Ничего не имѣя противъ брака моего съ Маней, которую она съ дѣтства хорошо знала и любила, мама въ очень деликатной формѣ намекала на мою молодость и высказывала свои опасенія, какъ бы ранняя женитьба не связала меня на первыхъ порахъ моей самостоятельной службы, искренно, вмѣстѣ съ тѣмъ, жалѣя о томъ, что я измѣнилъ первоначальному намѣченному мною жизненному плану и долженъ буду покинуть Москву.
Мама ближе, чѣмъ кто-либо была въ курсѣ всей моей личной жизни во времена моего студенчества, чутко воспринимая своимъ материнскимъ сердцемъ всѣ мои переживанія послѣднихъ двухъ лѣтъ. Ей, видимо, было больно за меня, что я, подававшій столько надеждъ на блестящую карьеру столичной адвокатуры (это было ея искреннее убѣжденіе), долженъ буду съ такихъ молодыхъ лѣтъ уйти въ деревенскую глушь и лишить себя сразу всего того, что давала мнѣ Москва. Вполнѣ понятно, что такое отношеніе мамы не могло остаться безъ нѣкотораго вліянія на мою психику и въ моей душѣ стала зарождаться реакція... Но начатое дѣло приходилось, такъ или иначе, завершать...
Тотчасъ по пріѣздѣ я заявилъ своему начальству — Прокурору Московской Судебной Палаты Н. В. Муравьеву, въ распоряженіе котораго я зачисленъ былъ кандидатомъ на судебную должность, о своемъ намѣреніи перейти на службу земскаго начальника къ себѣ въ губернію.
Надо сказать, что должность эта въ то время Судебнымъ Вѣдомствомъ расцѣнивалась отрицательно, главнымъ образомъ по слѣдующимъ основаніямъ: прежде всего, по условіямъ замѣщенія таковой привилегированнымъ сословіемъ; затѣмъ — ввиду соединенія въ означенной должности функцій административныхъ и судебныхъ; и, наконецъ, въ силу крайней неопредѣленности самой ея компетенціи, предоставлявшей земскому начальнику почти неограниченный произволъ.
Къ моему удивленію, Муравьевъ отнесся къ моему рѣшенію чрезвычайно одобрительно. — „Это будетъ для Васъ основательной академіей” — сказалъ онъ мнѣ на прощанье. Впослѣдствіи слова эти мнѣ не разъ вспоминались.
Бумаги были взяты и отправлены съ соотвѣтствующимъ прошеніемъ по принадлежности — Самарскому Губернатору А. С. Брянчанинову. Итакъ, съ этимъ дѣломъ было покончено. Вскорѣ намъ пришлось принимать у себя проѣзжавшаго черезъ Москву Брянчанинова, который сообщилъ, что дѣлу данъ ходъ и, вѣроятно, черезъ мѣсяцъ состоится мое назначеніе.
Друзья и знакомые, прослышавъ о моемъ скоромъ отъѣздѣ на службу въ провинцію, стали устраивать мнѣ одни проводы за.другими, да и самъ я спѣшилъ по-хорошему съ милой своей Москвой попрощаться. Усиленно посѣщалъ я напослѣдокъ свои любимыя оперы, драмы, не прочь былъ съ добрыми друзьями скромно наѣзжать на лихихъ „Емельяновскихъ” лошадяхъ по санному пути къ Яру, въ Стрѣльну, и чаще всего, — въ любимое наше Всесвятское, гдѣ въ то время пѣвалъ извѣстный цыганскій „Рыбинскій” хоръ Глафиры Лебедевой, питавшей къ Сашѣ Ухтомскому и ко мнѣ особую слабость по памяти къ дѣду нашему князю Николаю Васильевичу.
Передъ разлукой я сталъ брать отъ милой Москвы все, что было можно, и день за днемъ у меня проходилъ въ веселомъ сообществѣ многочисленныхъ моихъ знакомыхъ.
Не стану повторяться и вновь говорить о красотѣ и барской широтѣ московскихъ балсизъ, но не могу обойти молчаніемъ заключительный Веригинскій раутъ, на которомъ, волею судебъ, мнѣ пришлось въ послѣдній разъ въ Москвѣ выступить въ роли царевича Ѳеодора въ трилогіи гр. А. К. Толстого „Царь Борисъ”.
