про Тау-Кита»: «Возьмешь за грудь кого-нибудь», «Я тау-китянку схватил за грудки»).
