class="p1">Весь день прошел в дороге. Пришлось немного поспорить с ехавшим в одном со мной вагоне свехсрочным флотским кондуктором, который начал напевать: «за что мы воюем, что защищаем: другие блаженствуют, а нас калечат». Я не смог стерпеть подобных разглагольствований и вступил с ним в спор. Он спросил: «что ты защищаешь?» Я ответил, что защищаю своих ближних, дома, поля и спокойствие жены и детей. Он ответил вопросом: «велико ли твое поле, хорош ли твой дом.» Я сказал, что хотя и мало мое поле, и не важен дом, но оно мое, что та же участь и наших врагов, однако, они же сражаются, и что это является всеобщим мировым недостатком человечества, который может быть устранен проведением христианских идеалов в жизнь каждого из нас.
Наконец, это дело внутреннее наше, и мы можем спорить между собой только при условии мира извне, но не тогда, когда внешний враг хочет нам продиктовать свою волю. Мой собеседник стушевался тем более, что мою сторону принял сидевший тут же крестьянин, да и, как мне показалось, мой оппонент не очень был начитан.
Н. А. Миротворская, 2 июля
Вчера папа приехал из Мостья, куда ездил на несколько дней к Душиной сестре. Папа рассказывал, что в вагоне он ехал с ранеными солдатами, которые едут на побывку домой.
Как они озлоблены и свое недовольство высказывают вслух, никого не стесняясь. «Вот я уже два раза был на войне, конечно, и в третий пошлют! Почему мы одни должны страдать? Внутреннюю охрану послали бы, а нас на их место. А то за что же мы страдаем, а им нипочем. Мы Николаю Николаевичу скажем, он сделает по-нашему!» – кричит один солдат. В другом месте зашел разговор о зверстве немцев. «Да и наши-то хороши! Похуже немцев будут. Как звери какие. Я сам был свидетелем. Пришли мы однажды в деревню, а наши давай мирных жителей штыками пороть!» – кричит другой солдат. Конечно, такой случай мог быть. Может быть, солдаты где-нибудь перепились и остервенели. А часто бывает так: в какую-нибудь деревню мирно входят солдаты, а в них из окон стреляют. Конечно, они могут и разозлиться и кого-нибудь убить. Но ведь солдат-то это выдает как самое обыкновенное дело. Сколько смут могут посеять в народе такие разговоры. Один солдат разговаривал с папой: «Знаете, батюшка, и офицеры бывают разные: некоторые впереди всех идут, а некоторый скомандует «вперед!», а сам – назад. Бывает и так, что солдаты оборотятся да пули четыре ему вдогонку пустят, он и брыкнется».
Н. В. X., 3 июля
Ваше превосходительство.
Это пишет Вам солдат 39-го стрелкового полка. Я был ранен, лежал в лазарете в городе Курске, теперь еду опять на войну, заехал в Москву повидаться со своим семейством и к родным, и что я вижу и слышу – стоны своих детей и также детей моих братьев-солдат здесь, в Москве. Обирают нашу бедную братию, все делается час от часу все дороже самый не обходимый продукт; чем это объяснить? Я даже не могу понять, отчего это все происходит?
Я был во многих губерниях, урожай нынче очень хороший, яйца, дичь, скот – все дешево, а у нас, в Москве, все дорожает не то что каждый день, а час; значит, дело выходит так: одной рукой даете, а другой отымаете вдвое, пособие семьям дают гроши, а отымают вдвойне, теперь проклятие московским заправилам, теперь мы видим, как московское купечество заботится о своих солдатах, с одной стороны бьют немцы, австрийцы, а с другой – купечество обирает наше семейство, а еще хотите, чтобы был подъем духа в армии. Приеду я в свою часть, что я могу сказать своим товарищам, только одно могу сказать, что наши семьи сидят голодные, все дорого, квартиры дорожают, съестные припасы дорожают каждый час, а паек казенный все тот же – 3 руб. и 5 руб., и то надо сходить за получением раза 2 или 3, все говорят «завтра», раньше, до войны, когда дорожало, говорили, что все уходит за границу, а теперь это все никуда не увозят, все остается у нас в России, бедный класс свою кровь проливает, а богачи карманы свои набивают, но, господа капиталисты, мы, солдаты, повернем свои штыки и на вас; не то что вы подымаете дух в армии, а последний убиваете.
Извиняюсь, господин городской голова, что я Вас побеспокоил, но ничего не по делаешь, очень тяжело на душе, еду в свою часть, прощайте.
Рядовой 39-го стрелкового полка Н. В. X.
«Раннее утро», 4 июля
Смертельные отравления от денатурата стали учащаться среди интеллигенции.
Н. А. Кудашев, 5 июля
Дела на театре войны идут плохо. Со всех сторон на нас наступают, и, хотя войск у нас достаточно, – приблизительно столько же, сколько и у немцев, – дух у них несколько упал. Пехота, недостаточно поддержанная артиллерией (которой мало), не выдерживает стремительных натисков, отступает, а иногда сдается… С другой стороны, германцы, даже плохие ландштурмисты, воодушевлены верою в успех, в защитницу – артиллерию и работают, как старые солдаты.
Не думайте, что это измышления моего пропитанного пессимизмом воображения: мне это говорил один из наиболее толковых здешних офицеров, притом – не из числа пессимистов. В разговоре с генералом Даниловым Трубецкой его спросил, имеются ли серьезные основания опасаться за участь Варшавы и Риги. На это Данилов не пожелал дать прямого ответа.
Н. А. Афиногенов, 5 июля
Огонь разошелся во все концы, перебрасываясь с места на место, крутил вихрем и вновь бросался. Духота, жара, мычание животных, крик-вопль людей, треск горевших зданий, резкий свистящий звук шрапнели, пение пуль все слилось и я стою ничтожный, ровно песчинка в вихре, не понимаю, где начало, где конец всему происходящему.
В моем мозгу запечатывается, как на фотографической пластинке. Я жалею, готов плакать, видя как падают тихие жилища обитателей – трещат деревья и я на минуту останавливаюсь там – сколько больших зданий пропало, где так было хорошо и уютно, но мне не до того, люди хватают друг друга за горло и жестоко, бесцельно обрушиваются на все то, что доставлено ценой многих поколений. Я служитель иного Бога, принужденный взять ружье и идти биться вопреки протеста всего моего существа, потому что иначе остальная масса, если я с ней не согласен, не даст мне житья – задушит сама.
«Вечерний курьер», 6 июля
Упразднение слова «плацкарта».
Министр путей сообщения приказал
