государственной прибыли. Однако даже то немногое, что нам известно о поведении боярина в своих вотчинах, достаточно характеризует его «методы» самовластного и жестокого управления. Никакой экономической целесообразности поташного промысла не было бы без ряда условий. И главное из них — возможность неограниченной эксплуатции людских и природных ресурсов, находившихся в распоряжении «ближнего человека» царя.
Еще только заводя в своих вотчинах будные станы, или «майданы», как назывались места выделки поташа, боярин Морозов распорядился определить к этому делу самых бедных крестьян, которые были не в состоянии уплатить ему оброк. Но и они, зная о тяжести работ, били челом, чтобы им отсрочили их недоимки, лишь бы не заниматься ненавистным поташным делом, живя в землянках в лесу. Боярин же Борис Иванович, быстро поняв выгоду такого производства, последовательно насаждал его в своих вотчинах и приложил руку к установлению государственной монополии на экспортную торговлю поташом. Он несколько раз получал от царя Алексея Михайловича льготные грамоты на провоз сотен бочек поташа к морскому порту в Архангельск, снижая свои издержки и всё увеличивая и увеличивая полученную прибыль. Например, одна из таких льготных грамот боярину Борису Ивановичу Морозову была выдана 30 апреля 1656 года, сразу после окончания двух государевых походов, когда боярин стал снова публично появляться в Москве в царском окружении. Наверное, боярин Морозов изменил бы себе, если бы не использовал свои возможности, чтобы получать подобные экономические преимущества. Не щадил он, используя свое положение при царе, и своих конкурентов в поташном промысле. В 1659 году состоялся указ, запрещавший заведение будных станов в городах Белгородского разряда. С одной стороны, это было оправданно, так как грозило уничтожить леса в районе Белгородской засечной черты. Но с другой — боярин Морозов снова больше всех выигрывал от такого решения, монопольно продолжая поставлять свой товар.
Представление о том, с каким «жаром» боярин мог обсуждать поташные работы, дает выговор, а точнее, грозный разнос приказному человеку арзамасской вотчины сел Кузьмин Усад и Замятнино Кондратию Суровцеву в грамоте от 28 сентября 1659 года. Можно оставить эту боярскую ругань без комментариев, не делая вслед за публикаторами документа никаких изъятий из его текста:
«И ты дурак, блядин сын, ни та ни ся, пьяница, ненадобной бражник, все ходишь за брагою, а не за моим делом, и мне не радеешь и прибыли не ищешь, своим ты пьянством и нераденьем многую у меня ты казну пропил. Во всех моих вотчинах на мойданех огни запалили в опреле месяце, а у тебя в-ыюне. Для чево так у тебя поздо, с половины лета, стали огни палить? Да и тут у тебя, пьяницы, и золы не стало, не токмо чтоб и в новой год запасть золы и дров. Нихто так ни в которой моей вотчине такой порухи казне моей не учинил, как ты, дурак, пьяница, здуровал, и довелся ты за то жестокова наказанья и правежу большова, да и так тебе, дураку, не велю спустить даром»[173].
Поташное дело в морозовских вотчинах приносило доход, исчислявшийся сотнями тысяч рублей, что позволяло Морозову не только зарабатывать, но и пускать деньги в оборот. Случалось, когда надо было спасти от разорения какого-либо жившего в его вотчинах судовщика, занятого перевозкой товаров, боярин Морозов ссужал его огромной суммой в две тысячи рублей, понимая, что все траты должны окупиться в будущем. Сохранились известия и о других ссудах, выдававшихся представителям придворной знати, надежно обеспечивавших Бориса Ивановича Морозова сторонниками в царском совете. Всё это и позволяло Морозову, владевшему почти тридцатью тысячами крестьянами в девятнадцати уездах, десятилетиями оставаться в центре не только придворной, но и экономической жизни.
Остается немного сказать о жизни боярского терема, хотя она и была закрытой в Московском царстве. Когда вспоминают боярыню Морозову, чаще всего имеют в виду не Анну Ильиничну — жену Бориса Ивановича, а ее свояченицу Феодосию Прокопьевну — жену его брата Глеба Ивановича. Обе боярыни Морозовы были вторыми женами братьев Морозовых. Как известно, Анна Ильинична Морозова была родной сестрой царицы и ее брак с боярином Морозовым состоялся тогда же, когда и свадьба царя Алексея Михайловича и царицы Марии Ильиничны. Анна Морозова возглавляла списки «верховых боярынь», обычно участвовавших вместе с царицей в «выходах» во время публичных церемоний и служб в кремлевских соборах и церквях. Феодосия Морозова была дочерью дворецкого царицы Марии Ильиничны Прокопия (Прокофия) Соковнина. Ее брак состоялся уже после свадеб царя Алексея Михайловича и старшего Морозова. Как и ее свояченица, по своему статусу Феодосия Прокопьевна входила в ближнее окружение царицы Марии Ильиничны, и обе боярыни Морозовы занимали первенствующее положение на женской половине дворца.
Боярину Морозову, должно быть, непросто приходилось в таком окружении. В записках иностранцев упоминается о его ревности к молодой жене; говорили, что некоторых людей, пострадавших из-за подозрений боярина, отправляли в далекую ссылку. Но это еще и лишнее свидетельство открытости дома боярина Бориса Ивановича Морозова, где могли появляться разные люди, что опровергает стереотипные представления, восходящие к «Домострою».
Появление в морозовском семействе такой приверженки старой веры, какой была боярыня Феодосия Прокопьевна, свояченица Бориса Ивановича, нуждается в объяснении. В «Повести о боярыне Морозовой» говорилось о том, что она была желанной гостьей «для духовных бесед» в доме боярина Бориса Ивановича Морозова. По словам житийного сказания, боярин встречал ее словами: «Прииде, друг мой духовный, пойди радость моя душевная»[174]. Повесть создавалась для прославления боярыни Феодосии, поэтому детали разговоров с боярином Борисом Ивановичем носят, несомненно, этикетный характер. Однако повесть подтверждает, что боярыня Морозова, как и ее муж Глеб Иванович, бывали частыми гостями в доме Бориса Ивановича и Анны Ильиничны Морозовых.
Над нами довлеет образ знаменитой картины художника Василия Сурикова (1887 год), и он мешает увидеть другую жизнь придворных, которую вели в морозовских домах до Раскола. В 1650-х годах совсем юная Феодосия Морозова была не той фанатичкой, которую можно видеть на картине, а молодой, живой женщиной со своими чувствами. Она даже интересовалась модой. Если у боярина Бориса Ивановича и Анны Ильничны Морозовых не было детей, то Феодосия Морозова родила сына Ивана Глебовича, ставшего в итоге наследником огромного состояния обоих братьев Морозовых (правда, на очень короткое время). Знание последующих обстоятельств мученической кончины боярыни Морозовой, пострадавшей за приверженность старой вере, не должно заслонять семейный характер этого дела, ставшего испытанием и для царя Алексея Михайловича. Ему
