А на том, кто шел последним, шагах в сорока от предпоследнего, эти лучи задержались потому, что задержался он сам – вытащил «Мирс», нажал кнопку «Вызов» и заговорил:
– Алло, Ареф? Это Гассан. Из Ущелья Летучих Мышей свернули на тропу, ведущую на восток, к талузской дороге.
Переключился, выслушал, опять переключился.
– Совершенно верно. Это я и имею в виду. Идут прямо к вам в руки.
* * *
– ...Так вот я и говорю, дорогой, что плохи наши дела. Конечно! И все наше предприятие под угрозой! Тебе ведь не хочется огласки. И мне не хочется. Машааллах, станет известно о нашем с тобой сотрудничестве. И меня в Автономии по головке не погладят, и твоя карьера под угрозой. А уж если всплывет, что я сообщил сионистскому врагу о готовящейся операции, считай – все! Да нет, конечно, конечно – деньги деньгами, но есть такие пули, которым путь никакими деньгами не преградишь. Вот я и толкую – этот сукин сын Шихаби, этот маниак, явно что-то пронюхал. С чего я это взял? А с того, что мой человек, Юсеф Масри, тот самый, который располагает нежелательной информацией, бесследно исчез, и я сильно подозреваю, что на вопрос, где он, обстоятельный ответ мог бы дать Шихаби и его мордовороты. Хорошо, если Юсефа уже убили, и он им больше ничего не расскажет! А ну как они вытрясают из него все до донышка? Да нет, конечно же, я нашел выход! Я потихонечку туда, в эту шайтанову Эль-Фандакумие, послал своего человека. То есть как «что там будет делать?» Прежде всего выяснит, где Масри, что с ним. Пока мы этого не знаем, у нас связаны руки. Он должен быть у нас с тобой под надзором или... или у Аллаха в саду с гуриями.
* * *
Высокий Раджа и коротышка Аззам, оба в униформе, сделали шаг в сторону – один вправо, другой влево. На фоне стены салатового цвета с орнаментом вязью это выглядело так, будто по обе стороны Юсефа раздвинулся занавес. А Юсеф, прислонясь к стене, судя по всему, отнюдь не ощущал себя звездой сцены. Весь его вид выражал одну лишь бесконечную усталость.
– Я сказал – оставьте нас.
Раджа и Аззам все равно медлили. Оставить своего шефа, своего хозяина, своего вожака наедине с этим толстяком, который знает, что ему все равно не жить? А вдруг он захочет в последнем рывке свести счеты со своим мучителем?
– Да оставьте же нас, наконец, ради Аллаха! – возмутился Мазуз. – Дайте же нам поговорить, как добрым мусульманам!
Последнее словосочетание ничуть не успокоило ни Раджу, ни Аззама. Сами будучи мусульманами, они как-то не особенно доверяли доброте своих единоверцев. Но приказ есть приказ, и оба нехотя растворились за дверью.
– Садись, Юсеф, – миролюбиво, даже дружелюбно.
Юсеф посмотрел на него вопросительно, дескать, что это ты так подобрел, верблюжье отродье, да и куда тут садиться? В комнате ведь ни кресла, ни стула!
Но Мазуз уже приподнялся и сел на своей оттоманке, подвинувшись так, чтобы его собеседник тоже мог сесть. В связи с габаритами Юсефа, подвинуться Мазузу пришлось изрядно. Тот повиновался, но именно что повиновался – от него так и веяло напряженностью, настороженностью, готовностью подчиниться и главное – тщательно скрываемым, но при этом выпирающим наружу страхом. Зато он своим могучим телом заслонил противное пятно на стене, которое Мазуз все время забывал приказать стереть.
– Прости меня, Юсеф, – тихо и скорбно сказал Мазуз, стряхнув щелчком мураша, забравшегося на полированный подлокотник. – Прости за то, что мои псы так тебя отделали.
Масри молчал, не понимая, к чему клонит его мучитель.
– Понимаешь, Юсеф, – продолжал Мазуз, – я ведь жить хочу. И эта интрига, которую плетет Таамри, – теперь я уже вижу, что против меня... В общем, согласись, что я должен был все узнать.
– Я тоже жить хочу! – вырвалось у Юсефа.
– А я что – против? – воскликнул Мазуз. – Думаешь, я тебя убивать собираюсь? Ничуть. Я не зверь, и я тебя понимаю. Но пойми и ты меня – давай договоримся так: я сохраняю жизнь тебе, а ты помогаешь мне спасти мою жизнь.
И он протянул ему руку. Маленькую руку – Мазуз унаследовал миниатюрные ладони от матери-еврейки, в отличие от покойных братьев, у которых были здоровенные лапищи, как у отца.
– Каким образом? – в голосе Юсефа проснулась слабая надежда на то, что Мазуз искренен.
– Помоги мне понять, что происходит, и принять правильное решение.
Не дожидаясь ответа, он протянул ему сигарету:
– На!
– Я не курю, – просипел Юсеф.
