эпизодов из жизни немцев в России до войны. Шпионаж и захват промышленности, – все старались вывести в сценарии авторы. Труд этот разделили трое: Валерская, Нагродская и Чертва.
С. И. Вавилов, 5 июня
Никогда войну никогда еще не было так тяжело, как теперь. Вдруг стало жутко. Это были тогда неудачи и в Восточной Пруссии, и наше отступление от Кракова, но была уверенность в победе. Теперь совсем не то. Эти сонмы и полчища немецких дьяволов приняли какую-то апокалипсическую окраску. Фатально, мы погибнем. Свершается Страшный Суд, но Суд не Бога, а дьявола. С тыла лезут ужасающие вести о беспорядках и бунтах, армия повыветрилась, стала почти сплошь ополченской, нет овса, винтовок. Боже, спаси, не то мы погибнем. О, с каким бешеным злорадством застрелил бы я сейчас бунтовщика-пролетария. Утишь свой голод, умри – совершается Суд. Немцы – не люди. Это марсиане, машины, но не люди.
Идет смертный бой между людьми и апокалипсическим ихтиозавром. Если победят немцы – я должен умереть. Рабом нелюдей быть я не хочу. Боже, дай силы и крепости, одно из двух – победа или смерть. Я завидовал Гете, Гельмгольцу, но я смотрел на них с презрением – вы немцы. О, неужели возможно другое. Милая Европа, неужели ты умираешь. О, напрягись и победи!
«Русское слово», 6 июня
От штаба главнокомандующего армией.
В последние дни в Петроград и других городах стали появляться совершенно вздорные и ни на чем не основанные слухи о несуществующих в действительности военных действиях. Так как слухи эта развивают в населении нервность, штаб объявляет для всеобщего сведения, что извещения от ставки Верховного Главнокомандующего, помещаемые в газетах, полностью исчерпывают обстановку каждого дня, а все домашние, дополнительные, якобы достоверные, слухи, являются измышлением либо трусов, либо людей злонамеренных, заведомо старающихся посеять панику и нарушить спокойное состояние духа народа.
В. П. Кравков, 7 июня
От сестер слышу, что раненые солдатики раздраженно относятся к офицерам: их-де, – говорят, – мы там прямо пристреливаем, думают-де, как бы побезопаснее да поскорее на-получить орденов-отличий. О прапорщиках отзываются лучше – они к ним стоят ближе и отзывчивее на солдатские нужды.
М. М. Пришвин, 9 июня
Война вступила в новый фазис: нас немцы бьют, в обществе что-то назревает, подобное первому подъему при объявлении войны. Только в то время нужно было поднять и отправить войско, теперь назрела потребность подняться самому обществу.
В. А. Сухомлинов, 10 июня
У нас стал шевелиться и внутренний враг, съехались «думцы», прибыл А. И. Гучков, и начинается вороний слет. Каркание их нехорошее, осуждают все и вся; как благородные свидетели на театре войны, порицания невежественные их принимаются без проверки, – и в результате петиции и резолюции в смысле перемены по всем направлениям. В сущности собралась неофициально, явочным порядком, Государственная Дума и желает властвовать. Можете себе представить, какие надо ожидать последствия!
В. М. Векилова, 11 июня
Вот дневник моей прабабушки – она была современницей Великой Мировой Войны, – скажет какой нибудь ветрогон потомок, перелистает, удивится отвратительному почерку, смешному слогу и бросит в камин.
Кстати, о войне у меня ни слова. Но разве я могу переживать войну, чувствовать ее газетами и телеграммами. Ведь если я думаю, что для меня существует только то что я вижу, что живу только я, то я могу усомниться в том – была ли эта война. Пусть люди пишут, что она была. Я этого не видала.
В. А. Теляковский, 12 июня
Сегодня, 12 июня, узнали, что Львов очищен нашими войсками и сдан австрийцам. Настроение в провинции подавленное, все не понимают, почему наши войска отступают. Все повторяют, что у нас нет снарядов. Раненые нижние чины в Ярославле рассказывают разные небылицы, будто есть измена и они сами видели закованных в цепи наших генералов, которых к ответу притягивает Великий Князь Николай Николаевич. Вообще, конца нет безрассудным выдумкам, и народ верит этим небылицам. Большое испытание послано России, и надо много терпения и смирения, чтобы быть спокойным. Все это действует на нервы.
Н. Ф. Финдейзен, 13 июня
Начинается обычное лганье. Всякий неуспех выставляется в розовом свете. О главном замалчивают. Снова печать сведена на роли гимновоспевательницы. Скучно, тошно, больно.
А. В. Тыркова-Вильямс, 14 июня
Дорогой в поезде встретила Гучкову. Она прямо из Шавель. В отчаянии оттого, что там нашла. Войск почти нет. Снарядов еще меньше. Полк растянут на 7 верст. При нем одно орудие и 11 снарядов. И солдаты и офицеры упали духом, не видят как можно с немцем справиться. Ее знакомый офицер ушел из строя в штаб – «все равно, все бесполезно».
Помощь раненым почти не организована. Везут, кладут на землю и лежат без конца в ожидании перевязки и отправки.
Напала на меня Гучкова за кадетов, за их неискренность, что на словах одно, на деле другое. А главное, за то, что мужа ее не провели в 4-ю Думу, где он был необходим в комиссии обороны. Много в ней раздражения. Это не личное, это отголосок среды. А теперь надо бы всем вместе быть. Только в этом и спасение. <…>
Говорила я с солдатами 220-го. Стояли под Гуминым. Три дня под огнем 3000 снарядов и деваться некуда, такие плохие окопы. Артиллерия наша молчала. «А у него и бойницы-то железные, где же взять». Солдаты уверены, что это стрельба подготовительная к бою. Здесь все ждут отступления. <…> Другой офицер пехотного полка, не знаю какого, молодой, загорелый, не раненный за всю кампанию. Открыто и громко ругает начальство:
– Поливанов? Да, это не худо. Но почему Сухомлинова не повесили?
«Новое время», 15 июня
В ставке Верховного Главнокомандующего состоялось заседание Совета Министров под личным председательством Государя Императора, на котором участвовал новый управляющей военным министерством генерал от инфантерии А. А. Поливанов.
В Галиции наши войска, оказав неприятелю упорное сопротивление на фронте Бобрка – Журавно, отходят к Гнилой Липе.
Н. А. Миротворская, 18 июня
Скопин. Недавно был новый набор солдат, и их теперь формируют и рассылают по разным городам. Солдат провожают жены, матери и другие родственницы. Так как от нас станция недалеко, то слышно, как они уезжают. Когда отходит поезд, солдаты начинают петь, но нет, это даже не пение, а всеобщий стон, который хочет заглушить все страшное, чудовищное, что поднимается
