На летно-испытательной станции собралось много народу. По коридорам слонялись как потерянные механики и контрольные мастера.
Волобуева и Суматохина Аргунов разыскал в штурманской комнате. Они хмуро и сосредоточенно дымили сигаретами.
— Что там?
— Нет больше Валеры, — еле слышно произнес Аргунов. — Клиническая смерть уже наступила.
В комнате стало очень тихо.
— Так я и знал! — в сердцах рубанул рукой Суматохин.
— Секундой бы раньше прыгнул — остался бы жив.
— Что теперь об этом, — опустил голову Аргунов. — А где Струев?
— В кабинете у Вострикова. Сви-де-тель! — мрачно процедил сквозь зубы Суматохин.
— Свидетель? Я ведь тоже все видел, — сказал Андрей.
— Да ну? Неужто действительно штопор?
Аргунов долго молчал, словно свыкаясь с горькой правдой.
— Это был плоский штопор. Сначала Валера сотворил несколько восходящих бочек, затем петельку, а в верхней точке фигуры вдруг свернулся… Самолет падал, кружась, ну точно как в замедленной съемке! Высота была что-то около трех тысяч метров. Мне сразу стало ясно: выводить бесполезно. Он, по-видимому, еще пытался отвернуть как-то в сторону… Не знаю, может, это ему и удалось, а скорее счастливая случайность. Катапультировался метрах в сорока от земли. Купол, мне показалось, наполнился…
— Обвинят пилота, — убежденно сказал Волобуев. — Как пить дать обвинят.
— Ему теперь уже все равно.
— Узрят ошибку на петле.
— Вполне возможно, — устало согласился Андрей. — Вдобавок Волчок дисциплину полета нарушил, теперь всплывет. Что ему, зоны мало было — над точкой резвиться вздумал!
— От Струева нахватался.
— А где я был? Пресечь надо было такую партизанщину. Вот до чего моя беззубость довела!
— Брось, Андрей. А мы где были? Если уж на то пошло, все мы виноваты. На наших глазах безобразия творились, а мы… А, да что там говорить!
— Кто ж знал, что Волчок сложный пилотаж вытворять вздумает? — сказал Суматохин.
— Я знал! — жестко отрубил Аргунов. — Мне бы, старому дюриту, отстранить его от полетов да взгреть как следует за самовольство, а я все с ним нянчился. Как же, думал, поймет! Понял…
— Да, рановато Валера с машиной на «ты» разговаривать стал. Вот и поплатился.
В комнату заглянул Володя Денисюк.
— Нашли самописец, — сообщил он.
— Цел? — в один голос спросили испытатели.
— А что ему — он ведь в бронеколпаке! Арестован до приезда аварийной комиссии. Нашли и летную книжку Волчка. — Денисюк повернулся к Аргунову: — Его документация в порядке?
— Конечно.
Появился Востриков — волосы, как всегда, взъерошены, галстук набок.
— Андрей Николаевич, а я тебя по всему ЛИС разыскиваю, с ног сбился! — рявкнул он прямо с порога. — Там тебя жена по телефону настойчиво добивается. Она в курсе?
— Не знаю. — Аргунов вышел.
Секретарша протянула ему трубку.
— Я слушаю…
— Наконец-то! — раздался облегченный вздох на другом конце провода. — Я чуть с ума не сошла. Услышала, что катастрофа, а с кем — не знаю.
Аргунов стиснул в руке трубку:
— Волчок…
— Тогда я побегу к Оксане…
— Не надо, — сказал Андрей. — Мы сами…
Он вернулся в штурманскую.
Товарищи сидели молчаливые, подавленные и выжидательно смотрели на него.
— Надо идти к Оксане, — сказал Аргунов.
— А что мы скажем? — вскочил Суматохин.
— Скажем все как есть.
— Ты что? Она ведь ждет ребенка.
— Ее подготовить надо, — заметил Волобуев.
— Тогда скажем, что ничего опасного. Дескать, легкая травма…
— Может, женщины это сделают лучше? — осторожно предложил Волобуев.
Суматохин презрительно фыркнул:
— Раскудахтаются, как куры!
— Мы сами поедем! — решительно подытожил разговор Аргунов. — Вы тоже с нами, Семен Иванович?
— Нет, нет, вы, пожалуйста, одни. У меня дел по горло. — Востриков поспешно вышел.
— Сходи, Жора, позови Струева.
— Струева?!
— А как же!
— Воля твоя, Андрей, но я с ним не поеду.
— И вообще, пусть он катится к чертям собачьим! — махнул рукой Сумахотин. — Это из-за него Валерка…
— Суматошный ты, Суматохин. — Андрей устало закрыл глаза.
— А ты как толстовец. Все прощаешь. Нет, я скажу! Все выложу этому чистоплюю! Я долго копил в себе! С меня хватит!
Вмешался Волобуев:
— Федя, я прошу… Сейчас не до этого.
Трое мужчин тяжело и медленно поднимались по лестнице.
— Кто там? — отозвался на звонок за дверями веселый голос.
Оксана стояла в шлепанцах, в домашнем платье и сияющими, чуть удивленными глазами смотрела на Аргунова.
— Это вы? А Валера еще не пришел.
За Аргуновым молча переступили порог Волобуев и Суматохин.
Еще совсем недавно они были в этом доме, и Валера с азартом пел:
— А я лечу, лечу, лечу…
Отлетался…
— Вы что, опять сговорились? — Оксана заглядывала за спины входивших в надежде увидеть мужа. — Вы пришли меня поздравить с днем рождения? Ну, Валерка! Ведь договорились — не раньше семи.
— Какой… день рождения? — У Аргунова пересохло в горле.
— А разве Валера не сказал? — Глаза Оксаны обиженно заморгали.
— Давай, Оксана, присядем, — тихо произнес Андрей.
Огромные испуганные глаза ее недоуменно остановились на нем.
— А где Валера?
Волобуев окаменело уставился в пол. Суматохин торопливо полез в карман за сигаретами. Страшно захотелось курить и Аргунову.
— Можно… мы покурим?
— Конечно. Но что случилось? Вы от меня что-то скрываете!
— Понимаешь, Оксана… — Андрей глубоко затянулся и закашлялся. — Проклятый дым… глаза ест. Дело в том, что Валера сейчас в больнице. У него нога…
— Какая нога? Да говорите же яснее, что с ним? — Глаза Оксаны наливались ужасом.
— Вывихнул, а машина упала… — Андрей почувствовал нелепость своих слов.
Оксана уже начинала понимать страшный смысл их прихода. Уцепившись за рукав Аргунова, она закричала:
— Нет, нет, это неправда! Это неправда! Неправда!!!
20
В больнице между тем делали все для спасения жизни летчика-испытателя.
Профессор Иван Петрович Зайцев, срочно вызванный в операционную, узловатыми, костлявыми руками без устали массировал грудную клетку распростертого на операционном столе летчика. Проходили одна за другой секунды.
На завод позвонили: нужна кровь первой группы. Вскоре в лаборатории выстроилась целая очередь — летчики, мотористы, механики, рабочие цехов.
Иван Петрович обливался потом: сестра не успевала менять тампоны. Когда капли пота заплывали в глаза, он недовольно фыркал и продолжал работать. Взмахом руки показал: «Дайте стул». К нему пододвинули больничную каталку. Он устало опустился в неудобную, с подлокотниками, каталку, седой, бледный, бледнее, пожалуй, лежащего перед ним больного. Опустился и тут же вскочил: некогда отдыхать! Он массировал остановившееся сердце. Верил: не может оно не откликнуться. Ему только нужно помочь.