– Раджа, Аззам! – крикнул Мазуз. – Принесите нам по чашечке крепкого кофе! С кардамоном. Итак, Юсеф, восстановим цепочку событий. Ты согласен на откровенный разговор?
Юсеф даже не кивнул, а просто взглянул на Мазуза с болью, такой, какая бывает лишь в глазах приговоренного к смерти, и надеждой, которая бывает лишь в глазах того, кому только что сказали: «Вопрос о вашем помиловании рассматривается».
– Итак, – начал Мазуз, – Третьего января у меня раздается звонок. Звонит лично господин Таамри и, во-первых, сообщает, что в ночь на семнадцатое января группа поселенцев совершит попытку восстановить Канфей-Шомрон, во-вторых, выражает желание со мной сотрудничать, в-третьих, предлагает мне устроить поселенцам засаду на плато Иблиса, а в-четвертых, требует, чтобы я на следующий же день отправил человека с видеокамерой на плато Иблиса, и буквально вырывает из меня согласие. После чего зачем-то звонит тебе и приказывает проследить, когда такой человек выйдет из каравана начальника базы еврейских парашютистов, находящейся в нескольких километрах в стороне от плато Иблиса. Кто бы ни пошел на плато, он, по расчетам сайида Таамри, должен был оказаться в лапах израильтян. Логично?
– Логично, – согласился Юсеф.
Раджа и Аззам молча, как услужливые джинны из «Тысячи и одной ночи», вплыли в комнату с подносами, на одном из которых аппетитно дымились две чашечки кофе, а на другом белело фарфоровое блюдо с халвой и леденцами.
– Так вот, – продолжал Мазуз, не обращая на них внимания. – А следовательно, проинформировать израильтян мог лишь один человек – сам Таамри. Логично?
– Логично, – задумчиво произнес Юсеф. Логично. Очень логично. Вот сейчас можно рассказать обо всем, кроме его собственного участия в расстреле семьи Сидки. Про диск пока тоже умолчим. Иначе придется привлекать Расема, а он-то как раз и расскажет о Халиле.
– И что ты по этому поводу скажешь? – донесся до него дрожащий от нетерпения голос Мазуза.
– Скажу все, что мне известно, – твердо сказал Юсеф.
– А что же тебе известно? – нетерпеливый Мазуз весь подался вперед.
– А известно мне то... – отвечал Юсеф, глядя в упор на Мазуза Шихаби и не заметив, как раскрылась дверь и тенями вскользнули Раджа и Аззам, один с блюдом, груженым фруктами, другой – с наргилой. – А известно мне то, – повторил он, – что сразу же после Размежевания бывшую территорию поселения Канфей-Шомрон по дешевке купил господин Абдалла Таамри.
* * *
«Похоже, мои мечты о Викином гиюре останутся мечтами, – думал Эван. – Вместо того чтобы становиться все ближе и ближе друг к другу, мы становимся все дальше и дальше. И почему все так по-дурацки? Вот Йосеф Барон идет с нами, а его Нехама осталась в Иерусалиме. Но все равно – он немножко с ней, а она немножко с ним. И получается – что бы ни приключилось с ним в дороге – их уже двое, и со всеми проблемами справляться вдвое легче. А ей в свою очередь легче в городе – все-таки как бы далеко ни был муж, он вроде бы всегда рядом. Натан ни на шаг не отходит от больной Юдит, и в то же время здоровая Юдит шагает в обнимку с Натаном из Элон-Море в Канфей-Шомрон. Здорово! Верно сказано: любовь – это не когда двое смотрят друг на друга, а когда они смотрят в одну сторону. А вот у нас с Викой все не так».
Он представил, что рядом с ним по влажным от ночной сырости камушкам шагает Вика. Нет, рядом не получается – тропка больно узка. Пусть лучше идет впереди. Но впереди шел плечистый Иегуда в брезентовой куртке, джинсах и кроссовках Натана Изака. Ладно, пускай идет сзади. Вот сейчас Эван чуть смежит на ходу веки, ничего, не споткнется, дорожка ровная, и услышит ее походку. Он на мгновение закрыл глаза, и тотчас в глаза ударил яркий свет фар. Распахнулась дверца автомобиля, и Эван услышал Викин истошный крик: «Evan! Skoreye! Syuda!»
Эван вздрогнул и открыл глаза. Тишина. Только хруст травы и камушков под ногами.
– Иегуда, – крикнул он. – Что такое по-русски «Skoreye»?
– «Be quick!» – не оборачиваясь, отвечал Иегуда почему-то по-английски, очевидно решив, что если Эван не понимает по-русски, то на иврите тем более.
– А «Syuda»?
– «Come here!»
«Странно, – подумал Эван. – Если это не шизофрения, а интуиция, то получается, будто Вика меня зовет. Может, она в беде, в опасности? Но, если так, почему вдруг на душе стало так светло?»
* * *
Под ногами то тут, то там встречались следы цивилизации. Моти Финкельштейн поддел носком кроссовка плоскую, как поднос, невесть как сюда попавшую раздавленную грузовиком пластиковую бутылку.
