О концерте в Симферополе писала газета «Красный Крым»: «…Три качества необходимы для большого певца: природный богатый голос, хорошая вокальная школа и выразительность исполнения. Эти качества счастливо соединились у Дмитрия Головина. Выдающейся силы, льющийся мощным, густым потоком голос, в котором есть твердость и звонкость металла и мягкость бархата, – таков баритон Головина, превосходно обработанный и отшлифованный. Певец без напряжения преодолевает труднейшие препятствия. В исполнении он не только первоклассный певец, но и чуткий драматический актер».
Тот же успех был в Нижнем Новгороде, в Одессе, где Головин выступал с концертами в третий раз. И центральная пресса – газета «Известия», московская «Вечерняя газета» единодушно отмечали успехи «этого исключительного, способного, одаренного артиста».
В концертах, помимо оперных арий, певец исполнял много романсов русских композиторов – М.И. Глинки, П.И. Чайковского, А.Т.Гречанинова, С.В. Рахманинова, а также русские народные песни и сочинения советских композиторов.
В театре к своему репертуару Головин прибавляет ведущие партии Онегина и Мазепы в одноименных операх П.И. Чайковского. Позднее, в газете «Советский артист», вспоминали: «В партии Мазепы певец достигал гармонического слияния вокальной и драматической сторон. Прекрасно чувствуя лирический драматизм музыки П. Чайковского, Д. Головин умел сделать слово не только напевным, но и выразительным, осмысленным, глубоким».
И в своей книге «Четверть века в Большом» И.И.Петров писал: «Я помню его и в «Мазепе». Как он чувствовал внутреннее состояние своего героя! В ариозо он сидел, обхватив голову руками, перед портретом Марии. С какой глубиной чувства и силой произносил он фразу: «О, Мария!» Как необыкновенно красиво звучал его голос на словах «в неге томной», а во фразах «в объятьях находил я рай» высокие соль-бемоль и ля-бемоль звучали так, что, казалось, вокальным возможностям и огромному дыханию певца нет предела. Его голос заливал зал, но поражала даже не сила звука, а множество красивейших обертонов в нем. После фортиссимо этой фразы Головин в заключение переходил вдруг на пиано, и слова: «О, Мария, как я люблю тебя» звучали с захватывающей нежностью. Все это забыть нельзя».
Он пел Князя Игоря в одноименной опере А.П. Бородина, Троекурова в «Дубровском» Э.Ф. Направника, Шакловитого в «Хованщине» М.П. Мусоргского, Мизгиря в «Снегурочке» Н.А. Римского-Корсакова. И каждый – яркий индивидуальный вокально-сценический образ.
В зарубежной классике Головин создал столь же яркие образы Яго в «Отелло» и снова Жермона в «Травиате» Дж. Верди. Трудно сказать, зная его уникальный голос и драматический дар, какая из партий была лучшей. И все же считали шедеврами – Риголетто, Демона, Фигаро. Они оставили неизгладимые впечатления в памяти современников.
В 1930 году Головин пел Риголетто в Ленинграде. «Красная газета» в лице известного критика В. Музалевского дала следующую оценку: «…В ряде гастролей оперных певцов выступление москвича Головина в партии Риголетто должно расцениваться как большое художественное событие. Давно уже у нас не появлялся артист с такими выдающимися по качеству и силе голосовыми средствами, сочетающимися с тонким сценическим чутьем. По ширине, ровности и эмоциональной насыщенности своего звука, по необычайной мощи и большой технике дыхания, позволяющими певцу легко распоряжаться какими угодно регистрами голоса, наконец, по темпераменту Головин живо напомнил лучших представителей эпохи итальянской оперы. Культура речи (у Головина отличная дикция), выразительность подачи мелодического рисунка и глубоко осмысленный охват исполняемой роли – ее подлинно художественная трактовка – это уже качества, более характерные для артиста современного склада, и всеми ими в полной мере наделен московский гастролер. Его шут – Риголетто выглядит подлинно трагической фигурой, не только благодаря удачной сценической повадке, но и тем приемам пения, которыми артист пользуется. Из богатого арсенала этих певческих приемов особенно запоминается эффект постепенного развертывания звука, как бы образующего мощную волну, захлестывающую и вместе с тем увлекающую слушателя».
В 1937 году в Большом театре состоялась очередная премьера оперы «Демон» А.Г. Рубинштейна. Музыковед Е.А. Грошева в своей книге «Большой театр Союза СССР» позднее писала: «…через три с небольшим месяца на сцене филиала появляется «Демон» с великолепным исполнителем заглавной роли Д. Головиным. Его наполненный металлом мощный голос, неистовый темперамент хорошо отвечали образу «духа изгнанья».
О партии Демона вспоминал И.Петров: «А как необыкновенно Дмитрий Данилович пел развернутую, большую партию Демона. Когда он, стоя позади плачущей Тамары, словно распахнув крылья, произносил «К тебе я стану прилетать, сны золотые навевать» и брал высокие ноты соль и фа-диез, они звучали так красиво и с такой мощью, что публика бесновалась. В спектакле приходилось делать остановку: зал требовал, чтобы он повторял эти фразы. И Головин уходил в глубь сцены, и оттуда снова нес эти завораживающие звуки».
