– А здесь, в Израиле, запил? – пролепетал Шауль, пригубив и морщась.
Саша не сразу ответил. Сначала аккуратно опорожнил стакан – Шаулю почудилось, что досуха, – затем смачно крякнул, достал сигаретку, зачем-то ее размял, чего ни один израильтянин в жизни не сделает, затянулся, выпустил струю противного дыма, отчего некурящего Шауля чуть не стошнило, и наконец снизошел.
– А здесь достало меня... – объявил он. – Я из свободной России ехал в свободный Израиль, а попал в Совок.
– Куда? – не понял Шауль.
– В Советский Союз, – пояснил Саша, взглянув на Шауля, как на дебила. – Вы не понимаете. Все твердите: «Вот мы, поселенцы – правые. А интеллигенция у нас в стране – левая». Бред это все! Нет тут никакой интеллигенции – ни правой, ни левой. Есть функционеры. Как там у Оруэлла? Внешняя партия, которая обслуживает Внутреннюю. Оруэлла читал?
Шауль, который допил покамест до верхнего ободка на стакане, но уже чуть-чуть захмелел, мотнул головой.
– Ну вот, огорчился Саша. – А надо бы! Там все смоделировано. Короче, я по специальности лютнист...
– Кто?! – поперхнулся Шауль.
– Лютнист, лютнист... На лютне играю! Лютня, музыкальный инструмент такой, знаешь?
Шауль знал.
– А знаешь, что в Израиле лютниста днем с огнем не найдешь. Приехал. Начинаю искать работу. Ансамбль старинной музыки. Звоню. Там как услышали, так от восторга... Представляешь – живой лютнист. А что из России, так это даже хорошо – неприхотлив, денег много не требует. Короче – с руками-с ногами. Приезжаю. У всех до ушей счастливые улыбки. Вдруг видят – кипа. Улыбки с физиомордий сползают. Ну сыграл я им. Видно, что впечатлились, но молчат. Стали играть вместе. Они не знают, как трактовать. Помог. Сквозь зубы: «Спасибо». А в конце – «Мы позвоним». Как же! Позвонили! Потом еще и еще. Одна и та же история. В университет устроился – вести курс по специальности. Каждый день бегают к начальству, жалуются, что фашистскую пропаганду веду. А фашистская пропаганда знаешь в чем? В курилке ХАМАСовцев обозвал бандитами! Не Абу-Мазена даже – ХАМАС!
– А кто же они, как не бандиты? – возмутился покрасневший с трех капель Шауль.
– Как кто? – рявкнул «русский». – Герои! А иначе и помыслить не моги! То, что со мной третий месяц на кафедре никто не разговаривает – перебьюсь! Есть с кем и вне универа пообщаться. Но как посмотришь, что вокруг творится, настолько тошнить начинает, что рука сама к бутылке тянется. Например, не дай Б-г преподавателю значок или цепочку со звездой Давида надеть! Сразу – вакуум. «Ты бы еще свастику нацепил!» И преподаватели уходят. Кто куда, а кто и в никуда. Молодежь болванить – дело ответственное: не всякого допускают. И то же самое в других универах и колледжах творится, в СМИ, в кино! Так и просеивается наша «Внешняя партия». У меня приятель – кинорежиссер. Не религиозный, не правый... да вот беда – живет в Ариэле. Город на «Территориях». А что делать, если там квартиры дешевые, а он не миллиардер! Никуда не принимают, как услышат! Если ты правый, если ты религиозный, если ты с «Территорий» – все пути закрыты! Левая мафия!
Саша опрокинул стакан в глотку и вновь налил до краев.
«Он преувеличивает, – подумал Шауль, – «гребенка», конечно, есть, заслоны есть, но не глухая же стена. И потом, если бы дело было лишь в одной мафии, то среди свободных художников, скажем, поэтов или прозаиков был бы высок процент правых и религиозных – ведь им-то писать и печататься никто не запрещает! А между тем в этой среде такое же засилье левых! Хотя, с другой стороны, существует такая вещь, как «раскрутка»... А деньги действительно в руках левых».
– Ты знаешь, – вспомнил он, – был такой случай: по телевизору велось какое-то ток-шоу, выступал известный левый политик, обвинял нас, поселенцев, в том, что мы захватываем чужие земли... Телеведущий, человек разумный, гомо сапиенс, так сказать, осторожно возразил, что поселенцы селятся на пустых землях и арабов с насиженных мест не сгоняют. Политик обрушился на него, обвинил в том, что он является врагом обездоленного арабского народа.
«А вы – друг обездоленного арабского народа?» – вежливо спросил ведущий.
«Я друг всех обездоленных!» – с пафосом воскликнул парламентарий.
«Ну и чудесно, – согласился телевизионщик и тотчас же призвал в студию некоего араба, который во время Войны за Независимость покинул родной дом в окрестностях Яффо и на данный момент проживает в лагере беженцев Балата, что вон там, под Шхемом».
