– Ты совсем сухая, – шептали губы, а потом повторяли: – совсем сухая.
Элизабет сразу почувствовала себя виноватой, хотя и не знала, в чем; жесткие пальцы все так же елозили у самой поверхности, пытаясь проникнуть внутрь.
– Послушай, – сказала она, отстраняясь, освобождая губы, – давай сразу. Не надо всего этого. – И тут же, боясь быть непонятой, добавила: – Ну, всего этого. Лучше давай сразу.
Снова неуверенные глаза Роджера, снова его рука застыла, даже перестала досаждать.
– Ты уверена? – спросил он.
– Конечно, – ответила она и, когда он отстранился, двинула бедрами, приподняла их и двумя руками прямо из-под юбки стащила с себя трусики и протянула их мягкий, матерчатый обруч через согнутые в коленках ноги, через даже не сброшенные легкие туфельки.
– Я у тебя не первый, да? – спросил Роджер, наблюдая за ее поспешными движениями.
– Конечно, первый, – ответила Элизабет. – А почему ты спрашиваешь?
– Да так, – помялся он. – Как-то ты слишком спешишь, как будто тебе только одно нужно.
Элизабет не поняла.
– А тебе? – спросила она.
– Ну да… – Он кивнул, но даже в темноте было видно, что как-то неуверенно. – Мне тоже.
– Так как мне лучше лечь? – спросила Элизабет и вдруг неожиданно для самой себя поняла, что больше не волнуется. Еще минуту назад ужасно волновалась, так ужасно, что не могла поймать дыхание, а вот теперь почему-то совсем не волнуется.
– Ты что, ни разу в машине… или только делаешь вид? – спросил Роджер. В темноте он уже не выглядел таким симпатичным.
– Да я же говорю, что вообще ни разу, – повторила Элизабет и снова приподняла бедра, устраивая их удобнее на кожаном сиденье машины.
– На тогда, возьми. – Роджер потянулся вперед всем телом, перегнулся через переднее сиденье, покопался там, вернулся, в руке у него оказался большой белый комок. – На, подстели под себя.
Элизабет взяла полотенце, раскрыла его, в темноте оно не казалось белым, скорее серым, а еще не было видно, чистое оно или нет. «Наверное, чистое», – подумала она. Потом ей пришлось снова приподнимать бедра, запихивать под них полотенце, юбка полностью задралась, она не была больше юбкой, скорее широким поясом, и теперь ягодицы вдавливали не гладкую кожу сиденья, а жесткое рифленое полотенце.
Роджер суетился рядом, стаскивая с себя брюки, почему-то он все делал неловко в этом маленьком, не приспособленном для подобных дел пространстве. Элизабет не хотела смотреть и подняла глаза вверх.
Оказывается, там было небо – совсем близко, с тихими, большими и маленькими, яркими и тусклыми звездами, и она совсем успокоилась и подняла одну ногу и закинула ее на спинку заднего сиденья, а другую, наоборот, опустила вниз, на пол, и так, с раскрытыми глазами, стала ждать. Лишь однажды она отвлеклась от неба и скорее по инерции спросила себя: «А надо ли? – И ответила: – Да, надо! Пусть они будут знать, что я теперь другая».
Наконец Роджер стянул с себя брюки, он продолжал говорить что-то, но она не разбирала слов, потом снова неприятное, натирающее ощущение там, в самом низу живота, похоже, он опять пытался помочь себе пальцами.
– Давай лучше начинать, – предложила она, так и не отводя глаз от просторного неба, и тут же охнула от распластывающей, подминающей тяжести, выбивающей из нее вместе с дыханием все внутренности, все соки, все возможные вздохи и стоны. Она и не ожидала, что мужское тело может оказаться таким невыносимо тяжелым, что его еще надо суметь вытерпеть.
Элизабет думала, что умрет, что задохнется, но когда первый шок прошел, ее тело нашло какие-то свои, неведомые пути и каналы и она смогла сначала вдохнуть, а потом выдохнуть, а потом еще. Она заерзала по плоскости сиденья спиной, устраиваясь удобнее под чужим телом, которое все копалось там, внизу, шурша и копошась; она не знала, что именно происходит, да и происходит ли вообще. Может быть, уже произошло, она просто не заметила? А все потому, что кроме тяжести она вообще ничего не чувствовала, главное сейчас было – преодоление тяжести и возможность дышать.
Только один раз она попыталась поднять голову и посмотреть туда, где продолжалось мелкое, неразборчивое шевеление, но ничего не увидев, кроме темного стриженого затылка и крупных, все заслоняющих плеч, она снова опустила голову на податливое кожаное сиденье, и снова ее взгляд растворился в ночном распластанном небе, и звезды, нависшие над ней, – лишь они одни занимали ее внимание.
– А, черт, – проговорил хрипловатый, напряженный голос, и Элизабет, понимая, что что-то происходит неправильно, не так, как должно быть, снова подняла голову и спросила:
– Ну как, все в порядке?
– Черт, – вместо ответа выругался голос и добавил через мгновение: – Фак, что ж ты такая сухая?! – А потом еще через несколько секунд: – Ну что ж это не получается?!
Элизабет ничего не ответила, она не чувствовала себя виноватой, это была его забота – сделать так, чтобы все получилось, она ему все дала, теперь его забота.
– О, фак. Ну вот… – снова проговорил Роджер, – теперь уж точно не получится.
– Почему, в чем дело? – спросила Элизабет, не поднимая больше головы.
– Что ты думаешь, сколько я могу пытаться? – сказал он, и Элизабет вдруг поняла, что тяжесть ослабла, и, воспользовавшись этим, глубоко и свободно вздохнула.
– А что? – опять спросила Элизабет, так и не понимая, в чем дело, что с ним произошло.
– Да опал. – Голос Роджера сместился куда-то в сторону, хотя и недалеко. – Помоги. Ты должна мне помочь. – А потом повторил: – Думаешь, я могу так до бесконечности?
– А что сделать? – спросила Элизабет, по-прежнему не понимая, что же все-таки случилось.
«Может, это и хорошо, – подумала она, – что ничего не вышло, главное, я попробовала, а раз не вышло… может, и к лучшему».
– Возьми его. – Она по-прежнему не видела лица Роджера, ей казалось, что небо опускается все ниже и ниже, она никогда не видела такого низкого неба. Она никогда не смотрела на него так долго, и оказалось, что его очень, слишком много и оно может плавно, медленно опускаться.
– Давай, – согласилась Элизабет и протянула руку по направлению к голосу куда-то в сторону и вниз, но там оказалась пустота, больше ничего.
Роджер перехватил ее запястье, пальцы его были влажные, и направил; ее раскрытая ладонь тут же наткнулась на что-то мягкое, гладкое, юркое. Скорее инстинктивно, чем намеренно, Элизабет сжала пальцы, обхватывая это теплое и податливое, и они застыли на нем, не двигаясь, не чувствуя никакого движения в ответ. Она пролежала так еще минуту, но ничего не менялось, только небо все ниже и ниже опускалось прямо не нее.
– Ну, что ты? – раздался голос Роджера.
