«Осторожно — стекло, фарфоро-фаянсовый завод».
Послышались свистки отправления, откликнулся паровоз, состав, набирая скорость, покатил с горки.
Коваль растянулся на ящике, полагая, что после напряженной ночи не грех и вздремнуть, Тимош остался на страже, присел в ногах товарища и только было собрался разговориться насчет дворовой бригады и великих жизненных путей — состав грохнул буферами, заскрежетал тормозами, ящики запрыгали, Коваль слетел на пол.
— Крушение! — вскочил Тимош.
— Нет, обыкновенно тормозит, — с невозмутимостью заправского «поездника», хорошо знакомого с условиями местной дороги, возразил Коваль.
— Давай ящики поправлять, а то завалятся, — поднялся он с пола.
Тормоза продолжали скрежетать, вагон ходил ходуном, содрогался и подпрыгивал.
На линии послышались голоса:
— Который?
— Надо думать — в последнем.
— Который?
— В последнем, говорят.
Голоса возникали где-то впереди, набегали и проносились мимо. Наконец, состав остановился, паровоз протяжно загудел, ответил тревожный переливчатый свисток, паровоз продолжал давать гудки — длинные и короткие, словно с кем-то переговариваясь.
Снова послышались окрики; тяжело переступая, шурша осыпающимся ракушечником, приближалось множество ног. Лязгали затворы, раздавалась отрывистая команда:
— Справа цепью. По одному вдоль состава! Ложкин, Ложкин, черт тебя подери. Давай сюда, Ложкин!
Тимош нащупал рукоятку нагана:
— Заградительный!
— Обыкновенно — проверка, — тоном обстрелянного «поездника» отозвался Коваль.
— Эй, там на площадке есть кто? — донеслось с линии.
С площадки никто не откликнулся. Паровоз ответил продолжительным гудком, рванулся вперед, вагоны, набегая один на другой, ринулись за ним.
— Эй, там на площадке, есть кто? — донеслось с линии.
Никто не отзывался с площадки последнего вагона.
— Ложкин, давай на площадку последнего, — надрывался всё тот же нетерпеливый злобный голос.
Состав, набрав было ход, заскрежетал, забуксовал и, вслед за тем, преодолевая невидимые препятствия, вновь двинулся вперед.
— Ложкин, куда крутишь, подлец. Обратно крути! Тяжелые шаги раздавались уже совсем близко, рядом с вагоном.
— Трохимчук, бери людей, беги к машинисту. Дай ему прикладом…
— Да разве теперь его нагонишь, вашбродь, товарищ прапорщик.
— Исполняй команду, приказываю. Срывайте пломбу с последнего, откатывайте дверь.
Спотыкаясь о шпалы, сбрасывая на ходу задвижку с вагонных дверей, сбивая ее прикладами, солдаты бежали за хвостом набиравшего скорость состава. Далеко впереди кто-то задыхаясь от бега, кричал:
— Эй, на паровозе-е-е…
Гудок паровоза заглушил крик.
— Давай я, давай я сам… — клокотал злобный голос за дверью вагона, торопил, подгонял солдат. Дверца дрогнула и медленно поползла на полозьях. Поддерживаемый солдатами офицер, уцепившись одной рукой за дверцу, а другой выставляя вперед наган, пытался взобраться в вагон.
Тимош выхватил из кармана револьвер и, не целясь, нажал на гашетку. Она легко подалась, но выстрела не последовало. Офицер выпрямился во весь рост и торчал в дверях черным крестом.
— Кто есть, отзывайся!
Он, точно слепец палкой, принялся щупать наганом темноту. Потом крикнул бежавшим за вагоном солдатам:
— Давай за мной, давай все сюда! — и приказывал невидимому Ложкину.
Приглядевшись к темноте, офицер шагнул в глубь вагона. Должно быть он различил уже Тимоша, потому что наган перестал блуждать по сторонам и прицельно уставился Руденко в грудь.
Коваль, вобрав голову в плечи, прижимаясь к ящикам, следил за каждым движением офицера. Вдруг он бросился вперед, маленький, упругий, жилистый. Прыжок был неожиданный, короткий, головой в живот. Офицер взметнул руками., повалился назад, хватая воздух, полетел под насыпь. Щупленькая, узкоплечая фигура Коваля вырисовывалась в просвете открытой двери.
Поезд шел уже на полной скорости.
Тимош оттащил товарища от дверей:
— Я думал, ты за ним из вагона вылетишь.
— Да нет, я за дверку держался.
Тимош проверял наган;
— Отказал, проклятый!
— Не отказал, а наган солдатский! — раздался вдруг за его плечом грубоватый, показавшийся знакомым, голос. — Наган не офицерский, не самовзвод. Курок большим пальцем оттягивать надо.
— Эх, голова! — рассмеялся Коваль, и тут же спохватился. — А вы кто будете? — бросил он в темноту, в ту сторону, откуда послышался голос неизвестного.