Шауль махнул рукой на юго-юго-восток, туда, где из-за украшенного разрозненными огоньками хребта выбивалось свечение большого города.
– Проблема заключалась в том, что дом под Яффо, в котором некогда проживал беженец, сейчас располагается на территории Тель-Авива, причем в престижном квартале. Но и это было бы полбеды, а беда была в том, что адрес его в точности совпадал с домашним адресом нашего политика. Да-да... – Шауль рассмеялся при виде того, как удивление растекается по лицу «русского», – это была та самая вилла, только малость перестроенная! И ведущий предложил борцу за права обездоленных освободить, так сказать, занимаемое помещение и вернуть его законному владельцу. Ох, и скандальчик же, я тебе скажу, разразился! Борец бекал, мекал и менял цвета от алого до фиолетового. Тем временем передача закончилась, араб и политик вернулись в места проживания, а ведущего рассчитали – правда, с выплатой компенсации за увольнение, но без права более работать в СМИ. Вот так-то!
Шауль поднялся и сделал шаг к двери.
– А это кто допивать будет? – с негодованием вопросил Саша, указывая на едва початую бутылку.
– Ты, – радостно объявил Шауль. – Считай, как кончится водка в бутылке, так и власть мафии кончится.
– Советская власть, – пробормотал репатриант.
– Что-что?
– Ничего, это я так...
* * *
– Да-да... Расположились на привал. Судя по разговорам, собираются двинуться не ранее чем часа через полтора-два. Понятия не имею. Да нет, Диаб, нормальный у меня голос, просто я тихо говорю, чтобы не услышали. Хорошо, буду вас информировать, что и как. Иншааллах!
– Я все сказал, как вы мне велели? – спросил Гассан, откладывая в сторону «МИРС».
– Все о’кей, – отреагировал рав Хаим и подошел к Натану, который в этот момент сидел на уступе скалы и перепаковывал рюкзак.
– Шестьдесят Девятый, – сказал он. – Помнишь наш спор две недели назад о том, каким маршрутом идти? Так вот, тогда я решил идти длинным маршрутом. Ты предлагал – короткий. Теперь надо выработать третий маршрут. Собирай народ.
После чего обратился к Эвану:
– Отведи-ка этого Гассана куда-нибудь в сторонку. Ему совершенно не обязательно слушать, о чем мы говорим.
Каким образом шестидесяти восьми человекам удалось на узкой тропке сгрудиться так, что они расслышали все, что говорил один человек, да и то чуть ли не вполголоса, осталось загадкой. А впрочем, говорил рав Хаим достаточно коротко. И ясно.
– На том маршруте, который мы наметили с самого начала, нас ждет засада. Но бой с арабами не входит в наши планы. Мы хотим одного – вернуться домой. Поэтому вместо того, чтобы идти долинами на северо-северо-восток, а потом, после Мухайям-Фариа, понемногу сворачивать в сторону Канфей-Шомрона, мы сейчас круто сворачиваем на восток и идем прямо по хребтам. Это опасно. Придется ночью карабкаться по скалам без спецснаряжения. Но альтернатива – возвращение в Элон-Море. А это исключено. Следовательно, выходим через пятнадцать минут.
После чего он пошел искать Эвана с Гаcсаном и нашел их метрах в тридцати от лагеря, причем Гассан лежал прямо посреди тропы, зарывшись лицом в ладони, а Эван в растерянности стоял над ним. Рав Хаим присел на корточки возле пленника и скомандовал:
– Подъем!
Тот оставался на месте. Время от времени судорога пробегала по его телу. Он не ползал во прахе, рыдая и заламывая руки, как это было сорок минут назад, и не крепился, проявляя чудеса самообладания, как это было минуту назад. Он просто умирал.
Рав Хаим присел на корточки, положил ему руку на спину.
– Гассан, ну что с тобой? – проговорил он, и в голосе его прозвучало сочувствие к арабу. – Пойдем, Гассан!
Гассан поднял перепачканное лицо и долгим тоскливым взглядом посмотрел на рава Хаима.
– Мне конец, – прошептал он. – Если вы меня не прикончите, когда я перестану вам быть нужен, то Мазуз Шихаби прирежет, когда обман раскроется.
– Мы не убийцы! – отвечал рав Хаим. – А с твоим Мазузом или как там его... Придумаем что-нибудь. Поселенцы не бросают друзей.
Фраза эта, конечно, была произнесена немного на публику, но «публика» в лице Гассана резко вскинула голову и дрогнувшим голосом спросила:
– Значит, я теперь вам друг?
– Ну... – рав Хаим замялся, – в каком-то смысле друг или... или можешь им стать.
– Тогда еще хуже, – безнадежно опустил глаза араб. – Вы нашему народу враги, а я вам друг. Значит, я предатель.
