«Литература – это труд, затрачиваемый на сближение слов», – говорил поэт П. Валери. Интересно замечание Р. Барта по этому поводу: «Мнение Соссюра о языке очень близко высказыванию Валери... хотя они ничего не знали друг о друге» [Barthes 1985: 225].
Вопрос о языковом творчестве, рассматривавшийся в Женевской школе, приобретает новое звучание в связи с интересом к нему современной когнитивной лингвистики. Рассматривая проблему субъективности в когнитивной лингвистике, В. А. Гуреев пишет: «Вопросы о том, насколько человек свободен в языке, в каких областях языка и на каком языковом материале эта свобода проявляется, являются весьма актуальными в современной лингвистике» [Гуреев 2005].
Глава V Вопросы внешней лингвистики
При изучении рукописных источников «Курса» обращает на себя внимание то, что Соссюр рассматривал две возможности изучения языка (внутреннюю и внешнюю) как две составные части единой науки – лингвистики. Слово «лингвистика», – писал он, – вызывает прежде всего идею совокупности внутреннего и внешнего исследования [Engler 1967: 59].
В Женевской школе получили развитие идеи Соссюра, относящиеся к двум областям внешних исследований: соотношение языка и мышления и вопросы нормы и языковой политики.
§ 1. Соотношение языка и мышления
К проблеме взаимосвязи языка и мышления Соссюр подходил с позиции своей концепции языка как системы значимостей. Он исходил из того, что наше мышление представляет аморфную массу, где нет различий отдельных единиц, представлений и т. д. Членение, упорядочивание этой области осуществляется лишь благодаря языку, причем в каждом конкретном языке этот процесс происходит по своему. Такой подход вытекает из понимания языка как системы произвольных знаков, наделенных присущими им отношениями значимостей. «Согласно Фердинанду де Соссюру, – писал А. Сеше в статье “Мышление и язык, или как понимать органическую связь индивидуального и социального в языке”, – произвольные знаки... имеют значимость только потому, что они взаимообуславливают и определяют друг друга. В результате этого возникает строгое равновесие всех частей системы, которая осуществляет произвольное, но совершенно точное членение мыслительной материи в данных пределах» [Сеше 2003б: 194].
Сходный подход развивал и сам Сеше: «...язык представляет собой систему, наложенную на мышление и его выражение». Из этого он делал вывод, что «язык отображает характер мышления, и... француз не может думать абсолютно так же, как русский» [Там же: 196].
Для женевских лингвистов характерно истолкование языка как механизма, органически связанного с мышлением, выступающего средством познания объективной действительности, вместилищем и хранилищем результатов познавательной и созидающей духовной деятельности человека, общества. Для каждого отдельного индивида родной язык является средством общения, а также орудием мышления и средством осознания действительности. «Родной язык, – писал Ш. Балли, – неотъемлем от нашего мышления. Он тесно связан со всей нашей жизнью – личной и общественной» [Балли 1955: 28]. Развитие мышления ребенка, например, неразрывно и необходимо связано с родным языком, на основе которого оно осуществляется и с его же помощью выражается. В статье «Преподавание родного языка и формирование сознания» Ш. Балли писал, что язык играет важнейшую роль в формировании мышления, и из всех факторов, участвующих в развитии мышления, ни один не может сравниться по глубине своего действия с языком, особенно в раннем детстве [Bally 1935: 206].
Вместе с тем Балли и Сеше полагали, что родной язык оказывает глубокое влияние и на конкретную форму нашего мышления: говоря, мы привыкаем мыслить в определенном русле. В их работах встречаются высказывания, близкие к положениям теории «лингвистической относительности».
В личных записях и самого Ф. де Соссюра привлекает внимание сравнение языка со стеклами очков, через которые мы созерцаем предметы [62] . В то же время он критиковал мнение, согласно которому структурные особенности языка отражают психический склад языкового коллектива. Так, синтаксическая конструкция, характерная для семитских языков – выражение отношения определяющего к определяемому существительному простым соположением слов, – «не позволяет делать каких-либо определенных выводов относительно семитского мышления» [Соссюр 1977: 264]. Он также считал, что явления эволюции не определяются обязательно психическими причинами: «...психологический характер той или другой языковой группы мало значит по сравнению с таким фактом, как исчезновение одного гласного или перестановка ударения, и прочими аналогичными явлениями, в каждый данный момент способными перевернуть взаимоотношения между знаком и понятием в любой из форм языка» [Там же: 265].
