class="p1">И лужицы.
Мертвец в красном мундире Ладхема. Его лицо кажется знакомым. И Теттенике останавливается. Мертвец лежит на боку, прижимая левую руку к груди. В правой он сжимает короткий меч, а глаза его распахнутые полны ужаса.
Теттенике протягивает руку, но коснуться не может. И отступает. И снова бежит. Это ведь сон? Сон. Конечно. Как просто. Сны бывают очень яркими, а она переволновалась. Из-за старухи. Только золотые шарики звенят-перекликаются, успокаивая.
Еще один мертвец.
Седовласый воин лежит в луже собственной крови. Его топор сломан. А уродливая тварь устроилась на спине. Она выдирала из тела куски мяса, спешно заглатывая их. А Теттенике и не увидела. Даже когда та попыталась прогнать тварь.
Какой безумный сон.
Площадь, испещренная многими шрамами. Сквозь них проросли колючие плети, а в плетях мухами застыли люди. Сколько же их… вон и вироссцы, и ладхемцы, и…
– Встаньте! – этот голос заставляет Теттенике застыть. – Я приказываю вам…
Ариция Ладхемская ужасна.
Её платье висит лохмотьями, а руки покрыты чем-то бурым. Она идет, не замечая, что ступает по лужам крови. Её глаза затянуты тьмой.
И Теттенике зажимает руками рот.
– Я приказываю… – голос ладхемской принцессы срывается на визг. И бьет по нервам. А мертвецы начинают шевелиться. Они дергаются, становясь еще больше похожими на мух, что пытаются разорвать колючую паутину.
Сон.
Теттенике заставила себя поверить.
И не отвернулась, увидев брата, из груди которого торчала колючая ветка. Он ступал медленно, покачиваясь, не обращая внимания ни на эту ветку, ни на клинок в руке.
– Мама, мамочка моя… мама…
За ним медленно брел тот, кого Теттенике не ожидала увидеть в этом месте. И сердце её забилось радостно, правда тотчас почти разорвалось от боли, ибо и он был покрыт кровью.
– Рубите, – велела Ариция Ладхемская, указав на плети. – Нам нужна дорога.
И мертвецы принялись расчищать путь.
А Теттенике, не в силах смотреть дальше, опять закрыла лицо руками. Надо что-то сделать… как-то проснуться… как?
Она крутанулась и ущипнула себя.
Было больно.
Во сне не бывает, чтобы больно. Но ведь… было же! Было! И когда она осмелилась открыть глаза, увидела, что стоит уже не на площади.
Замок?
Дворец? Роскошный? Был некогда. Ныне в нем царило запустение. Теттенике и во сне остро ощущала запах плесени. И безысходность. Она пропитала и камень, и потускневшую позолоту.
Что здесь?
Пол.
И колючие стебли. Тяжелые цветы, чем-то похожие на тот, который подбросили ей. И Теттенике осторожно ступает, стараясь не коснуться шипов.
Ноги ноют.
Она смотрит на них. Надо же, снова кровь. Она сочится из ран и… Теттенике идет. Дальше. Она останавливается у пронзенной стеблями принцессы. Летиция Ладхемская? Она еще жива и дышит. И шепчет что-то… проклятье?
– Мне жаль, – Теттенике вдруг понимает, что все это по-настоящему.
И отворачивается, завидев еще одно тело. Но слишком поздно.
Островитянка.
Такая пугающе-огромная, она лежит, раскинув руки, будто пытаясь обнять потолок. А из перерезанного горла еще течет кровь.
– Мне так жаль…
Этого нет.
Или есть?
Как понять? И надо ли понимать.
Дальше.
И снова мертвец. Мертвецы. Смутно знакомый рыжий мужчина, который и в смерти не расстался с оружием, и Мудрослава Виросская за спиной его.
Черная туша зверя, перегородившая проход. Дракон огромен и завораживающе-прекрасен.
Голова Ксандра… мертвеца все-таки можно убить. Эта голова, впрочем, была какой-то чистой и даже аккуратной. Она лежала, улыбаясь, и вдруг показалось, что именно он видит Теттенике.
– Это сон, – сказала она мертвецу.
– Значит, ты и вправду видела. Видишь, исполняется, – ответил он. И почему-то подмигнул. А вокруг дракона загудело, поднимаясь выше и выше, до самого потолка, пламя. Оно стало стеной, но стоило Теттенике приблизится, и та задрожала. А откуда-то сбоку появилось существо, одновременно прекрасное и ужасное.
Оно…
Она.
Несомненно, она. Обнаженная. Высокая. Выше Теттенике на голову. Темные волосы завивались, роняя искры, и те ползли по коже, вычерчивая узор за узором. И та покрывалась чешуей. Блестели рога. И распахнутые крылья пылали алым пламенем.
Они и были пламенем.
Щелкнул хвост.
А демоница подняла над головой руки и сказала:
– Я принесла тебе его сердце.
После чего шагнула в пламя.
И спустя мгновенье раздался крик. Крик был оглушительным. Он отразился от стен, от потолка, по которому стремительно поползли трещины.
Их количество множилось.
И дворец задрожал.
А потом взял и рухнул на голову Теттенике. Тогда-то она и проснулась.
Она вынырнула из этого сна, и закричала. Она кричала и не могла остановиться. И крик этот, разбиваясь о стены, заставлял дрожать окна. А потом одно из них лопнуло и осыпалось мелкими брызгами. И второе, и третье… и только тогда с грохотом вылетела дверь.
– Тише, девочка, – её обняли.
Подняли.
Вынесли из комнаты. И крик, клокотавший в горле, вдруг закончился. А страх остался. И Теттенике, вцепившись обеими руками в жесткую ткань, сделала единственное, что могла: заплакала. Горько. И безутешно. А тот, кто держал её, тихонько качал и говорил, говорил… шепотом, ласково, заверяя, что все-то наладится, что все сложится, что будет она, Теттенике, счастлива.
И когда вокруг появились другие люди, она не отпустила того единственного человека, рядом с которым у неё почти получилось верить.
Пускай.
Пускай смотрят. Шепчутся. Пускай плодят слухи. Пускай… они просто не знают, что умрут.
Все.
Глава 24
В которой принцессы возвращаются, а в воздухе витает некоторая напряженность
«Долго брел королевич лесами темными, болотами топкими, чащей зачарованной. И увидал он тогда гору стеклянную, а в ней – пещеру глубокую, серебром окованную. В пещере же той на семи цепях гроб висел хрустальный, а в нем – дева лежала красоты невиданной. И была кожа её белее снега, а волосы – что злато драгоценное. Губы алели. А глаза были синее синевы небесной. Улыбнулась она и сказала так: «Поцелуй меня, королевский сын, и обещай, что сделаешь женою, тогда-то и я помогу тебе вернуть королевство твое».
Сказка об утраченном королевстве, ведьме и хитром королевиче, её одолевшем.
Мудрославу Виросскую уложили на широкую скамью. И аккуратненько так. А она, стало быть, все так же лежала. Тихо. Спокойно.
Еще эти руки, на животе скрещенные.
Жуть.
– Знаешь, – тихо сказала я Ричарду, который разглядывал принцессу, явно не зная, что с нею делать. – Как-то я иначе все это представляла.
– Не ты одна.
– Вот-вот… съедутся принцессы, одна другой краше. Будут тут беседы вести изящные, танцы, балы и все такое… а они вон что, – я нервно вздрогнула.
И тут раздался крик.
Такой душераздирающий, пронзительный,
