В отличие от Вайсгербера, женевские лингвисты ставили вопрос о связи познания окружающей действительности с языком в более осторожной форме; они рассматривали эту связь в аспекте соотношения индивида и общества, основываясь на восходящем к Соссюру понимании языка как социального продукта [63] , правила актуализации которого носят императивный характер. Именно на этой стороне вопроса они сосредоточили внимание.
Настаивая на влиянии языка как социального установления на выражение индивидуальной мысли, Сеше в то же время стремился подчеркнуть, что здесь нет речи о параллелизме языка и мышления – вывод, который нередко делали критики, например, Л. Вайсгербера, основываясь на ранних работах последнего. Подобная интерпретация связи языка и мышления могла бы вести к отождествлению языка с физическими и психическими признаками расы и к «интеллектуальному скептицизму»; «...уже тот простой факт, что человек, принадлежащий к определенной расе – белый, негр, китаец – может, как на родном, говорить на любом языке, если только он начал его изучать достаточно рано и изучал достаточно долго, вызывает недоверие к самому принципу параллелизма» [Сеше 2003а: 189].
В работах Сеше содержится конструктивная критика параллелизма языка и мышления с позиций рационализма и социологической концепции языка. «Существенный недостаток учения о параллелизме, по нашему мнению, состоит в том, что, отказывая индивидуумам в эффективном контроле над выражением их собственной мысли, представляя их движимыми некими “расовыми” силами... это учение в то же время снимает с них ответственность за само их мышление» [Сеше 2003в: 190]. «...вопреки часто высказываемому мнению о подчинении разума языку, у могущественного разума нет ничего более гибкого и податливого, более управляемого – ничего, чем он более свободно располагает в своих целях, нежели языка» [Там же: 201]. В формулировках Сеше содержатся основные аргументы, служащие и в настоящее время опровержением параллелизма языка и мышления: общее мышление у всех народов, возможность понятийного мышления, несовпадение единиц мышления и речи.
Следует отметить, что Сеше наметил когнитивный подход к этнолингвистической проблематике. Мировосприятие обусловлено не только языком, но и концептуализацией как основой нашего сознания. «Не решив философской проблемы природы априорных понятий, которые лежат в основе всякой логики и всякого мышления, очевидно, что мы не будем иметь данных о значении, с которыми согласятся все люди, принадлежащие определенной культуре, на каком бы языке эти люди ни говорили. И именно в рамках этих априорных понятий человеческий разум создает классификацию явлений» [Сеше 2003б: 197].
К проблеме «лингвистической относительности» примыкает вопрос о зависимости становления структурных особенностей отдельных языков от развертывания конкретных форм культуры данного народа.
Критикуя К. Фосслера, Сеше и Балли [Балли 1955: 24] выступают против упрощения и чрезмерно прямолинейного толкования связей между явлениями из области культуры и явлениями из области языка: «Еще более сомнительно, что в старофранцузском употребляли дополнение, выраженное одушевленным существительным в дативе, перед дополнением, выраженным неодушевленным существительным в аккузативе... только потому, что в ту эпоху господствовал культ героев» [Сеше 1965: 80].
Балли иронически относился к упрощенной трактовке связей между этнической структурой, уровнем культурного развития народа и его языком. «Говорят, что дикари имеют специальные названия для каждой ноги животного, но вспомните о наименованиях, которые дают немецкие охотники ушам и лапам зверей... Английскому путешественнику кажется странным, что в языке народа, чуждого цивилизации, используется один и тот же глагол “любить”, когда речь идет о друзьях и о еде. Англичанин смотрит на мир с точки зрения своего языка, где различаются глаголы to love и to like , но тогда французы – тоже дикари, поскольку они говорят aimer une femme ‘любить женщину’ и aimer le pot-au-feu ‘любить жаркое’!» [Балли 2003: 68 – 69]. Балли подчеркивает, что нельзя проводить параллели между строем языка и мышлением. Уровень культурного развития говорящих на данном языке может быть примитивен, язык же – весьма гибким и способным выражать тонкие оттенки мысли.
Говоря о взаимоотношениях между языком и мышлением, необходимо отметить, что прямолинейное установление однозначных связей между строем языка и мышлением не может, с точки зрения современного языкознания, считаться плодотворным. При любом строе языка возможно вполне развитое современное абстрактное мышление.
