Количество шагов от светофора до магазина «Армения» неизменно оказывалось разным. Наташу это развлекло. Она нарекла свое занятие «метафизической математикой». Ведь если даже в таком вопросе, как расстояние от «Армении» до светофора, нельзя установить истину, то можно ли ответить на вопросы более сложные: каких выгод она ждала от посещения особняка и куда ей теперь идти?
«Двенадцать… тринадцать… четырнадцать… Саша… Саша… Саша… Он наверняка… Себя обвинять начнет… Прощения станет просить… Что довел меня до такого… Какая гигантская пошлость… Пятнадцать, семнадцать… Вот черт, снова! Снова шестнадцатый шаг пропал…»
Наташа вернулась к светофору, чтобы посчитать заново. Пухлый мужчина, который вместе с другими водителями покорно стоял в пробке и наблюдал за загадочными передвижениями красивой женщины, кокетливо посигналил ей. Наташа посмотрела в его сторону, неожиданно для себя показала ему «фак», смутилась, потом смутилась, что смутилась, и показала «фак» уже двумя руками. Своей непристойной семиотикой она надолго испортила безвинному водителю настроение. И продолжила занятия «метафизической математикой».
«Один, два…»
И снова остановилась. Ей стало грустно при воспоминании о царственном прощании Ипполита Карловича. «Значит, зря я считаю себя такой уж отчаянной, – набрела на верную мысль Наташа. – Все-таки некоторые надежды на будущее у меня были. Значит, вчера вечером, садясь в эту длинную блестящую машину, – какая марка, кстати, я так и не поняла, – я была уверена, что укачу на ней прямо в мое блестящее будущее. Значит, я рассчитывала, что мои отношения с этим надменным стариком продолжатся?»
Ей нравилось быть циничной. Туман над поступками рассеивался. Сложное представлялось простым. Трагедия – женщина, разрушившая отношения сначала с мужем, а потом и с любовником – показалась ей не стоящей слез и сожалений. Все сожаления и слезы были где-то далеко, не в том мире, где она сейчас сосредоточенно отсчитывала шаги. Зеленый круг светофора мигал в такт ее движениям. Потом загорался красный, светил дольше зеленого, но вскоре и он начинал мигать, аккомпанируя шагам Наташи.
«Двенадцать, тринадцать, устала… Постою и снова начну… Как-то я быстро устаю, странно… Хотя что странного – бессонная ночь…»
Однако еще пару раз пройдясь от светофора к «Армении» и обратно, Наташа поняла, что и постоянных отношений-сношений с «недоолигархом» она не хотела. «Что происходит с женщиной, которая не знает, чего хочет? – вслух спросила себя Наташа на полпути от светофора к магазину. И так же без стеснения вслух ответила: – С ней делают то, что хотят…»
Она помнила, что к Саше ее вело чувство, будто он владеет ключами от ее блистательного будущего. И вот оно, это будущее, которое она получила через Сашу: Тверской бульвар, холод, отсчет шагов.
«Пятнадцать – шестнадцать… Ура, получилось, у меня тоже есть шестнадцать, как у нормальных людей, а дальше у меня есть и семнадцать, и восемнадцать, и девятнадцать…»
Оттого, что циничная версия ее поведения оказалось не вполне верной, Наташа расстроилась. Приходилось искать ответ еще глубже. «Вот наказание! Подросток, честное слово, тридцатилетний растерянный подросток, – пробормотала она и продолжила мысль уже про себя, остановившись у витрины. – Так удалось ли мне, растерянной женщине-подростку, хотя бы расслабиться и получить удовольствие? Так, кажется, советуют насилуемым? Нет, и этого не удалось. Пришлось имитировать. Но какая была кульминация! Бедный старичок! – Наташе нравилось его так называть, хотя Ипполит Карлович ни стариком, ни уж тем более старичком не был. – Уж не оглушила ли я его?» Она снова засмеялась. Задумалась на секунду и захохотала уже совсем беззастенчиво, не боясь показаться странной проходящим мимо людям. И снова: мужчины посмотрели на нее с радостью, женщины – с презрением. Или ей почудилось?
Захохотала она, вспомнив, как перед сближением Ипполит Карлович степенно проговорил: «Теперь я пойду в кабину. Душевую». Он произнес это так торжественно, словно оповещал о передвижении войск. Причем как минимум – ракетных.
Его поведение было намеренно асексуальным. Комплименты – однословными. Они касались частей ее тела. Одно слово – одна часть. Вспоминать их смысл и звучание Наташа не хотела.