У Балли и Сеше встречается сравнение, сходное с соссюровским. При этом воздействие языка на мышление они связывали с произвольным характером знака: «...в самом деле, если основываться на произвольности, следует сказать, что каждый язык – это призма, которая преломляет мысль особым образом» [Bally 1928: 46].
Женевские лингвисты, отмечая важную роль языка в формировании мышления, стремились особенно подчеркнуть активное влияние языка на мышление, причем они это делали еще в более категоричной форме, чем Соссюр. «Если мысль воздействует на язык, – писал Ш. Балли, – то и язык в меру своих закономерностей формирует мысль» [Балли 1955: 25].
Во многих своих работах Балли и Сеше развивали идею о влиянии структуры языка на мышление говорящих на нем индивидов. «Для большинства логика языка, – указывал Балли, – это логика родного языка» [Bally 1914: 463]. По его мнению, «мы непрестанно стремимся приспосабливать речь к своим потребностям, но и сама речь заставляет нас подчинять наше мышление общепринятым формам выражения» [Балли 1955: 25].
Балли полагал, что установленные им общие характерные черты языка (для французского – предпочтение простых произвольных знаков, преобладание прогрессивной последовательности в расположении синтагм, аналитическая тенденция развития, статическая тенденция выражения) «должны придавать мысли определенный аспект, определенным образом его (язык. – В. К .) ориентировать» [Там же: 376]. «Феноменистическая (динамическая. – В. К .) позиция остается связанной с психологическим процессом, лежащим в основе восприятия и обозначения сущностей, в то время как статическая тенденция не уделяет внимания становлению понятий о сущности и закрепляет их в конечном психологическом состоянии» [Там же: 377]. Подход к проблеме соотношения языка и мышления с позиции лингвистической типологии представляет интерес для современной этнокогнитивной лингвистики. А тонкий анализ Балли особенностей субъектно-объектных и агентивных отношений в разных языках имеет не только теоретическую, но и практическую ценность для сопоставительной типологии, теории и практики перевода.
Если Вайсгербер в мышлении и языке пытается выделить черты, свойственные отдельным национально-языковым коллективам, и стремится обосновать особенности их языкового мышления, языкового членения и классификации внешней действительности как результат индивидуально-коллективного проявления общечеловеческой способности мыслить, познавать и именовать явления и свойства окружающего мира, то представители Женевской школы в обосновании и объяснении национальной специфики языков подходят к данному феномену с другой стороны, подчеркивая, что каждый член языкового коллектива должен мыслить и говорить более или менее сходно с другими потому, что жизнь в коллективе приучила его думать и смотреть на вещи так же, как и остальные члены группы. Доказательством тому служит тот факт, что при определенных обстоятельствах каждый может выучить любой другой язык. «Проблема языка, в конечном счете, является лишь одним из аспектов проблемы отношений индивида и общества» [Sechehaye 1933: 52].
Рассматривая связи языка и мышления в ракурсе соотношения социального и индивидуального, Сеше, вслед за Гумбольдтом и Соссюром (язык предоставляет говорящему иллюзорную свободу, как бы говоря: «Ты волен выбрать в языке что угодно, но ты выберешь то, что я, язык, тебе подскажу»), ставил вопрос об ограничении лингвистической свободы. По его мнению, система языка как социального явления сковывает возможность выражения индивидуальной мысли. «Как бы француз ни старался, он не будет думать в точности так, как немец или как русский, по той простой причине, что он говорит на другом языке; он обречен думать как француз, в том смысле, что он формирует свои мысли в рамках французских лексических и грамматических средств. В этом, бесспорно, ограничение его свободы» [Сеше 2003б: 193]. Вместе с тем Сеше выражает свое несогласие с преувеличением, по его мнению, этого феномена Л. Вайсгербером: «...он (Вайсгербер. – В. К .) находится в плену идеи о тесной связи между умственным складом нации и ее языком...» [Там же]. Напомним, что мысли об ограничении языковой свободы высказывали, наряду с лингвистами (А. А. Потебня), поэты (Ф. И. Тютчев).