Языку принадлежит важнейшая роль в формировании мышления, в познании окружающей действительности. Сам процесс отражения действительности в сознании людей не может быть осуществлен без посредства языка. Язык, закрепляя и выражая наши мысли, является носителем наших знаний об окружающем мире. Язык способен выразить не только наши знания об окружающем мире, но и наше отношение к явлениям внешнего мира, к другим людям и к самим себе – он способен выразить наши эмоции и волевые побуждения. Язык, таким образом, формулирует, закрепляет и выражает всю совокупность сложнейших отношений и явлений действительности. Посредством языка мы получаем возможность познавать, усваивать весь опыт, накопленный предшествующими поколениями. Язык, закрепляя успехи познавательной деятельности человека, дает возможность осуществлять дальнейшее познание человеком окружающей действительности. Таким образом, человек познает с помощью языка и внешнюю реальность, и свой собственный язык, и свое общественное и индивидуальное сознание. Язык охватывает и воплощает в своей ткани все аспекты человеческой деятельности.
Сложные взаимоотношения языка, мышления, познания, культуры относятся к фундаментальным проблемам науки о языке и нуждаются в дальнейших серьезных исследованиях.
Проблему связи языка и мышления Сеше рассматривал как гуманитарную: «Проблема мышления и языка является одним из аспектов проблемы отношений индивида и общества, и поскольку эти отношения представляют особую сложность в мире людей, – где встает перед нами проблема свободы, – это позволяет говорить, что мы просто стоим перед общей проблемой – проблемой человека» [Сеше 2003б: 207].
Выдающиеся представители Женевской школы А. Сеше и Ш. Балли явились предтечами постановки многих основных вопросов современного рассмотрения языка как этнокультурного явления.
Проблематика роли языка в формировании мышления, познания объективной действительности, национально-культурного своеобразия оформилась в различные направления исследования этнокультурной специфики речевой деятельности: этнолингвистика, этносемантика, изучение национального менталитета, языкового сознания и картины мира, языковой личности. При этом широко используются междисциплинарные подходы, а также когнитивный, коммуникативный и дискурсивный.
Следует заметить, что в современных этнолингвистических исследованиях, в отличие от Женевской школы, очевидно, под влиянием когнитивной лингвистики, в качестве исходного пункта чаще всего берутся не языковые значимости, а концепты. Примером сопоставительных исследований в ракурсе этносемантики, основанных на понятиях значения и межъязыковых значимостей, могут служить работы В. Г. Гака [Гак 1983].
Исследование данной проблематики имеет не только важное теоретическое, но и практическое, прикладное значение. Примером может служить актуальная задача изучения межкультурной профессиональной коммуникации (деловые переговоры, контакты, разного рода презентации и др.), которая в связи с глобализацией мировой экономики занимает ведущее место в современной общественной языковой практике. Межкультурное профессиональное общение представляет собой социальное взаимодействие его участников, имеющих национально-культурную специфику своего социума и стандартизованный национально-культурный стереотип. Перед исследователями стоит задача выделить национально-культурные нормы этого вида коммуникации с целью повышения ее эффективности и прогнозирования коммуникативных неудач [Кузнецов 2001: 38].
§ 2. Вопросы нормы и языковой политики
Среди определений языка и речи Соссюром есть определение языка как пассивного и речи как активного. Выше отмечалось, что это разграничение, связанное с креативностью, в «Курсе» не раскрыто, поэтому нередко понималось в буквальном смысле. Складывалось, прежде всего, впечатление, что если принять точку зрения Соссюра, то окажется невозможным организованное вмешательство общества в языковой процесс, организованное руководство этим процессом, невозможна языковая политика [Jespersen 1925; Wagner 1947].
В нашей стране резкой критике в этом плане Соссюр подвергся со стороны Л. П. Якубинского [Якубинский 1929]. Языковая политика определялась Якубинским как «сознательное вмешательство класса в развивающийся языковой процесс, сознательное руководство этим процессом». Критика Якубинским Соссюра была основана на том, что Соссюр «мыслит возможность познания языка лишь путем рефлексии, созерцания со стороны, забывая о субъекте языка, коллективе». Соссюр рассматривал говорящих как инертную и консервативную массу, в то время как тот или иной класс в той или иной общественно-исторической ситуации может выступать либо как активная, либо как инертная сила. При этом Якубинский ссылался на пример Чехии начала XIX в., когда активность национальной буржуазии могла привести к преобразованию лексики чешского языка. Эта позиция Якубинского, очевидно, связана с переоценкой возможностей сознательного вмешательства в язык, вообще характерной для советского языкознания 20 – 30-х гг. XX в.