«Он не может не понимать, что смешон в постели. Именно смешон. Он исполнял роль… Вот кто он был? Совокупляющийся небожитель. – Наташа была рада, что нашла точную формулировку. – Что-то древнегреческое было в нашей близости… Секс бога и смертной женщины… Кто же родится от нашего союза?»
Странно, что Ипполит Карлович не пожелал предохраняться. Хотя оба рисковали в равной степени, Наташа была изумлена именно его решением. Словно столь богатый человек имел гораздо меньше прав рисковать собой. А ее возможная беременность? Почему он об этом не подумал? Ведь если небожитель сделал ей сына, она получит божественные алименты…
Совершающей светофорно-магазинную прогулку Наташе было ни грустно ни весело, ни хорошо ни плохо. Ее нынешнее состояние можно назвать бесчувствием. В общем-то и с мыслями было не густо. Прогноз последствий поступков, анализ их причин – все это не давалось ей раньше, не далось и сейчас.
Обычно она с удовольствием выслушивала мужчин, которые объясняли ее часто нелогичное поведение. Но Наташе просто льстило, что они так внимательны к ней. В их словах она находила мало смысла. Их объяснения были очень мужскими и основывались на ошибочном посыле: Наташа, как все простые смертные, что бы ни делала, стремилась улучшить свое положение. Но как она могла его улучшить, если не знала, где для нее находится это лучшее?
Наташа вспомнила, как несколько лет назад на вечеринке человек, который знал ее лучше всех, ее муж, сказал своему другу в припадке пьяной откровенности, не стесняясь ее присутствия: «Не надо видеть загадки там, где ее нет. Наташа гораздо проще своих поступков». Эти слова она запомнила. Ей показалось, в них больше правды, чем в каких-то уж очень художественных интерпретациях ее в общем-то незатейливого пути. Но сейчас желания Наташи не были совсем бесформенными. Сейчас ей хотелось быть уверенной, что вечером она не останется одна. О том, чтобы идти к Саше, не могло быть и речи.
В душе ее снова мелькнул образ мужа. Адрес вечернего приезда прояснялся.
Наташа взглянула на часы (инея на них уже не было): без пятнадцати одиннадцать. Значит, она почти два часа безуспешно пыталась понять себя и измерить это чертово расстояние. Раз попытка самоанализа снова провалилась, она решила упорствовать в другом деле и довести до победного конца хотя бы расчет шагов. Тем более что до репетиции, а значит, и до встречи с Сашей оставался целый час. И Наташа, глубоко вдохнув холодный воздух и выдохнув теплый, снова пошла в математическую атаку. «Один, два, три…»
Алкогольные облака
Господин Ганель шел из дома в кафе «Пушкин», то есть примерно к тому месту, где предавалась метафизической математике Наташа. Он хотел за чашечкой эспрессо привести мысли и чувства в порядок.
Карлик был бледен. Он плохо спал этой ночью. Переживал за друга, боялся даже представить, что перенес Александр. Но мысль упорно, всю ночь – во сне и наяву – возвращала его к Саше. Господин Ганель засыпал, и ему снилось, что над Александром глумятся две пожилые тетки: они с двух сторон шептали ему какие-то мерзости, от которых ему было физически больно. И друг его кричал. И Ганель просыпался.
Проснувшись в ночи, он хотел позвонить Александру, но хорошее воспитание оказалось сильнее желания безотлагательно помочь другу. И он засыпал снова, и видел, как на огромном оранжевом поле неизвестный ему безликий человек указывает Александру на звезды и требует забыть о какой-то стучащей кровати.
Вспоминания о сновидениях были так тяжелы, что господин Ганель понял: он не в силах дождаться, когда увидит Сашу в театре. Он остановился у огромного тополя, повернулся так, чтобы ветер дул в спину, а не в лицо, и набрал номер. Сквозь негромкое завывание ветра он услышал слабое Сашино: «Как же я рад вам, господин Ганель».
– Я тоже очень рад, как вы?
– Хотите спросить, как я перенес случку Наташи и нашего спонсорá?
Александр почему-то сделал ударение на последнем слоге, а господин Ганель не нашел ничего лучше, чем поправить его:
– Спóнсора.
– Да, вы правы, спóнсора… Отвратительно перенес я их случку, – Александр говорил каким-то пустым голосом. – Но живой я, живой. Может, даже в театр приду.
– Саша, я прошу, возьмите отпуск на время, на долгое время. По состоянию здоровья. Сильвестр поймет, я обещаю, я все сделаю, чтобы он понял вас…
Александра кольнуло, что господин Ганель обещает повлиять на позицию и даже на чувства режиссера. Но гораздо сильнее его кольнуло другое – что ему советуют самоустраниться, исчезнуть.
