приходилось выбирать между чувством вечной благодарности к своему воспитателю и необходимостью преследования противников перемен в церкви. Впрочем, эта история уже выходит за рамки жизнеописания боярина Морозова.
В биографии боярина Бориса Ивановича Морозова важен еще один, «просвещенческий» вопрос — о его библиотеке. Мы привыкли понимать людей через их библиотеку (или ее отсутствие), а в XVII веке в России уже существовала книжная культура. Исследователи обращают внимание на покупку Морозовым разных изданий на Московском печатном дворе, а также на книги на иностранных языках, бывшие, судя по надписи «Книга боярина Бориса Ивановича Морозова», в составе его библиотеки. Впоследствии книги из библиотеки Бориса Ивановича Морозова попали в Аптекарский приказ и поступили на хранение в Библиотеку Российской академии наук[175]. На этом основании можно посчитать, что боярин Борис Иванович интересовался древней историей, жизнью римских императоров… Но так ли это было на самом деле?
Действительно, во введении к одной из переводных рукописных книг — «Краткое пяти монархий древних описание» Трога Помпея читается целое посвящение Борису Ивановичу Морозову: его род назван «роксоланским» и выведен из Пруссии. Автор перевода, ссылаясь на Цицерона и Геродота, приводил целую апологию истории, называя ее «свидетельницей веков», «светом ко истине», «животом памяти», «жизни учительницей» и «посланницей старовещности»[176]. Однако достаточно ли одного перечисления книг или даже посвящений составителей рукописей, чтобы понять боярские интересы? Недавняя находка книговедами Библии Мартина Лютера, тоже хранившейся в библиотеке Бориса Ивановича Морозова, приоткрывает источники комплектования этого собрания книжными редкостями. Записи на книгах библиотеки Морозова — «виленская», «копысская» — отсылают к трофеям, взятым во время государевых походов 1654–1656 годов. Кстати, и на книгах, попавших позднее в Аптекарский приказ, тоже есть подобные записи, только сделаны они не самим боярином, а неким Северешкой Щетиной[177]. Вопрос о том, интересовался ли Борис Иванович подобной литературой, помимо ее очевидной трофейной «ценности», и, главное, мог ли прочитать ее в оригинале, остается открытым.
Можно обратить внимание и на другое. Каких только тем не касалась переписка Бориса Ивановича Морозова по делам своей вотчины, но про книги в ней никогда ничего не говорилось! Более того, когда в качестве пленника к боярину Морозову попал будущий переводчик Посольского приказа Леонтий Гросс, он не стал держать его при себе, а отправил приказчиком в нижегородское село Лысково. И обсуждал с ним дела своего хозяйства, а вовсе не умственные высоты иностранных книг. Всё говорит о том, что боярин Борис Иванович Морозов не очень-то их и ценил, подчиняясь, может быть, моде, проникавшей в боярские дворы, или видя их несомненную материальную ценность…
Смерть боярина Бориса Ивановича Морозова была отмечена удивительной записью в «Дневальных записках Тайного приказа» 1 ноября 1661 года: «Бориса Ивановича не стало в 3-м часу дни». Так лаконично и сдержанно, без лишних подробностей говорят о ком-то хорошо известном, с кем уходит целая эпоха. Не случайно австрийский барон Мейерберг говорил, что «это был человек с природным умом и, по своей долговременной опытности, способный править государством». Правда, обращает на себя внимание и продолжение этой фразы: «…если бы только умел ограничивать свое корыстолюбие». По свидетельству барона Мейерберга, перед самой кончиной Морозова, когда боярин «утратил уже всякое чувство и сознание», царь Алексей Михайлович всё равно был рядом со своим другом, «не пропуская ни одного дня, по одному только простому долгу, а не в видах будущих заслуг за то». Подчеркивал мемуарист и личное участие царя Алексея Михайловича в похоронах своего придворного, «не думая ни мало, что унизит тем свое величество, если будет оплакивать его при всех»[178].
Боярина Бориса Ивановича Морозова похоронили ровно через сутки, в субботу 2 ноября в Чудовом монастыре: «А в 3-м часу того дня по благовесту к литоргии указал великий государь в Чюдов монастырь нести тело боярина Бориса Ивановича Морозова, и проводить своим государевым бояром и окольничим, и думным и ближним людем». Боярина хоронили церковные власти, митрополит Сарский и Подонский Питирим с освященным собором, и духовенством московских церквей, все думные чины, Государев двор, жильцы, головы стрелецкие, дьяки московских приказов, гости «и всяких чинов многие люди». Сначала была литургия в Чудовом монастыре, на которой присутствовал царь Алексей Михайлович, а потом отпевание и погребение.
Проводив друга в последний путь, царь Алексей Михайлович щедро «жаловал в монастыре в трапезе пестрых и черных властей (то есть архиереев и игуменов, различавшихся по их одеждам. — В. К.), и протопопов, и соборных, и Чюдовских черных попов и дьяконов, и певчих своих государевых, и патриарших и властелинских ручною милостынею». Продолжил раздавать милостыню духовенству московских церквей боярин Илья Данилович Милославский. Царь Алексей Михайлович возвратился в свои покои «в восмом часу дни». Как ему ни было тяжело, но в тот же день ему пришлось «в другой раз» быть на погребении старца Макария в Чудовом монастыре. Снова всё повторилось с раздачей «ручной милостыни» архимандриту Павлу и братии Чудова монастыря. Царь вернулся во дворец в тот день «во 2-м часу ночи»[179]. И следующие дни он еще несколько раз был в монастыре на панихиде по ушедшем самом «ближнем» человеке…
Владения Бориса Ивановича перешли сначала по наследству к его вдове Анне Ильиничне Морозовой, а потом, после ее смерти 25 сентября 1667 года и погребения в Чудовом монастыре, к брату боярину Глебу Ивановичу Морозову. После его смерти всё досталось той самой, единственной, знаменитой в исторической памяти «боярыне Морозовой». Даже на суд ее несли в кресле на руках из бывшего двора Бориса Ивановича Морозова, располагавшегося рядом с Чудовым монастырем… Боярыня Морозова погибла в земляной боровской тюрьме в 1675 году, и всё морозовское богатство перешло в казну. Главный собор Чуда архистратига Михаила взорвали в Кремле в ночь на 17 декабря 1929 года вместе с памятной плитой в стене храма, отмечавшей погребение «ближнего человека» боярина Бориса Ивановича Морозова[180].
* * *
…Мало кто из царедворцев XVII столетия повлиял на становление и утверждение неписаного «института власти» московских царей, связанного с присутствием в их окружении первых царских советников, так, как «ближний человек» боярин Борис Иванович Морозов. Аристократ, придворный, боярин, царский родственник, самый богатый человек Русского государства… Но всё перекрывает долгое эхо борьбы с «морозовщиной», связанной с кумовством и злоупотреблениями в приказах… Сегодня мы могли бы чаще вспоминать о боярине Борисе Ивановиче