Надежда Александровна Веригина по личнымъ связямъ и по огромнымъ своимъ средствамъ принадлежала къ той категоріи энергичныхъ и умныхъ женщинъ „свѣта”, которыя легко и умѣючи могли объединять у себя все лучшее изъ столичнаго общества. Некрасивая лицомъ, но удивительно статная, съ безукоризненной фигурой, интересная и радушная Надежда Александровна владѣла на Поварской прекраснымъ особнякомъ — съ виду невзрачнымъ, но внутри богато и со вкусомъ истаго аристократизма отдѣланнымъ, въ котором она не часто, но зато съ такимъ выдающимся умѣньемъ устраивала свои пріемы, рауты, балы и пр., что заставляла надолго говорить „всю Москву".
Въ описываемое мною время пришла ей мысль въ „бѣлокаменной столицѣ” организовать у себя то, что имѣло исключительный успѣхъ въ Петербургѣ не только въ высшихъ столичныхъ сферахъ, но и въ самой Августѣйшей средѣ. Надежда Александровна надумала у себя на дому устроить любительскій спектакль и поставить нѣсколько сценъ изъ трилогіи А. Толстого: „Царь Борисъ”, тѣхъ самыхъ, которыя въ предшествовавшемъ 1892 году въ Петербургскомъ Эрмитажѣ были исполнены въ присутствіи всей Царской Семьи и при участіи нѣкоторыхъ Августѣйшихъ Особъ.
О семъ „дерзкомъ” намѣреніи Веригиной заговорила старушка-Москва на разные лады, тѣмъ болѣе, что одинъ изъ участниковъ Эрмитажнаго представленія — Великій Князь Сергій Александровичъ, исполнявшій роль Царевича Ѳеодора былъ незадолго передъ тѣмъ назначенъ въ Москву Генералъ-Губернаторомъ.
Режиссерская часть была поручена извѣстному артисту Императорскаго Малаго Театра Осипу Андреевичу Правдину. Среди другихъ приглашенныхъ для участія въ Веригинскомъ спектаклѣ оказался и я, причемъ мнѣ было предложено исполненіе роли царевича Ѳеодора. „Сестру мою” — царевну Ксенію должна была играть племянница Веригиной — очаровательная 18-тилѣтняя Софья Александровна Арапова. Роль самого Царя Бориса взялъ на себя князь Сергѣй Ивановичъ Урусовъ. Семена Годунова — Александръ Борисовичъ Нейдгартъ, Доктора — Александръ Павловичъ Тучковъ, Инокиню Марфу — М. А. Воейкова и др.
Какъ режиссеръ, Осипъ Андреевичъ Правдинъ былъ необычайно требователенъ и настойчивъ; въ особенности мучилъ онъ бѣдную Арапову въ ея заключительной сценѣ, когда она, узнавъ о смерти своего жениха, падаетъ ко мнѣ на руки въ обморокъ... Несчетное количество разъ приходилось мнѣ поддерживать сначала несмѣло, а затѣмъ довѣрчиво падавшую мнѣ на руки прелестную свою „сестру”, которой удивительно шелъ ея великолѣпный царственный русскій нарядъ! Благодаря любезности Надежды Александровны Веригиной, въ соотвѣтствіи съ костюмомъ Царевны, былъ сшитъ и для меня богатый парчевый нарядъ Царевича.
Сцена была оборудована въ кабинетѣ мужа Веригиной., Это была удлиненной формы комната, роскошно отдѣланная моренымъ дубомъ въ средневѣковомъ стилѣ. Часть кабинета была приспособлена подъ небольшую сцену и заключена въ особую раму, устроенную въ полномъ соотвѣтствіи со всей остальной обстановкой кабинета.
Все носило характеръ вдумчиваго и тонкаго художественнаго вкуса — всѣ костюмы, декораціи, вплоть до грима, подвергались строгой оцѣнкѣ, а исполненіе таковыхъ было ввѣрено лучшимъ мастерамъ. Надежда Александровна ни передъ чѣмъ не останавливалась для достиженія успѣха. Я уже не говорю о ея миломъ радушіи и обычномъ ея гостепріимствѣ, превратившемъ всѣ наши многочисленныя репетиціи въ сплошное удовольствіе и веселье, несмотря на строгаго взыскательнаго режиссера.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