О перепадах настроения вспоминали многие коллеги Головина, но это не влияло на их мнение, что Дмитрий Данилович был певцом выдающимся.
С.Я. Лемешев в своей книге «Путь к искусству» вспоминал: «Натура стихийная, прямо-таки «начиненная» противоречиями! Головин был одним из немногих певцов, которые позволяли себе приходить на репетиции несобранными, взбудораженными. Но, по-моему, происходило это не от легкомысленного отношения к делу. В этом находил выражение бурный артистический темперамент певца. Вероятно, иначе он просто не умел работать. Он вечно с азартом вступал в конфликты с дирижерами, нередко дезорганизуя этим ход репетиции. Естественно, что выступления Головина в спектаклях были очень неровные.
Но в пору своего расцвета, в конце 20-х и начале 30-х годов, он часто пел так, как, пожалуй, до него никто не пел. Голос его по диапазону представлялся бесконечным, казалось, его вполне хватило бы на двух певцов! Поражала не только сила звука, но также легкость и свобода, с которыми он преодолевал все технические трудности. И артистический темперамент певца был под стать его вокальному дарованию. Когда Головин был «в ударе», на сцене, за кулисами и в зрительном зале царил праздник, небывалый подъем. После его первых выступлений в «Демоне» на тбилисской сцене, помню, не только зрители, но и многие из певцов словно шалели от той стихии звука и мощного драматизма, который обрушивал на них Головин.
Яго. «Отелло»
Или Фигаро! Умный, темпераментный, полный какой-то обаятельной хитрости. В его герое словно ожила блистательная находчивость создателя «Женитьбы Фигаро». Поэтому с ним было петь необыкновенно легко: мой Альмавива мог целиком положиться на «фонтан идей» Фигаро – Головина».
Из ранних воспоминаний И.И.Петрова: «Я слышал его еще до сорокового года, когда подростком был на спектакле «Севильского цирюльника», где он пел в этом спектакле партию Фигаро. Казалось бы – совсем небольшую. Она включает в себя каватину, несколько сольных фраз и участие в ансамблях. Однако Головин главенствовал над всеми, таким он обладал голосом и такой необыкновенной притягательной силой. На сцене он держался чрезвычайно просто, именно его внутренний темперамент захватывал слушателя. Например, когда он выбегал в начале первого действия, он не стоял на месте, как обычно это делают. Он пел каватину, беспрерывно скользя по сцене, и в конце концов, просто танцевал с гитарой, а высокие ноты, которыми изобиловало окончание арии, бросал, как жонглер бросает мячи. Это производило потрясающее впечатление, и, конечно, разражалась буря аплодисментов. Трудно даже описать эту овацию».
А.И. Орфенов в своей книге «Записки русского тенора» также писал о сильнейшем впечатлении, которое производило исполнение Головина: «…Никогда не забуду, как он пел «Господа, сжальтесь вы надо мною!» в арии Риголетто либо монолог «Навек тем старцем проклят я». Здесь и была та слеза, что вызывала слезы у слушателей – зал в буквальном смысле рыдал. А когда он пел Мазепу, зал стонал от восторга и на верхнем ля-бемоль звенели люстры. Когда недоброжелатели Головина спрашивали у Н.С. Голованова, как он может в спектакли с Неждановой и Обуховой пускать певца, который часто грешит против авторского текста, великий дирижер всегда отвечал на это, что за одну лишь фразу Грязного «Страдалица невинная» он прощает Головину все – лучшее свидетельство того, какое впечатление могли оставлять игра и пение Головина. Еще один образ, в котором Головин был силен – Нагульнов в «Поднятой целине». Когда эту оперу Дзержинского поставили в Большом театре, то обыватель принимал спектакль весьма недружелюбно. Сюжетная линия была очерчена менее ярко, чем в «Тихом Доне», где патриотическая сторона более импонировала зрителю. В те дни, когда только что отгремела коллективизация, не для всех прошедшая безболезненно, в зале подчас находились люди, не принимающие, а быть может, и порицающие героев Шолохова, только Нагульнов Головина вызывал в зале дружное сопереживание. У Нагульнова отняли партийный билет, исключили из партии, он горько переживает свою беду – и Головин, сугубо аполитичный человек, сумел так передать этот образ, что все проникались к нему полным доверием. А сколько величавой мощи и красоты было в голосе Головина, когда его Амонасро возглашал «Ты фараона раба презренная!». Однако как вокалист Головин имел и много недостатков. Певец он был очень неровный. Он мог вызвать бурю восторгов или, наоборот, острое негодование. Сегодня поет блестяще, а завтра мог остановиться посреди арии или романса, показать рукой на горло и уйти со сцены, не допев арии. Он мог петь очень музыкально, создавать трогательный образ, и он же мог позволить себе «пустить петуха» в тех местах, где и не ожидаешь. Особенно неровно пел Головин в концертах. Программа его выступлений была почти всегда случайна, наполнена ариями, романсами и неаполитанскими песнями, которые певец пел блестяще».
