Париж. На мои расспросы о том, каковы же условия займа, Витте сказал мне: «Об этом уж вы не беспокойтесь, все обусловлено, вам будет передано все делопроизводство, из которого вы увидите, что мною сделано.
Шипов вам даст все объяснения, и я скажу вам только для вашей беседы с Нетцлиным, что заем будет в полном смысле слова международный, в нем будут участвовать первоклассные банки Германии, разумеется, вся наша группа, в первый раз согласилась участвовать Америка в лице группы Моргана, от которого я только что получил подтверждение, что он будет в Париже в половине апреля и очень надеется встретиться со мною, но я, разумеется, не могу ехать, о чем я ему уже телеграфировал, сообщив, что приедете туда вы, затем, разумеется, Англия, Голландия в лице наших обычных друзей; впервые я уговорил участвовать в нашей операции Австрию в лице двух самых крупных банков, и надеюсь также, что мне удастся привлечь и Италию. Словом, я хочу, чтобы это был в полном смысле наш триумф, и я счастлив, что к нему будет приурочено ваше имя».
На мой вопрос, каковы же главные основания займа и во что он нам фактически обойдется, Витте сказал мне: «Об этом вам тоже нечего беспокоиться, заем будет пятипроцентный, на долгий срок, а о выпускном курсе и о размере операционных расходов я совершенно убедил Нетцлина быть скромным, так как я хорошо понимаю, что в новых условиях нашей жизни нашему правительству нельзя идти на тяжелые условия. Ведь мне же придется отдуваться перед нашим общественным мнением, если бы я пошел на невыгодные условия».
Из этого очевидно, что в эту минуту граф Витте и не подозревал, что ему не суждено пережить момент заключения займа в должности главы правительства. Тем не менее и сам я, не допуская ни тени мысли о том, что за условия займа мне придется отвечать и перед тем же, не особенно лестно охарактеризованным нашим общественным мнением, и перед законодательными учреждениями, — я сказал ему, что и для меня, как заключающего заем, хотя бы под руководством правительства, и даже только дающего формально мою подпись под операциею не мною подготовленною, тоже не безразлично, каковы будут условия займа, так как при тяжести их всякий скажет, что именно я не умел выговорить лучших условий, а кто-либо другой, наверно, сделал бы лучше меня, и меня будут осуждать до самой моей смерти.
Нам подали чай, и Витте стал в совершенно спокойном тоне вычислять, во что обошлись нам иностранные займы 1904–1905 годов, когда была надежда на нашу победу над Японией.
Он пришел тут же к выводу, что при создавшемся теперь положении, после революционного движения, далеко еще не изжитого, при несомненном, по его словам, тяжелом положении внутри страны и, вероятно, весьма плохих выборах в Думу, получить деньги, да еще большие, на долгий срок дешевле как за шесть процентов чистых будет невозможно, но если удастся достигнуть такого результата, то это будет величайшим нашим финансовым успехом, «за который вам, — закончил он, — нужно будет поставить памятник».
На этом мы разошлись. Витте прибавил, что государь, разумеется, примет меня перед моим отъездом, и, провожая в переднюю, прибавил, смеясь: «Я не хотел бы быть вашим партнером в переговорах о займе, потому что знаю, что вы выжмете последнюю копейку из банкиров, но на вашем месте я вполне понимаю, что на вас будут вешать собак, если условия окажутся тяжелыми, и сам бы не допустил займа выше как из 6 % действительных». Мои последние слова были, что я вижу ясно, что все уже решено даже в мелочах, и мне предстоит только прогуляться в Париж.
В условленный день — в пятницу на той же неделе — я приехал с поездом в 10 часов утра в Царское Село, во дворец великого князя Владимира Александровича, где я раньше никогда не бывал, и в квартире известного под названием «Мита» Бенкендорфа застал Нетцлина. На мое приветствие он мне ответил шуткою: «Не называйте меня господин Нетцлин, так как я месье Бернар, ибо я приехал под фамилиею моего лакея»; такова была конспирация, которою был обставлен его приезд в Россию, и на самом деле ни одна газета не обмолвилась о его приезде. Наша беседа сразу же приняла иной характер, нежели я мог ожидать по словам графа Витте.
Не отвергая международной формы займа и находя, что она обеспечила бы крупный успех займа и могла бы значительно повысить его сумму, Нетцлин внес большую ноту сомнения в то, что Витте удастся ее осуществить. Он был уверен в том, что Германия, Англия и Голландия войдут в консорциум, но отнесся с самым большим сомнением насчет Америки и, в частности, группы Моргана, сказав, что хорошо ее знает и поверит ее участию только тогда, когда она подпишет договор. Об участии Австрии он даже не хотел и говорить, настолько он просто не понимал, как могут австрийские банки, вечно ищущие денег в Париже, принять серьезное участие в русском долгосрочном займе.
Его тон был вообще далек от бодрости, и он просил меня даже предупредить графа Витте, что далеко не уверен в том, что нам удастся дойти до цифры в три миллиарда франков, о которой он упоминал в его письмах. Эту цифру я впервые услышал от Нетцлина.
Я просил его передать его сомнения Шипову, которого мы ждали с минуты на минуту, и стали говорить об условиях займа, так как они представляются французской группе. Ответы Нетцлина носили чрезвычайно неопределенный характер. Он говорил, что его друзья еще далеко не установили своей точки зрения, не зная, какую часть займа возьмут другие рынки и каково будет положение внутри России к моменту переговоров, и что вообще говорить об этом сейчас нельзя и нужно оставить все до начала переговоров, тем более что и в своей корреспонденции граф Витте почти не касался этого вопроса.
Такое заявление меня крайне удивило, и я предпочел перенести разговор на чисто личную почву, сказав Нетцлину, что я не поеду в Париж, если только увижу, что там готовят мне неблагодарную роль человека, не сумевшего сделать порядочного дела для моей родины и вынужденного вернуться домой с пустыми руками. Я сказал, что я теперь человек свободный. Государь никогда не станет меня принуждать делать то,
