играют ва-банк и несомненно будут биты, но ждать конца – совершенно невыносимо.
«Петроградский листок», 25 мая
Угомоните немцев.
Русские дачники Лахты убедительно просят нас обратить внимание на дачников немцев, не только не стесняющихся говорить на станции Лахта и в вагонах Приморки по-немецки, но как бы нарочно бахвалящихся своим языком. Временному правлению названной дороги необходимо вывесить всюду на линии аншлаги, приглашающие во избежание недоразумений не говорить по-немецки. <…>
Неужели нельзя по-русски?
Начался одиннадцатый месяц войны с немцем, а до сих пор товарищество «Скороход» выпускает и продает с обувью ваксу, гуталин и пр. в жестянках на которых способ пользования изложен по-немецки. Не немцы ли хозяйничают в этом товариществе?
А. А. Жданова, 26 мая
Та работа, которая так удовлетворяла месяца два тому назад, не кажется нужной и полезной. Окружающие привыкли относиться к делу спустя рукава; перед нами была сплошная стена равнодушия и даже враждебности к больным. Мы видели, как из личного чувства антипатии к раненому его назначали к выписке раньше выздоровления, ни слова не говорили комиссионным врачам о больной груди, о плохом зрении; как из страха перед местью оставляли здоровых в госпитале и они целыми неделями занимали койки, смеясь над порядками госпиталя. За последнее время все наши заявления о состоянии здоровья раненого встречались словами:
– Не обращайте на него внимания: симулирует.
Так Тиморзин в течение четырёх дней «симулировал», пока вся его рука не оказалась поражённой рожей.
При таких условиях наша полезность сводилась к нолю, мы перестали уважать доктора и фельдшериц, их мнение в нашей оценке было ничто.
И. С. Ильин, 28 мая
Всё перемены: теперь отступает уже и III корпус; спешно укладываемся, грузы, которые не можем взять, приказано сжигать. В одиннадцать часов я все закончил и собирался выступать. Вдруг раздались три последовательных взрыва: взрывали мосты ввиду подхода австрийцев. Поднялась форменная паника. Об этих взрывах никто не был предупрежден, и многие приняли их за орудийную стрельбу. Больше всех постарался комендант, который выбежал в растерзанном виде на середину улицы и стал метаться и кричать: «Спасайтесь, кто может!»
Что получилось, и вообразить трудно. Все кинулись на шоссе, мои телеги карьером помчались. Взводные ничего поделать не могли. Были, правда, и храбрые хохлы, которые отнеслись совершенно спокойно. Я сам был готов поддаться панике, но вид несущихся телег, передков и обоза меня отрезвил, и я, встав на краю шоссе, всех останавливал. Мне удалось собрать весь мой транспорт, остановить и привести в порядок, не оставив ни клочка груза.
Тридцать семь тысяч пудов сена и десятки тысяч пудов овса интендантство подожгло.
А. В. Орешников, 28 мая
Вчера вечером начался погром имущества здешних немцев: громили квартиру фабриканта Шрадера в Садовниках; говорят, есть убитые. Сегодня с полудня начали громить Верхние торговые ряды: Эйнема, Цинделя, зрелище отвратительное. Громили немецкие фирмы на Кузнецком Мосту, Тверской, на Варварке (Вогау). Вечером подожгли дом Вогау на Воронцовой Поле. По-видимому, беспорядки организованы опытной рукой. Грабежи, говорят, не допускались.
С. П. Мельгунов, 28 мая
В Москве творится полная неразбериха. Накануне начались забастовки – не желают работать на немцев. Утром перед Хамовнической частью был молебен в присутствии большой толпы. А. М. Васютинский спрашивал, по какому случаю – против немцев. Открылось шествие с флагами и пр. При пении «Боже, царя храни» шествовала тысячная толпа во главе с людьми со значками Общества «За Россию». Сзади начинались погромы. Предварительно во всех московских газетах, кроме «Русских ведомостей», печатались списки высылаемых немцев. Накануне усиленно раздавали листки с перечнем и адресами немецких торговых фирм. Все газеты трубили о зверствах немцев. Решили, очевидно, поднять настроение по ростопчиновскому методу ввиду неудач на войне. Дорогомиловская чайная служила местом сбора какой-то особой дружины. Староста платил манифестантам 3 рубля в день (рассказывал «манифестант» Вас. Мих. Кудрявцеву). Погром разросся и превратился в нечто совершенно небывалое – к вечеру разгромлены все «немецкие» магазины. Вытаскивали рояли и разбивали. Полиция нигде не препятствовала погромщикам. Некоторые банды предводительствовались даже полицейскими. (На Мясницкой видел во главе шествия какого-то крупного чина, а сзади громили и выбрасывали вещи из третьего этажа). Были и убийства.
«Ведомости московского градоначальства», 29 мая
От Главноначальствующего над городом Москвой.
28-го сего мая на улицах Москвы произошли печальные события. Начавшись под влиянием стремления удалить с заводов подданных враждебных нам государству эти события мало-помалу вылились в самые безобразные формы. <…> Одновременно с этим объявляю населению вверенного мне города, что я не допускаю на улицах столицы никаких сборищ или манифестаций.
Генерал-адъютант князь Юсупов.
Граждане! Происшедшие в Москве беспорядки, погромы, грабежи и пожары нарушили спокойствие Москвы и угрожают выздоровлению многих тысяч раненых воинов, находящихся на нашем попечении. <…> Московская Городская Дума обращается к населению города Москвы с призывом немедленно прекратить недостойные Москвы погромы, а к рабочему и фабричному населению Москвы с просьбой напрячь все силы и не допускать приостановки работ на фабриках и заводах, ибо каждый день промедления в работе есть торжество врага.
Московский Городской Голова И. В. Челноков.
Р. М. Хин-Гольдовская, 30–31 мая
Проехали Кузнецкий переулок и должны были остановиться перед зрелищем, которого, конечно, я не забуду до конца дней моих. Весь Кузнецкий мост, насколько хватал глаз, – был закупорен черной толпой, которая подбирала и перебрасывала товары, летевшие из разбитых окон разгромляемых магазинов. Особенно ясно мы видели магазин Цинделя (куда мы, собственно, и направлялись). Огромные окна первого и второго этажа были вдребезги разбиты – и невидимые руки бросали оттуда куски материй, которые подхватывались толпой. Это было что-то до такой степени страшное, постыдное, непостижимое и вместе с тем приковывавшее, что мы – зрители – замерли и не могли оторвать от этого глаз… Из верхнего окна летит огромный сверток белой материи, разматывается зигзагами в воздухе, ветер гонит его вверх, он свивается и развивается, как живой, за белым куском из тех же окон летит розовый, потом красный, синий, желтый, опять белый, опять красный… Батистовые платки взлетают, развертываются веером и, описав дугу, медленно падают на землю… Внизу гудит толпа, ловит на лету добычу, ползает по усеянной товарами мостовой… Одни, захвативши в подол или просто в охапку нежданное даровое богатство, торопливо выбегают на тротуар, другие – больше всего подростки-мальчишки – ныряют в толпу… и с охапкой пестрых лоскутов шмыгают в ворота. Слышен отвратительный лязг разбиваемых стекол… – «Это Мандль трещит, – несется из толпы. –