— А мы тут вес свои, люди местные, — насмешливо отозвался тот.
Тимоша охватило неприятное чувство: всю дорогу ехал он с ними, этот чужак, слушал их разговор. Кто он? Зачем здесь? Кто его подослал сюда?
— Отвечайте, когда спрашивают! — воскликнул Тимош и попытался воспользоваться полезным советом незнакомца, с трудом потянул на себя курок нагана.
— Ну, не дури, — неизвестный сразу заслышал знакомый звук взводимого курка, — спрячь свою штрыкалку.
Чиркнула спичка, загорелся огонек железнодорожного фонаря с красным и белым стеклами.
— Молодцы, хлопцы, — проговорил неизвестный, поднимая фонарь и приглядываясь к Тимошу и Ковалю. Он держал фонарь так, чтобы белый свет падал на лица парней, но Тимош всё же узнал, скорее угадал незнакомца, встретившегося им на шляху под Ольшанкой: мужик в галифе!
— Ловко господина прапорщика срезали. Так им, гадюкам, и надо. Кровь с нас пьют.
— Вы зачем здесь? — не опуская нагана допытывался Тимош.
— А затем, что и вы. По одному билету.
— Кто вас направил?
— А мы все у товарища бога на побегушках, — буркнул человек в галифе и, не обращая внимания на поднятый наган, принялся осматривать стену вагона. Нашел гвоздик, подвесил фонарь. Потом внезапно повернулся к ребятам, в круто подведенной к груди руке сверкнул увесистый пистолет.
— Спокойно, хлопцы! Разговор короткий, — он наступил ногой на ближний ящик, — эти два мои. Остальные забирайте, не жалко, — прикрикнул на Тимоша, — говорят, спокойно, парень. Убери палец с курка, — повернулся к Ковалю. — А ты, божья быця, головой не крути, не на господина прапорщика наскочил.
— Чего тебе надо? — процедил сквозь зубы Тимош, чувствуя, что курок не поддается.
— Один момент, хлопцы, скиньте под откос эту пару ящиков — всего делов.
— Ну, врешь, — Тимош отпрянул в сторону, стараясь выйти из-под прицела, и со всего размаха швырнул наганом в лицо незнакомца. Тот пригнулся, наган ударил в фонарь, звякнули стекла, огонь погас.
— А, щенки заводские, — донеслось из темноты, — перестреляю иродов. — Но стрелять он не стал, полагая, что их руки еще пригодятся.
Начинался подъем, паровозик, тяжело отдуваясь, карабкался в гору, всё больше сдавая ход. Вдруг на линии раздался свист и в то же мгновение Тимошу почудилось, что ближайший ящик пошевелился и пополз к двери:
— Стой! — Тимош бросился вперед, просчитался и ударился о сложенные ящики, грохнул на пол.
Это спасло его от занесенного пистолета — незнакомец действовал рукояткой браунинга, словно кастетом, Тимош слышал, как глухие удары обрушились на что-то мягкое. Коваль застонал. Тимош пытался неслышно подняться, чтобы неожиданно напасть на противника, ощупывал пол вокруг себя. Вдруг наткнулся па рукоятку нагана. Не поднимаясь, он схватил наган, зажал ствол и корпус в левой руке, а правой, упираясь в рукоятку, с трудом отвел курок.
Тимош выстрелил вверх, опасаясь задеть Антона.
Человек в галифе оставил Антона, метнулся в сторону; один за другим раздались два выстрела, горячим воздухом Тимошу обожгло лицо, звякнула над головой железная заслонка.
Руденко с трудом вторично взвел курок.
Только бы пробраться к Антону, прикрыть его, почувствовать рядом с собой…
Паровозик, тяжело пыхтя, медленно ползет в гору. Внезапно ящик рывком подвигается к двери. Еще рывок к он наполовину свисает из вагона. Так вот почему неизвестный притаился, ему наплевать на парией, ему нужны ящики, сейчас кончится подъем, и он торопится сбросить оружие в Черный лес.
— Тимошка! — чуть слышно зовет Коваль.
Тимош подползает к другу, поднявшись, прикрывает его собой. Вскидывает револьвер; ослабевшая рука вздрагивает, он чувствует, как ее повело отдачей; выстрел выпуклый, упругий, почему-то запоминается Тимошу. Теперь он уже действует рассудительно, считает израсходованные патроны.
Что-то мягкое плюхнулось на пол. Состав переваливает через горку, паровоз резко рывком дергает вагон; ящик, торчащий из вагона, обрушивается под откос. Человек в галифе прыгает следом за ящиком:
— Гей, вы, — доносится с насыпи, — вы-род-ки-и! — и в лесу отдается, — гей, ге-ей!
Тимош, всматриваясь в темноту, один за другим разряжает последние патроны нагана.
